Монтаж

НИИ скорой помощи им. И.И. Джанелидзе

Рано утром мы стояли возле метро Парк Победы. Мимо проходили люди, мы рассматривали женщин, красивых было хоть отбавляй. Однако, только одна или две из всей этой толпы могли заставить мужчин прыгать с обрыва, голодать, убивать… Обычный роман всегда проходной и умеренный, без лишней драмы, без надрыва. Знакомство, свидания, секс, дети, может быть ревность, может быть влезть по трубе к ее окну. Кэт стоило только зайти в помещение, и все обладатели мужских хромосом оставляли свои семьи и бежали за ней в адское пламя. Вряд ли она понимала, почему так происходит. Дар богов, дьявола или набор феромонов, кому как больше нравится. В моем случае, в таких, как Кэт не было нужды, меня и так доводили до исступления самые обыденные вещи: то, как она поправляет задравшуюся юбку или, как сражается с ветром за свою прическу, распущенные волосы, красная помада, полоски от купальника, платье, что мотыляется из стороны в сторону при ходьбе, профиль лица на фоне заката. Никто не ведет статистику, но я уверен, что сползшая с плеча бретелька погубила больше мужиков, чем любая война.

Мы торопились, двигаясь задворками к НИИ им. И.И. Джанелидзе – нашему второму объекту, а выше по склону у гаражей сидел бездомный в драной красной рубахе. Он только что проснулся и недоуменно тер глаза кулаками, рядом догорал костер. Этому парню торопиться было некуда. Бомжи – единственные настоящие антисистемщики. Ни документов, ни жилья, ни работы, ни налогов, местоположение отследить невозможно.

Мы ждали Диму до вечера, и он приехал. Все заведующие уже разошлись по домам, пришлось временно разгрузить машину в помещение с кислородными баллонами и разойтись.

***

Стояла поздняя осень, но без дождей, с солнцем и всеми этими красивыми листьями. Повсюду свобода, ветер шумит, а ты встаешь засветло и приезжаешь затемно, потом спишь в выходные, пьешь и пытаешь понять, что вообще происходит, но додумать не успеваешь, снова пора вставать на работу. То, что ты заработаешь за месяц, кто-то потратит на ужин. Тебе швыряют ровно столько, сколько хватит до следующей подачки. На рывок никогда не хватит.

По утрам, когда я входил в лес и шел до станции, ранние солнечные лучи, пробившие ветки, освещали мое лицо. Под ногами хрустели листья, иголки, дорогу иногда перебегали белки, птицы стрекотали высоко в кронах. Снег еще не выпал. Рядом не было ни одного человека, ни одного дома. Растения, животные и прочие живые существа – это жизнь, а люди – какой-то нелепый отросток. Мы, как придурковатые младшие братья животных. Наверное, им за нас стыдно.

Обычно от трамвайной остановки я шел пешком. Железная ограда опоясывала больницу, а где-то на задах, напротив морга располагалась калитка, которую я открывал каждое утро, слушая ржавый скрежет. Дальше через зеленую дверь с кодовым замком, по ступенькам до длинного коридора с цветами, мимо гувернанток для трупов, сквозь Патологоанатомическое отделение. Всегда чересчур насыщенный запах нафталина и гноя, экскрементов, мертвых тел и беспредельного спокойствия. В этом отделении я всегда слышал музыку из репродуктора. Руки и ноги мертвецов приветливо раскачивались, я говорил: «Привет, ребята, наверное, уже скоро». Каталки обычно располагались в полнейшем беспорядке. Иногда самых навязчивых усопших приходилось отодвигать с дороги. Гувернантки равнодушно наблюдали, попивая кофе из красного термоса, и ели бутерброды с колбасой. В конце смены я выходил через главные ворота.

Эта больница была не самым плохим объектом. Молодые медсестры в белых халатах, чистые, светлые коридоры. Нам нужно было постоянное помещение. Я отправился искать сестру-хозяйку. Выглядела она дерзко: много пирсинга, короткая стрижка, холодный взгляд.

– Ты не красивый!

– Для мужчины это не важно.

– У меня парень – хирург! – говорила она, но я не слушал, расстегивая белый халат.

– Так что же теперь, мне нельзя тебя пощупать?

– Ты сам то как думаешь?

Она отпихивала меня, упираясь маленькими кулачками в грудь, но не произносила заветного «нет». А тем временем халат уже расстегнут, я вижу чулки и загребаю рукой все, что мне нужно. Я, как животное, беру свое, она сопротивляется до конца, но, раз уж я видел так много, какой смысл сопротивляться дальше? Женщины…

Мы были молоды, но уже хапнули жизни, мы ходили, высоко закатав рукава, поднимали тяжести, много курили и общались грубыми голосами. Наши руки бугрились, а взгляд уже давно затвердел. Медсестры постоянно забредали в наше отделение, хотя здесь уже полгода шел ремонт, молодые врачи скрежетали зубами, но на открытый конфликт не шли. Поклонницы вернуться к ним, когда мы уедем. Всем своим видом мы показывали готовность к короткой жестокой драке, без такой приправы женщины теряют половину своего обаяния.

Мы включали лазерный уровень, который рассекал стены ровными красными линиями. Морозовский размечал, я сверлил дыры, вместе прокладывали трубу. Пайкой занимался Дима-босс. Однажды он устроил урок для нас. Весь пол покрылся каплями припоя, с лестницы свисали застывшие сосульки, в одном месте мы даже прожгли стену. На этом урок закончился. И тем не менее мы должны были превзойти ученический уровень, чтобы сдать экзамен и получать больше. Вова любил повторять:

– Я сам пять лет работал монтажником, знаю все от и до. Меня не проведете, если что.

Или же:

– Пайку я знаю в совершенстве, приходилось и зимой паять. Здесь много тонкостей, флюс не всегда есть, припой бывает говно.

Бывало и так:

– Видите пальца нет? (У Вовы не хватало безымянного пальца на правой руке) Это тоже на работе произошло. Кислородный баллон прорвало, оттолкнул его от бригады, вот палец и тю-тю.

Как-то мы сели обедать в подсобке. Еда парила в пластиковых контейнерах, кипятился наш походный чайник, в окно светило солнце.

– Вова то? – говорил Дима-босс. – Он работал, чистая правда. Может быть и пять… Со мной лично три года. Помню ездили мы уже в глубокую ночь монтировать кислородную станцию.

– Зимой?

– Ага, зимой. Мороз был. Короче пальцы не гнуться, припой – говно, горелка гаснет, а трубу нужно греть, мама не горюй, в мороз то. Заебешься, смекаете?

Он сделал паузу, пытаясь запихнуть в рот, набитый картошкой, кусок котлеты. Часть картошки высыпалась обратно в контейнер.

– Сделали конечно, – прошамкал Дима. – Вова пока в машине дрых и не мешал, все сделали.

– А палец?

– Какой палец?

– Безымянный.

– Ааа, это. Да ездили мы как-то в Горелово. Вова забыл ключи от бытовки, где весь инструмент, за которым мы и приехали. Назад двигаться не вариант. Делать нечего, полез в форточку своей огромной тушей и навернулся, а кольцом на пальце зацепил за раму, вот ему палец и срезало, как ножом. Золото – мягкий металл, салаги. Я свое не ношу.

Наша жизнь устаканилась. Каждый следующий день стал похож на предыдущий. Я работал и искал вдохновение везде, где только можно, даже пайка труб, которая все больше нам удавалась, теперь приобрела какой-то романтический оттенок. Больницы мне представлялись такими местами, куда люди приходят за надеждой, но чаще получают холодное тело. За рабочую смену мимо нас их провозили великое множество. Розовощеких, орущих младенцев везли стопками в противоположном направлении.

***

Я шел по своему городу по пути с ветром. Мне всегда хотелось увидеть его с пустыми улицами, без единого человека, оказаться на перекрестье взглядов темных окон, которые ровными рядами тянулись вдоль Каменноостровского проспекта. Спина неприятно дрожала, когда я себе это представлял, холодели пальцы… Только так смогло бы проявиться истинное лицо города Достоевского, но человеку не дано вынести такого присутствия. Мрачный довлеющий взгляд приколачивал меня к земле даже в моем воображении. Я чувствовал, как мое горячее сердце замедляет свой обычный ритм, сжатое сотканной из серого тумана огромной рукой. Такой туман всегда приходил на рассвете, я видел людей, что выныривали из него измененными, чуждыми самим себе. Этот город никогда не был городом дворцов и пышных приемов, только по названию и только снаружи. Его внутренности были наполнены ножами в переулках, ядовитыми сточными водами и пьянством под музыку вьюг и вечного дождя. Тот дождь наполнял стаканы, а смог заводов оседал злым зельем в курительных трубках. Слабые духом глупцы называли этот город мрачным, навевающим мысли о смерти. Правда в том, что здесь могли жить только те, кто способен пропускать скорбь мира через свою душу. Сильный духом когда-то привел сюда людей с топорами, которые согнали с болот нечисть, вырубили леса и укротили реку, построили дома и заложили свои кости в фундамент этого города. Иногда, в порывах ветра можно услышать вой утопленников, крики раздираемых кнутами преступников и пьяный хохот падших женщин.

Я зашел и заказал три порции виски. Один стакан оставил пустым тут же на стойке, взял два оставшихся и сел за свободный столик. Сегодня я любил виски всей душой. Сегодня его подавали три по цене двух. Стены бара подрагивали от дыма, смолили все без исключения. Можно было не доставать табак и бумажки, просто задрать голову кверху и сделать пару мощных тяжек. Я сидел за столиком, привалившись к стене, так называемая реальность подрагивала и искрилась, кое-где местами я видел дыры. Это было похоже на обои, которые отслаиваются от стен. Мы все находились внутри дешевых декораций. Я с силой зажмурился и помотал головой, затем открыл глаза. Реальность перестала мерцать, а напротив сидела женщина. Ее черные волосы располагались, как будто бы хаотично, однако, чаще всего такая небрежность создается долгими часами у зеркала, черные густо подведенные глаза, серьга в носу. То, что надо, я даже не сомневался.

– Ну и, чего ты пришел сюда? – спросила она.

– Могу тоже самое спросить у тебя.

– Не-не, погоди. Я тут бываю через день, да и вообще… А такие, как ты не проводят время с людьми.

– Уверена?

– На все сто, милый.

– Ладно, раскусила.

– Ну и, чего приперся?

– Решил разбавить свой досуг и в этот раз не напиваться в одиночку. Такая женщина для этого подойдет.

– Так-то лучше. Буду считать это комплиментом.

Мы заказали еще, потом еще, потом у меня кончились деньги, а она сходила за пивом. Я закрутил две, и мы покуривали, болтая ногами под столом. Ее ступня скользнула по моей лодыжке и выше, еще выше. Я почувствовал, как ее маленькие пальчики поглаживают мои яйца. Мы докурили, и она переместила свои гладкие бедра поближе ко мне. Она была красивой и на вид дорогой. Такие крошки были не про мои дырявые карманы, но мало ли красивых чокнутых женщин? Чертовски мало, но мне повезло.

Такси домчало нас за пол часа, мы поднялись на этаж, я отпер дверь, швырнул куртку в сторону, снял ее пальто и бросил туда же. Прямо на входе стоял маленький холодильник, я открыл его и достал початую бутылку джина, хлебнул из горла и решил не убирать. Мы сразу сплелись, я ворочал в ее рту языком, и мы потихоньку перемещались в комнату. На ней было немного одежды, казалось, я сдернул все одним движением, бросил ее на кровать, затем лег сверху и впился зубами ей в шею, она вскрикнула и прижалась плотнее. Я спустился рукой вниз, простынь под ней уже стала влажной. Я навалился сверху и вставил слегка, только чтобы поиграть. Она закусила губу, начала извиваться, пытаясь наползти на мой корень, но я прижал ее за шею к кровати, наблюдая восхитительное бессилие, еще чуть помедлил и мощно втолкнул, насадив ее, как на шампур. Она охнула, но приняла все без остатка. Я стал неспешна накачивать ее, слушая хриплое дыхание. Неожиданно ее когти впились в мой зад, я дернулся от боли, но она обвила мою спину ногами, не давая сбежать. Я стал долбить, что есть силы, чувствуя, как она сжимает меня внутри. Продержавшись еще немного я взорвался внутрь и немного полежал на ней, затем скатился и сходил за бутылкой. Она пошла в душ, вернулась и прильнула к моему боку. Мы выкурили по одной, я хорошо приложился пару раз, бутылка упала на кровать, и я уснул.

Утром меня разбудил какой-то шорох, я разлепил один глаз наполовину, наблюдая, как моя дама роется в ящиках стола, в моей куртке, на полках. Я смотрел, как она на цыпочках прокралась к входной двери, держа в руках туфли и мой пустой бумажник. Щелкнул замок, и я снова заснул.

***

Мы уже около месяца проводили кислород в аппараты искусственного дыхания. Работа была плевой. Повесить крепеж, спаять пару труб. Обед. Спаять пару труб. Дом, стакан джина, клавиши старого ноутбука. Мы работали и ждали, что нас поимеют. Контора была частной, начальник был полным мудаком. В любой момент нам могли показать на дверь и подпнуть под зад для скорости.

Наш наставник – он настоящий кладезь поговорок.

– Руки золотые, аж по локоть, – говорил Дима-босс, выворачивая из стены здоровенный кусок.

Мы с Морозовским принимали кусок и подавали перфоратор.

– Не везет, так с детства, – говорил Дима, отшвыривая гнутую трубу.

Так проходило время до обеда. Мы разогревали еду, шли в столовую, занимали стол у окна. У меня было что-то такое, что поможет не умереть с голоду и не более того. Я убеждал себя в том, что жизнь без излишеств позволит мне ясней видеть картину мира, откроет для меня умение читать в душах людских. Из контейнера Морозовского выглядывало какое-то сложное блюдо с пряными томатами. Он жил со своей матерью и тетей – двумя безработными женщинами, упражняющимися целыми днями в готовке.

Зашли трое из бригады скорой помощи. Такие бригады содержат в себе нормальных мужиков. Они чем-то похожи на нас. Монтажники среди врачей. Даже их спецовки такого же синего цвета, как наши. Первый из них мог бы поднять меня высоко над полом одной рукой – здоровенный парень. Его напарник – маленький и шумный с ярко-рыжими волосами. А третья – девушка со светлыми локонами, очень миниатюрная и хрупкая. Сутки кончились, все трое смертельно уставшие, еле ворочали ложками, почти не разговаривали и не смотрели по сторонам. Сегодня сядут в трамвай и поедут к дому, сегодня спасли пару десятков человек.

День закончился, мы разошлись в разные стороны. Лил дождь, такой ненавистный и привычный для нашего города, я брел один, сочувствуя людям, особенно женщинам. Что бы они не натворили, их жизнь печальней. Мало того, что природа одарила их гормональным безумием и привязала колючей проволокой к репродуктивной трубе, так еще и красота – одно из немногого, что дает им уверенность, силу и власть – очень капризный подарок, которым еще нужно уметь пользоваться. Годам к 40 уже мало от какой мало чего остается, а в 60 это тихая, добрая старушка, либо старая ведьма, лишившаяся силы, которая все еще помнит, как двое подрались, чтобы решить, кто ее будет провожать после работы. У мужчин остается больше. Я вспомнил, что завтра смена и ускорил шаг. Сучий дождь хлестал мне в лицо.

***

То, что можно было сделать в отделении до начала ремонта – мы сделали. Дима-босс пару дней пытался собрать ящик, а мы продолжали учиться пайке. Дима потел в одиночестве, резал бесчисленное количество маленьких трубочек, примерял, матерился, паял, снова примерял. По прошествии трех дней ящик был готов. Мы повесили его на стену и с трепетом ждали дня врезки.

Главный кислородчик, главный врач, руководитель отделения, главный электрик – комариная стая, у которой нужно было получить разрешение. Выбирается день и время и, примерно, на двадцать минут по всей больнице перекрывают кислород. Если все же находятся желающие хлебнуть этого лакомства даже в день врезки, как, например, больные в коме, то для них приносят небольшие баллончики и подключают местно. К тому, моменту, когда кислород перекрыт, действовать нужно быстро, поэтому подготовиться следует заранее.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.