Зденка. Военный роман
– Горбачёв отстранён от обязанностей по состоянию здоровья! – произнёс мужчина в летах, сидя в кресле.
– Он очень серьезно болен? – спросила его балерина, танцующая в телевизоре.
– Очень больна страна, которой он управляет. Близится крах. Крах всего!
– Товарищ Пуго, но ведь у нас перестройка! – балерина хлопала глазами из телевизора, – ведь у нас расцвет демократии! Ведь это он, тот самый, который и совершил перестройку!
– Милая наивная девушка! – пожилой человек, которого балерина называла Пуго, привстал, – перестройку совершил не он! И то, что вы называете громким словом «демократия», фикция, граничащая с анархией и беззаконием! Страна, огромная страна уже дышит на ладан!..
Тимофеев, плавая, как в невесомости, попытался заговорить, но на него никто не обращал никакого внимания.
Человек, который именовался Пугой, достал из стола пистолет…
Влад вылетел на улицу и услышал за спиной выстрел…
«Вместо тепла – зелень стекла, Вместо огня – дым, из сетки календаря выхвачен день, – громко звучала песня, – Красное солнце сгорает дотла. День догорает с ним. На пылающий город падает тень. Перемен! – требуют наши сердца. Перемен! – требуют наши глаза. В нашем смехе и в наших слезах, И в пульсации ве-е-ен: «Переме-е-ен! Мы ждем пе-ре-мен!»
– Если бы Ленин был жив! Может и не пришлось бы ничего перестраивать?! – негромко спросил кто—то из соседнего окна.
– Слава богу! Слава богу! Ну, наконец-то отстранили «меченного»! – причитала какая-то бабка на улице.
– Это Андропов начал перестройку. И то оттого, что вся страна этого хотела. Все были недовольны и понимали, что дальше так жить нельзя! – выступал какой-то мужчина.
– Вы арестовали Главу нашего государства! А он дал нам свободу! – перечил ему мужчина с бородкой в очках, – вы хотите лишить нас свободы!
– Свобода, любезнейший, это,.. да собственно, а что такое свобода?! От чего свободу!? Он продуктов на полках магазинов, от крыши над головой, от порядка на улицах? От чего, любезный?
– Он дал вам, неблагодарным, свободу. Он вас просил об инициативе и творчестве. Он давал вам возможность брать столько свободы, сколько вы сможете унести!
– Да! Точно! И вы, стоящие у «кормушки», этим пользовались! Тащили каждый столько, сколько кто мог заграбастать! Только вот обычные честные люди остались нищими! Перестройкой, уважаемый, нужно управлять. Людьми нужно управлять. Представьте себе, придёт ваш начальник сейчас на работу, и скажет подчинённым, – «делайте что хотите, вы, товарищи, свободны отныне! Хотите – работайте, хотите – спите. Гребите, кто сколько хочет! Кто и как может, а я пошёл!» – что тогда будет?!
– Да вы просто коммуняка! Вы все, коммуняки – фашисты! Красно-коричневые! – рыжеватая бородка нервно затряслась…
Тимофеева покоробила последняя фраза, он попытался возразить, но его язык словно прилип к нёбу. Лишь нечленораздельный шёпот. Рыжебородый посмотрел на него.
– А-а-а-а! Подслушиваешь!? И ты – коммуняка-а-а!? Кругом вы! Не вздохнуть без вас ни пё… ть, – он стал пихать Тимофеева своим скрюченным длинным костлявым пальцем в бок, – … давай, вылезай! Хорош дрыхнуть!
– Тимофеев! Подъём! Хорош «массу топить»19! Мы уже в училище! – комод пихал Тимофеева в бок автоматом…
Приказано забыть!
Расположение 20-й роты. Канцелярия. Встроенный из ДСП шкаф на всю стену, стол, стул, кровать ротного, бюст Ильича, портрет министра обороны Соколова и генсека Горбачева.
– Товарищи курсанты! Что вы видели сегодня над танкодромом? – препод с внимательным прищуром, но почти по-доброму всматривался в распухшие от мороза после ночного вождения лица курсантов.
– Товарищ подполковник, а что это было? Может, инопланетяне?! – неуверенно произнёс кто-то. Командир роты, майор, сидел на столе канцелярии, усмехаясь как-то в нос.
– Короче, слушайте, ребята, меня внимательно! – подполковник сделал паузу, – вы сегодня ничего ТАКОГО не видели! Вы меня поняли?
– Но почему, товарищ подполковник? Мы же видели! – как-то обиженно, раздосадовано, почти по-детски, произнёс кто-то из строя.
Подполковник резко развернулся на голос.
– Ты что, курсант, комсомолец, что ли? Не тупи! Я повторяю. Вы ничего не видели ТАКОГО! Если хотите получить объяснение, то вот, получайте – это был самый обычный «метеозонд». Мы уже связались с Академом20 и нам подтвердили компетентные лица. Но! – он поднял палец вверх, – если будете распространять нездоровые слухи по училищу,.. – тут он замолчал, как бы выбирая, что же будет тогда.
– Короче, вы меня поняли?.. Не слышу!
– Так точно, товарищ подполковник!..
Курсанты в недоумении вышли из канцелярии.
– А что такое «метеозонд»?
– А чёрт его знает!
– А почему мы не должны говорить?
– А ты у него спроси!
– У кого?
– Спроси у полковника! Полковнику всегда известно всё!
С тех пор так и повелось, видимо, на каждый сложный вопрос давать такой ответ: «А вы спросите у полковника!»
Но, так или иначе, курсанты ещё с неделю пошептались, да и в действительности забыли про происшествие. Будто и не было ничего. Будто кто-то умышленно стёр эту небесную картинку в их мозгах. Странно всё это! Очень странно! Кого из участников «дива» Влад не спрашивал после, те лишь вяло и неохотно пожимали плечами, – то ли да, а то ли и нет. Мутно как-то всё. Ну, не идиот же он, что бы выдумать это всё! А вы как думаете?..
Но о чём бы ни думали Вы, курсант же всегда думает о своей девушке. Далёкой или близкой, существующей или вымышленной. Так и он, курсант Тимофеев, не думал более об этом происшествии на танкодроме. Его голова была полностью наполнена амурными переживаниями, навеваемыми тёплыми воспоминаниями прошлого, так нужными в этом сибирском краю. В памяти был амурский пирс вокруг «Ласточкиного гнезда», тёплый ночной ветерок, густая сень деревьев, страстные Сонечкины глаза под тусклым светом уличных фонарей…
***
Как сильно я тебе люблю.Твой милый образ вспоминаю,Его в душе боготворю,И дни разлуки проклинаю.Свою любовь храню в себе,Твои слова: «люблю, наверно».Простой я смертный на земле,но чувство свято, несомненно.Никто, поверь, моя родная,Меня не сможет ослепить,Твой нежный взгляд я воспеваю,И мне его не позабыть!Автор В. Земша 1986 г.«Долина роз»
Сентябрь 1987 г. д. Ликавка, близ г. Ружомберок.Полигон, развалины старого замка.
– Таварыш лэтенант! Хотыте, мы Вас тоже сфотографируем!? – рядовой Загиров показал пальцем на маленькую каменную площадку за спиной, ловко балансируя по стене полуразрушенного замка, расположенного напротив полкового полигона, примерно в километре от Ружомберка, в маленькой деревне c чудным названием Ликавка.
– Меня? Я…, – Тимофеев замялся. Его явно пробирала дрожь от одной мысли пройти по этой узкой стене, шириной всего в четыре кирпича, с выбоинами. Остатки крепостной стены замка возвышались на вершине горы. С одной из сторон был обрыв. Высоченные сосны внизу смотрели на него своими косматыми пиками, словно ухмыляясь. Почувствовав, видно, нерешительность офицера, Загиров посмотрел на него, не моргая, с едва ехидным прищуром.
– Боитесь, что ли? – Загиров перекинулся взглядом с сержантом Ахмедовым.
– Это ещё почему? Сфотографируюсь! С удовольствием! – Тимофеев покраснел, но, собравшись духом, и совершенно не желая опозориться, решительно стал продвигаться по стене, стараясь не смотреть вниз. Его взгляд был прикован лишь к этой площадке впереди.
– Отлично, товарищ лейтенант! – Загиров сделал пару снимков, всем видом выражая уважение лейтенанту, решившемуся на опасную «фотосессию».
– Товарищ лейтенант, пойдёмте, там есть родник! – предложил Ахмедов, потрясая пустой флягой.
Для этих горцев, аварца Ахмедова и чеченца Загирова, высота была обычным явлением, привычным, видимо, с раннего детства, они не снимали перед ней шляпу, не кланялись ей, лишь выражали сдержанное восхищение, не более, чем резвому объезженному жеребцу.
Тимофеев попытался подняться, но почувствовал, что его зад буквально прирос к камню. Ноги, ставшие словно ватными, отказывались подниматься.
«Зря я сел, – подумал лейтенант, – теперь не встану».
Прóпасть вокруг противно кружила голову, притягивая к себе, словно магнит. Теперь, будучи не в силах встать, он мог карабкаться только лишь на четвереньках, ища опору на четыре точки.
– Товарищ лейтенант! Пойдёмте?! – уже вопросительно повторил Ахмедов.
– Красотища-а! – воскликнул бодро Тимофеев, подняв руки кверху. – Я ещё посижу здесь…, давайте, сержант, что замерли?! Идите, стройте роту! Живо! – добавил он суровым тоном, не терпящим сомнений. Когда Загиров с Ахмедовым исчезли с поля зрения, Тимофеев медленно оторвал зад от камня. Стараясь не смотреть вниз, он медленно делал шаг за шагом дрожащими ногами. Пот проступил у него от волнения. «Спокойствие! Только спокойствие!» – бубнил он себе под нос. Да уж, путь назад оказался куда сложнее!
– Тимофеев! Да-ну! У тебя, братишка, что, крыша совсем съехала набекрень? Ты что как обезьяна по стенам лазишь? Бойцам дурной пример подаёшь? – вдруг появился ротный…
– Да вот, окрестностями любуюсь! – лицо Тимофеева могло бы покраснеть, но оно и без того было багровым…
Он сделал последний шаг и спрыгнул со стены.
– Знаешь, с этой площадки, наверное, где ты только что стоял, говорят, бог весть сколько лет назад, некий герцог замочил из лука свою сбежавшую невесту. Вон там, по той долине она бежала от него.
– Зачем бежала-то?
– А бог её знает! Замуж, видно, не хотела. Граф, видно, был ещё тот супчик! Видно не молодой уже был, да падкий на юных девиц, как и многие другие стареющие графы, да и не только графы… Когда мужик стареет, он боится, что вот, всё, скоро уже на «пол шестого». Так нужно, пока не пробил час, оторваться по – полной! Так вот, она не по своей воле за него выходила, видимо. А кто тогда по своей-то воле выходил замуж? Либо из-за денег, либо из-за имени, либо из-за юного тела! Это тебе не как сейчас, когда всё по любви, как правило. Тогда многие девицы сами за толстые старые кошельки выскакивали! Продавались, по сути! Даже пресловутые рыцари, которые, как дамы думают, дрались на турнирах за них, а на деле, просто дрались за титулы, честь, социальный статус. Женщины же всегда были лишь призом победителю, но не целью турнира, как дамы сегодня наивно полагают! Кто тогда спрашивал даму, согласна ли она! Так, всего лишь безмолвный приз на волю победителя! Где уж тут любовь! Мужчины бьются и сейчас, только в приз им так откровенно женщин не предлагают. Ведь сегодня женщина имеет равные права с мужчиной. Хотя, женщина была призом для мужчин и тогда, и где-то сейчас им и остаётся. Только уже добровольным, по любви или по расчёту. Просто менее цинично, или на Западе, наоборот, даже более цинично. Но всё же и тогда некоторые женщины, как и сейчас, всё же хотели любить! Только тогда редко кто имел права на такую роскошь, как брак по любви21.
– Так-то вот! – продолжал ротный. – А долина та была вся сплошь засажена красными розами. Герцог понял, что ему её уже не догнать. Взял лук, стрелу. Бац! И вот, лежит она в розовом поле. Метким стрелком был герцог!
– Так граф-то был или герцог?
– А чёрт его знает! Важно другое-то, что был он отличником боевой подготовки! Про его же политическую подготовку, извини комиссар, я толком ничего не знаю, – ротный рассмеялся.
– Так вот. В груди стрела. А на её черенке – красный бутон. Подцепила цветок, прикинь, пока летела.
– Да уж. Печальная история! Красные розы. Кровь. Любовь. Ненависть.
– А ты думал, почему герб Ружомберка – роза, пробитая стрелой?
– Да не задумывался я.
– Всегда, комиссар, задумываться нужно. Всегда! Особенно, когда такие дурацкие поступки совершаешь. А то ведь, могла сейчас новая драма разыграться тут. Жутко представить себе, какой мог бы стать тогда герб города! Вместо стрелы – сосна. А вместо розы – советский лейтенант на сосне, на радость местной контре! – ротный засмеялся в усы.
– А как название города переводится, знаешь? – продолжал он.
– Долина Роз?
– Точно! Так что готовься, комиссар, с «манами»22 политзанятие проводить! Про историю города. А заодно инструктаж по технике безопасности…,.. чтоб по стенам больше никто не лазил! Ясно? – ротный поднял вверх указательный палец. И так посмотрел чёрными глазищами на лейтенанта, что у того екнуло в груди. Тимофеев оглянулся. Посмотрел на зáмок, на стены, на площадку. Удивительно, что когда-то именно здесь и разыгралась эта драма, если верить передаваемой из уст в уста легенде. Он прочувствовал её, можно сказать, собственным задом. Не романтично звучит. Зато правдиво.
Пообедавшая рота лежала на травке, сыто отрыгиваясь солдатским хавчиком. Некоторые продолжали вытирать травой свои пустые котелки. Урсулов, с группой земляков, что-то упоённо завывал на узбекском. Чеченец Загиров что-то молча рассматривал вдалеке в гранатомётный прицел…
– Хараша шайтан труба!
(Кто бы тогда мог и подумать, что спустя несколько лет, тот самый Загиров вероятно будет расстреливать из такой вот «Шайтан-трубы», таких же вот, как и он сейчас, мальчишек, отдающих свой воинский долг Родине на срочной службе.)
Сержант Ахмедов, сбив пилотку на затылок, жевал соломинку, наблюдая за происходящим, словно пастух…
Старший лейтенант Сидоренко убыл к комбату. Старослужащие солдаты – Садыков, Рахманов и Зайцев снисходительно улыбались в адрес замполита. Они были старше и чувствовали себя на правах «покровителей» этому зелёному лейтенанту, подсказывая ему некоторые нюансы, важные, как казалось этим матёрым «дедушкам», отсчитывающим свои последние армейские деньки до Приказа.
– Вы, товарищ лейтенант, пока тут суть да дело, лучше спортивные соревнования проведите, точно вам говорю, – предложил тоном покровителя Зайцев, – а то народ заскучал…
– У меня и мячик есть! – Рахманов сдвинул пилотку на нос, закинув голову назад.
– Мы вам, таварыш лейтенант, дурного нэ предложым! – присоединился к уговорам Садыков.
– Ладно, играйте пока до политзанятия! Только чтобы всё как положено было! – согласился лейтенант.
– Классно! Будет всё как нада!
– Преследовали!
– Слоны, подъём! – солдаты радостно раскачивающимися походками направились в сторону лениво прохлаждающихся бойцов. Рахманов с важным видом вертел в руке мяч…
Тимофеев посмотрел им вслед, подложил полевую сумку под конспект, подбирая подходящий материал для очередного политзанятия.
Неподалёку слышались глухие удары по мячу, возбуждённые крики бойцов, увлечённых игрой в волейбол…
«Забава»
Октябрь 1987 Ружомберок.Забава в д. Ликавка.
Словацкая Забава. Некая местная диковинка. В отличие от традиционных в Союзе танцев и дискотек, словацкая Забава, начинаясь с первыми сумерками, завершалась ближе к рассвету. Здесь продавали нагретое вино в горячих бутылках. Белое и красное. Местная молодёжь «зажигала» весело до полуночи под современные популярные мелодии, а после переходила на местные фольклорные танцы, больше напоминающие какие-то «польки-бабочки».
Наши лейтенанты, облаченные в «гражданку23», всё равно угадывались на общем фоне, выделяясь своей избыточной «джинсовостью».
Офицерская общага.
Так что этот вечер в их комнату заглянул сосед почти такой же зелёный, чуток старше, двадцатидвухлетний лейтенант Мамука.
– Братцы, а валим на Забаву в Ликавку прям щас?!
– А давай! – те не заставили себя долго уговаривать…
В «забавном» помещении было весьма забавно и вполне весело. Толпы словацкой молодёжи. Офицеры в «гражданке» нерешительно озирались по сторонам.
– Наших, вроде, нет больше, кроме нас, – Майер внимательно обвёл взглядом вокруг.
– Слушайте, вообще странно как-то, что женатики с нами на забавы не ходят! – вдруг произнёс Тимофеев.
– Не то слово, они вообще с холостяками не общаются24, – поддержал Майер.
– Всэ, пока в общаге живут, нормалные, а как толка жоны приезжают, то всо! – Мамука развёл руками.
Ликавка.
Сегодня наши герои здесь были единственные «советские представители». А вокруг – толпы словацкой молодёжи. А главное – милые девушки с пушистыми пружинистыми начёсами волос! Владислав приблизился к одной из них и, одновременно с лёгким кивком головы, протянул руку, приглашая её на танец. Она, поколебавшись несколько секунд, положила свои хрупкие холодные пальчики в его широкую тёплую ладонь. Они прошли вглубь зала. Владислав аккуратно прикоснулся к её талии.
– Влад…, – лейтенант уловил нотки удивления во взгляде девушки и пояснил, – это моё имя, меня зовут Влад…, – лейтенант млел, обволакиваемый её нежным запахом, дурманящем его разум.
– Мирослава, – ответила девушка, и лёгкий румянец проступил на её щеках.
Он нежно и бережно «танцевал» девушку, как хрустальный сосуд, с упоением, снова и снова, говорил ей что—то на ушко, она лишь мягко улыбалась ему в ответ…
– Всетко, я иду до домов, – по окончании третьего подряд «медляка» девушка как—то вдруг обмякла, выскользая из его рук.
– Могу ли я тебя проводить? – спросил полный романтики Тимофеев.
– Нэ можна! – это звучало как полный облом!
Тимофеев лишь удивлённо поднял брови.
– Прэпачь, нэ можна. Так, – отрезала девушка и, как бы извиняясь, пожала плечами.
– Почему «так»? Пречо?25
– Так. Ты добри хлопчик, але ты рус! Нэ можна…, – девушка опустила глаза, как бы стыдясь собственных слов, и растворилась в толпе подруг. Стоявшие неподалёку словацкие парни ехидно улыбались лейтенанту.
– Мы что, прокажённые, что ли? – задал Тимофеев вопрос, непонятно кому именно адресуя, – или они с нашим парторгом заодно?
– Тимофеев! Держи стакан шире! – Мамука вылез из толкучки словаков, где у стойки, напоминающей оккупированный посетителями гардероб, продавали спиртное. В руках он держал мокрую горячую бутылку вина, в которой плавало что-то наподобие чаинок. Они разлили горячее вино по стаканам.
– Ну, за всё хорошее!
Тёплые волны алкоголя бежали по молодым жилам. Всюду шло веселье, на которое лейтенанты взирали как бы со стороны.
– Чужие мы здесь. До чего чужи-и-е! – Тимофеев допил стакан до конца, – всетко, пошли до «домов»!26
– Чё так? – удивился Майер.
– Прикинь, чё она мне сказала! Ты, мол, ничего, но не могу с тобой встречаться «але ты рус»!
– Нэ лубят местные бабы нас, русов! – произнёс Мамука, как «истинный Рус», зевнул и продекламировал. – А ты ушла, лубви нэ понымая, обиду в сэрдце затая, так пуст тэбя… того… собака злая, а нэ такой арёл, как Я!
– Да, пошли они все … «до домов»…, ёшкин кот…! – Майер взял тёплую бутылку с вином и разлил по стаканам…
Офицерская общага.
Наконец, xмельные, раззадоренные офицеры мирно сопели на своиx койкаx. Тимофеев ворочался, скомкав подушку под себя. Во сне он шагал по городу, опьянённый всем тем, что его окружало!
«Dvadsať rokov a je poručík», – эта ранее отпущенная ему фраза благозвонно отстукивалась в его черепе, наполняя оный гордостью за себя, такого юного, но уже «целого поручика». Такая интерпретация его лейтенантского звания на «белогвардейский манер» ему даже льстила. Тем паче, что они, советские офицеры 80-х, где-то подсознательно отождествляли себя с дореволюционными белыми офицерами… Зимний воздух наполнял легкие бодрящей свежестью. Было безумно хорошо и юная плоть словно хотела выскочить наружу из лейтенанта, придавая его походке подпружиненность.
Увидев уже знакомую «реставрацию», Тимофеев зашёл внутрь заведения, приятно наполненного уже знакомым запахом свежего пива, копчёного сыра и чем-то ещё, трудно определимым, но вполне приятным. За чистыми столами, накрытыми белоснежными скатертями, оживлённо и громко разговаривали разные люди. Едва ли он хотел пива, которое если и пил, то делал это исключительно машинально, или за компанию, сейчас он скорее желал просто чего-то перекусить. И вскоре ему принесли кнедлики из теста с пареными кусочками говядины, залитые коричневым соусом и бокал пенистого ароматного пива. Тимофеев не любил эти самые «кнедлики», напоминающие просто куски белого пареного хлеба без корочки. Но они сытно набивали голодный лейтенантский желудок. Он ел, почти не чувствуя вкуса. Вскоре тарелка была пуста. Последним кусочком кнедлика, наколотого на вилку, Тимофеев аккуратно вымакал остатки ароматного коричневого соуса в тарелке, который любил лишь с голодухи, положил в рот. Рука машинально потянулась за привычным компотом, но, отхлебнув горького ароматного пива вместо, лейтенант лишь поморщился.
– Есть ли у чехословацкого пива? – Услышал он сзади.27
Обернулся. Это был светловолосый юноша.
– Й-а-а…? – замялся лейтенант.
– Na, vezmite si ju,28 – он протянул ему какой-то свёрток, – рošlite mi ju domov, оnde Pošta.
Тимофеев обернулся и, увидел вдали почтамт.
– Ты кцеш, чтобы я все эти твои паперы отправил почтой? Так?
– Tak, áno, – подтвердил юноша.
– А чё, ты сам не можешь? Что это ещё за бред?
– Я не могу, у меня руки заняты – молодой человек поставил на мостовую пластиковую бутылку, от которой несло бензином.
– Чего-о-о-о? А-а-а-а, руки, говоришь, заняты? Так, что ли?
Молодой человек кивнул головой, взял пластиковую бутылку, и неторопливо посеменил на середину площади, вдруг остановился, показал Тимофееву фигу, и облил себя.
– Во, больной! – Тимофеев повертел в руках бумажки, сунутые парнем, хотел выбросить, но, не найдя мусорки по близости, сунул в полевую сумку. В следующий момент бегущий по мостовой к тротуару факел человеческой фигуры привлёк его внимание.
– Во, чёрт! Точно больной! – Тимофеев кинулся факелу наперерез, снимая на ходу шинель.
Прохожие глазели на происходящее, оцепенев от ужаса. Парень пытался сбить с себя пламя, размахивал руками, затем, споткнувшись или потеряв сознание, рухнул. Тимофеев кинулся к нему. Каждое движение давалось с трудом, словно пространства вокруг было наполнено гелем. Но, преодолев пространство, он накинув на горящего парня свою шинель, сбив пламя. Из-под шинели валил густой едкий дым, запах палёного человеческого тела противно проникал в ноздри. Обгоревшая одежда паренька приварилась к его коже, представлявшей кровавое месиво. Парень тяжело дышал.
– Тебе больно? Зачем ты это сделал? – Тимофеев стоял перед ним, опустившись на колено. Парень молча смотрел на советского лейтенанта.
– Скольки тебе рокив? – Тимофеев хотел машинально взять парня за кисть, но, поняв, что доставит ему этим боль, одернул руку.
– Dvadsat, – паренёк буквально выдохнул и, скривившись, заплакал.
– Двадцать!? Яки и мне! А яко севилаш? – спросил Тимофеев его имя.
– Ян, Ян Палах,
– Держись, Ян! Але всё будет добре!
Вокруг суетились люди, уже был слышен рёв сигналов скорой помощи.
– Не, не умирают. Я не хочу никого, чтобы умереть, – хриплым, полным отчаяния в голосе выговорил мальчишка.
– Держись! Только не умирай! Псих ты сумасшедший! Точно больной на голову! Вот чёрт!
Тимофеева оттеснили люди в белых халатах, и всё вокруг наполнилось людьми, которые потащили умирающего юношу как крест по площади, что-то скандируя… Юноша пытался им возразить, но его никто не слышал. Ибо сама личность обожженного «героя» отошла на второй план перед нужном толпе символизме вокруг этой личности…
(Верни людей в прошлое, на Голгофу, они бы и сейчас вновь распяли бы Xриста, ради почитания его в будущем.)
Раздался странный сухой треск сирены…
Тимофеев подскочил с кровати и стукнул разрывающийся в своей истерике будильник…
«Ну и соснил же!» – Тимофеев вытер лоб.
Януш
Октябрь 1987 Ружомберок.Зденка зашла в комнату, где дядя Густав о чём-то беседовал со своим сыном, её двоюродным братом.
– Миро! Ты уже слишком взрослый парень! Тебе уже остепениться пора, создавать свой дом, может даже жениться! Хватит тебе уж по забавам шляться. Время сейчас такое. Все стараются заработать. Крутиться надо! Так думай головой своей. Ведь не глупый же ты! Мирослав сидел молча, кивал головой, как школьник.
– Дядя, збогом! Я ухожу! Мирослав! Пока!
Те закивали ей головами, отвлекшись на момент от своей беседы. Зденка вышла из дома.
Зденка немного общалась со своим двоюродным братом, несмотря на то, что она довольно часто заезжала к ним в Ружомберок. Для восемнадцатилетней Зденки двадцатисемилетний двоюродный брат Миро казался старым дядей. Казалось, в этом доме она проводила в юности большую часть своей жизни, гораздо большую, нежели в собственном доме, где родители были вечно заняты либо своими делами, работой, либо друг другом. Мирослав был немногословный молодой человек, довольно легко и расточительно относящийся к жизни. Разница с двоюродной сестрой в почти девять лет разводила их по разную сторону возрастных интересов. Однако, на правах старшего, в определённой степени, он всегда ей покровительствовал, иногда даже защищал. Зденка всегда могла сказать: «Вот я сейчас позову своего братранек 29…!». Хотя любые обязанности няньки Миро напрягали. Когда в прошлом ему, случалось, поручали присмотреть за семилетней Зденкой, он досадно морщился, увлечённый своими юношескими интересами. Другими словами, отношения были не столь тёплыми, как бы этого хотелось их родителям, но и назвать их отчуждёнными было также нельзя. Родственные узы всё же довольно тесно переплетали их с самого детства. Родная Зденкина сестра Малвина была старше её на два года с половиной, эта разница не делала их подругами в детстве. И роль няньки Малвине так же не подходила. Скорее, они конкурировали за «место под солнцем», где чаще Малвине доставались нагоняи от родителей, на правах «старшей», за проделки обеих сестёр… Однако, младшая, на своих правах, всегда донашивала все вещи и игрушки старшей сестры, получая, тем не менее, немного больше родительской заботы. Обоих девочек частенько отправляли в Ружомберок к дяде Густаву, который являлся маминым братом. Оттого-то этот дом и был для них обеих вторым домом. В Ружомберке жили и некоторые из Здениных подруг, Ингрида, например, и, конечно, главный её друг детства – соседский мальчик Януш….