Император. Книга вторая. Ушаков

Корабельная рында звякнула восемь раз. Боцман пронзительно свистнул в дудку и громко крикнул:

– Перерыв! Всем получить хлеб и сахар. Пить чай.

Работы тут же стихли. Матросы потянулись к камбузу.

– Простите, – обратился я к боцману. – Вы не могли бы мне показать корабль?

– С удовольствием, ваше превосходительство, – ответил круглолицый, краснощёкий здоровяк, чем-то напоминающий бобра. Шея небольшая, мощная, руки длинные, мускулистые. Ноги короткие, кривенькие, но сильные.

Я узнавал внутренний мир корабля, и удивление сменялось восхищением. Оказывается, устройство боевого судна весьма сложное и хорошо продуманное. Как объяснил мне боцман: на самом дне были плотно уложены друг к другу чугунные брусы весом восемь пудов каждый, сверху брусы полегче – четыре и два пуда.

– Для чего такая тяжесть? – удивился я.

– Балласт. Чтобы при сильном крене корабль не перевернуло, – объяснил он.

Трюм делился на отсеки из деревянных перегородок, называемые банками. Делалось это специально, чтобы во время качки чугунные брусы не перекатились на одну сторону. Сверху на чугунный балласт насыпали слой гравия и плотно утрамбовывали. На гравий клали бочки плотно друг к другу в три ряда. Нижний ряд – большие, средний ряд – чуть меньше, и верхний ряд – маленькие бочонки. Бочки наполняли пресной водой. Но в верхних бочонках хранили солонину и масло. Было и несколько бочонков с водкой. В пространство между бочками запихивали дрова для топки.

Около грот-мачты стояли ручные помпы.

– Как не конопать борта, не смоли, все равно забортная вода просачивается, – объяснял мой провожатый. – Для этого помпы и стоят: накопится немного – откачаем. А уж во время шторма или пробоины – так тут работа кипит.

Между трюмом и нижней палубой находился помост высотой, выше человеческого роста в две головы. Помост назывался кубриком. Сюда сгружали мешки с крупой и ящики с сухарями, кули с мукой и солью.

В носовой части корабля и в кормовой находились крюйт-камеры для хранения боезапаса. Они заполнялись просмолёнными бочонками с порохом. Ставились бочонки не абы как, а аккуратно на стеллажах и хорошо закреплялись. Носовая крюйт-камера называлась большой, кормовая – малой. Прямо в камерах стояли столы для изготовления картузов. В помещениях над крюйт-камерами аккуратно раскладывались артиллерийские принадлежности: ядра, гранаты, зажигательные трубки, кожи, кокоры, роги… Возле выходов из крюйт-камер устраивались шкиперские кладовые, где хранились тенты, парусина, парусные нитки, лини, свайки, молотки, топоры, багры и другие судовые принадлежности.

Вдоль бортов в кубрике шли свободные проходы. Называли их галереи. Под страхом порки запрещалось захламлять галереи.

– Только оставь что-нибудь, – строго говорил боцман. – Увижу – сразу за борт выкину, да хоть вещи капитана.

– Почему так строго? – спросил я.

– Проходы специально для плотников устроены. Вдруг пробоина. Плотники должны вмиг добежать и заделать. А если плотник споткнётся, да упадёт, да инструмент уронит? Так-то!

– А что в средней палубе кубрика? – поинтересовался я. – Почему такое большое помещение пустует?

Боцман снял шляпу и перекрестился.

Сюда во время боя раненых сносим. Здесь наш фельдшер хозяйничает, что мясник в разделочной, дай Бог ему здоровья. – Надел шляпу. – Ну, пойдёмте дальше.

– А вот здесь, – указал он на небольшое помещение перед кормовой крюйт-камерой, и лицо его расплылось в довольной улыбке, – капитанский погребок. Здесь хранится провиант для офицеров. Видите, и песочек на пол свежий насыпали. Тут и вино есть, и сладости…. Хотя, офицеров не балуют в море. Едят то, что и матросы. Но иногда, на праздники кок отпирает этот погребок и готовит шикарные блюда.

На нижней палубе, ближе к носовой части болтались подвесные койки. Здесь отдыхали от вахт матросы. За грот-мачтой располагались каюты артиллерийских офицеров и штурманов. Там же была и моя узкая койка с соломенным топчаном. За стенкой, тесная корабельная канцелярия с письменным столом и множеством шкафов, запирающихся на замки. Напротив канцелярии находилась оружейная комната с абордажным и стрелковым оружием. Вторая оружейная комната располагалась возле бизань-мачты. Оружейные комнаты охранялись караульными матросами.

В кормовой части, на опердеке находились более просторные каюты капитана и старших офицеров. Там же была кают-компания. Под шканцами слева – каюты мичманов и гардемаринов, а справа располагался небольшой храм, и там же жил корабельный священник, важный чернобородый поп, по слухам, привезённый самим адмиралом из далёкого северного монастыря.

В носовой части под баком…

– Даже я сюда без проса нос не сую, – предупредил меня боцман. – Камбуз! – произнёс он важно. – А с другой стороны – лазарет.

– А это что за клетки? – указал я на верхнюю палубу между большим и малым шпилем.

– Для живности, – ответил мой проводник. – Сейчас сюда уток, кур, гусей привезут. Поросят иногда берём. Как без мяса в море?

– Вот это – грот-мачта, похлопал он широкой мозолистой ладонью по гладкому стволу. – Самая большая мачта. Видите, древесина какая качественная? Ни сучка, ни свила. От грота мачты к корме идут шканцы. На шканцах, что главное? – спросил он и сам же ответил: – Судовой компас! – делая ударение на последний слог. – Или – нактоуз. Без него в море – никуда.

– А я читал, что у пиратов нет компасов, – вставил я.

– Они, в основном – каботажники, – ответил на это боцман. – Берега знают, как свои пять пальцев, – а в открытое море выходить боятся. Зачем им компасы?

Между фок-мачтой и грот-мачтой находились ростры, такие подставки для шлюпок и запасного рангоута. По бортам были натянуты сетки, в которых находились свёрнутые койки.

– Вот, теперь самое главное! – поднял он торжествующе указательный перст к небу. – Артиллерия! Самые тяжёлые орудия стоят на нижней палубе, или гондеке, пушки среднего калибра – на верхней палубе, а самые лёгкие орудия – на баке и шканцах. Лафеты крепятся к бортам талями и брюками – вон теми толстыми просмолёнными канатами. Те медные кольца, к которым крепятся брюки, называются рымами. Запоминайте, лейтенант: под орудийными лафетами лежат ломы и ганшпуги, а под пушками – банники, прибойники и пыжевники. Ганшпуги – вон те деревянные рычаги для изменения прицела пушек при стрельбе. Прибойники служат для досылания заряда в ствол, пыжевники, вон, на штопор похожие – для удаления остатков пыжа, а банники – в виде ерша – для чистки канала ствола.

– Ну, это я знаю. Сам артиллерист, – слегка обиделся я, однако, боцман, как будто не услышал моё замечание.

Возле каждой пушки стояли пирамидки из ядер. Пирамидки ограждали кранцы из толстого стального каната. Нижние ядра для устойчивости лежали на специальных досках с углублениями. Все выверено до миллиметра. Орудия вычищены до блеска и смазаны пушечным салом.

– А зачем так крепко пушки привязаны к бортам? Их же очень сложно отвязывать.

– Сложно? – удивился он. – Для матроза ничего сложного не существует. Фёдор Фёдорович так вымуштровал канониров, они пушку к бою за минуту готовят. А представьте себе, если корабль попадёт в шторм. Видели, какие шторма бывают на море?

– Нет, – пожал я плечами.

То-то! Судно швыряет, как щепку. И если во время такой болтанки срывает пушку с места, она кувыркается по палубе, как лиса в курятнике, ломая все, что попадается на пути. Представьте: вот такая громадина, – он похлопал по самому большому орудию, – летит от одного борта к другому, а вы тут. Бац! И ни одной целой кости не останется!

– Вот и все, на сегодня, – подвёл итог боцман, громко свистнул в дудку и закричал: – Кончай перерыв! За работу!

– Как дела, лейтенант? – подошел ко мне артиллерийский майор.

– С погрузкой почти закончили, – отрапортовал я, показывая исписанные листы.

Он взглянул на листы, внимательно посмотрел, как матросы проталкивают в трюм мешки с пушечными пыжами. Вдруг на лице его отразилась тревога.

– Стоять! – скомандовал он, и достал из мешка пыж, скрученный из пенькового каната. Повертел его в руках и легко разорвал. – Это что такое? – набросился он на меня. – Вы что принимаете?

– Не могу знать, – растерялся я.

– А знать надо! За такие вещи на гауптвахту загремите. – Крикнул в люк крюйт-камеры. – Все мешки с пыжами поднять наверх.

– Что раскричались, Иван Анатольевич? – окликнул его капитан Сарандинаки.

– А вот что, Евстафий Павлович! – Майор достал из мешка второй пыж и с лёгкостью разодрал его в клочья. – Пыжи гнилые. Требую: интенданта – под суд.

Тем временем прибежал интендант. Он был высокий и сухой, похожий на циркуль. Его юное лицо с едва пробившимися усиками перекосил страх.

– Ах, это вы, сударь? Что за безобразие? – майор совал ему в нос куски пыжа. – Заставить вас вот этим забить пушку?

– Ничего не понимаю? – лепетал интендант. – Все проверяли.

– Тогда откуда вот это гнилье? – напирал на него майор.

Тем временем наверх подняли ещё восемь мешков с пыжами. Майор залезал в каждый и проверял пыжи. Но во всех мешках пыжи оказались прочные.

– Вот видите, только один мешок, – с облегчением выдохнул интендант. – Случайно попал.… Может, из старых запасов…

– Прошу прощения за грубость, – понизив голос, обратился к нему майор, но впредь прошу не присылать мне барахло на корабль. Иначе пойдёте под суд.

– Будет исправлено, – пообещал интендант и быстренько убрался с судна обратно на грузовой баркас.

– В другой раз будьте внимательны, – сказал мне майор уже спокойнее. – Вы же артиллерист и знаете, что в нашем деле каждая мелочь важна. Вот так будем раскалёнными ядрами стрелять. Попадётся гнилой пыж и прогорит. Что будет?

– Орудие разорвёт, – сообразил я.

–То-то! – и он, полез в крюйт-камеру лично проверить порядок.

– Теперь он за вас возьмётся, – сказал мне капитан и сочувственно похлопал по плечу. – Вы уж постарайтесь больше не огорчать майора. Он у нас человек жёсткий.

После погрузки был краткий обед из бобовой похлёбки и рыбы. В тесной кают-компании все ели жадно, быстро и молча. Лишь иногда кто-то в полголоса просил соседа передать хлеб или солонку. Во второй половине дня корабль чистили, драили, натирали, подкрашивали, подбивали, выскабливали…

Меня отправили в трюм следить за чисткой и перестановкой груза. Матрос Иван Дубовцев мне очень пригодился. Он подсказывал, как лучше ставить бочонки с порохом, чтобы во время качки не попадали; и куда складывать ядра: потом удобнее их поднимать к пушечным палубам. Впрочем, матросы и без моего руководства складывали все умело, крепили надёжно.

К закату экипажи покинул корабли. Остались только вахтенные команды.

* * *

Среди ночи меня поднял Дубовцев.

– Только что посыльный был, – сказал он, натягивая на меня сюртук, и помогая вдеть ноги в сапоги. – Всем офицерам приказано немедленно явиться в штаб.

Возле штаба ярко пылали факела. В здании были зажжены люстры. Офицеры толпились на улице, жужжали, словно растревоженный улей. Я наткнулся на лейтенанта Метаксу.

– Егор Павлович, что происходит? – спросил я.

– Сам не знаю, – пожал он плечами. – Говорят, французский флот обнаружили.

– Близко?

– Вряд ли. Не успели бы они так быстро подойти. Но, всякое может быть.

Вскоре всех пригласили в зал офицерского собрания.

– Господа офицеры! – сказал Ушаков. – Прошу прощения, что поднял вас в столь неурочный час. Но вести пришедшие из Средиземного моря требуют срочных решений. Французский флот беспрепятственно вышел из портов в составе семидесяти двух военных судов и четырёхсот транспортных. Каким образом хвалёная английская разведка не заметила отплытия столь огромной флотилии – одному Богу известно. Но не в том суть. Французская эскадра подошла к острову Мальта и взяла его без всякого сопротивления.

Офицеры зашумели:

– Как же это? На Мальте неприступная крепость. Отличная артиллерия. Гарнизон большой.

– Вот, так, – развёл руками Ушаков. – Уж не знаю, чем кавалеров мальтийского ордена так напугал бригадный генерал Наполеон, но магистр Фердинанд Гомпеш сдал Ла-Валетте без единого выстрела. По всему видно, дальше эскадра двинется к Корфу, а затем к Константинополю. Посему приказываю экипажам в полном составе прибыть на корабли. Быть готовым по первому же сигналу выйти в море. Береговой артиллерии подготовиться для отражения атаки с моря.

Хозяин продал мне за рубль и три копейки отличный деревянный рундук с оббитыми медью уголками. Закрывался он плотно. Даже если сей рундук окажется в море, то вода внутрь не просочится. Имелись скобы для навесного замка и крепкие петли. Мы с Дубовцевым уложили в него все мои вещи и отправили на корабль.

К полудню приказали всем офицерам срочно явиться в штаб. Адмирал объявил:

– Из Петербурга прибыла срочная депеша. Господа офицеры, как это не странно звучит, но нам приказано выдвигаться к Константинополю.

После недолгого замешательства, штаб взорвался возгласами:

– Ура! Идём брать Константинополь! Наконец то! Порта за все ответит!

– Не совсем так, господа, – остудил воинственный порыв Ушаков. Оглядел всех внимательно. Пожал плечами. Несмело продолжил: – Приказано вступить в союз с Турцией и совместно сражаться против французов.

Радость сразу утихла. Уступило место недоумению и растерянности.

– Это как же так? – спросил каперанг Сенявин. – Не могли бы вы, Фёдор Фёдорович, разъяснить ещё раз. В союзе с турками мы должны воевать против французов?

– Точно так, – кивнул Ушаков.

– Но французы всегда поддерживали Турцию в войне против России. Половина флота османов построена в Марсели или в Тулоне. Французы пушками их снабжали. Многие артиллерийские офицеры в османском флоте из французов…

– Согласен с вами. Сам в недоумении, – развёл руками Ушаков. – Но вот, недавно получил письмо от нашего посла из Константинополя, Василия Степановича Томара. Он мне пытается объяснить странное поведение султана Селима. Султан напуган идеями французской республики. Есть уверенность, что восставший против Блистательной Порты видинский паша Пасван-Оглу финансировался и снабжался оружием через французского посланника. Пугает султана и слишком деятельный бригадный генерал Наполеона. Боится, что тот вместо союзничества начнёт отбирать территории Османской империи. У него есть опасения, что на Ионических островах Франция готовит плацдарм для вторжения на Балканы. Италию французы уже захватили, могут оттяпать Грецию, Македонию и Болгарию. Французские гарнизоны стоят не только на Корфу, но и в прибрежных городах Парге и Превезе. Есть опасение, что Янинский Али-паша может переметнуться на сторону французов.

– Ещё интересная новость, – торжественно сказал Ушаков. – В связи с захватом французской революционной армией острова Мальта, Орден Святого Иоанна Иерусалимского обратился к российскому императору с просьбой предоставить убежище его рыцарям. На самого же Императора Павла Петровича возложен сан Великого Магистра! – Император стал главой ордена? – удивились офицеры.

– Обо всем этом вам расскажет генерал Уваров. Он только что прибыл из Петербурга.

Высокий, хорошо сложенный генерал с красивым, слегка вытянутым лицом вышел вперёд и сделал быстрый поклон.

– Честь имею, господа офицеры. Прибыл только что с донесением от самого императора. Отныне на гербе России Мальтийский крест. А сама остров Мальта является частью Российской империи.

– Расскажите нам подробнее, что произошла в Петербурге, – попросил Ушаков.

– Император с благословения Папы Римского организовал Российско-католический приорат ордена Иоанна Иерусалимского.

– Интересно, – задумчиво покачал головой Ушаков.

– Великим приором российским поставлен принц Конде, – продолжал генерал Уваров. – Чрезвычайным послом мальтийского ордена назначен граф Лета. Ордену передан в дар Воронцовский дворец.

– Здесь написано, – сказал Ушаков, показывая письмо. – Святые дары, а вместе с ними резиденция ордена Святого Иоанна Иерусалимского перенесены в Петербург.

– Да, действительно, святые дары торжественно переданы на хранение в Петербург, – подтвердил Уваров.

– Расскажите, как все это происходило, – попросил Ушаков.

– Представьте, к Зимнему дворцу подкатило сорок карет в сопровождении всадников в латах и плащах с мальтийскими крестами. Поистине – торжественное зрелище. Император, принял графа Лета в тронном зале, и тот передал ему предложение возложить на себя титул протектора ордена. Нынче все в Петербурге стремятся вступить в рыцарство. Большие командорские кресты уже получил граф Безбородко, князь Куракин, Великий князь Александр. Вот и вам, Фёдор Фёдорович я обязан торжественно передать сию награду. – Генерал всем показал бархатную алую подушечку, на которой возлежал белый мальтийский крест, украшенный чёрной лентой. – Отныне, вы комендор Мальтийского ордена.

Присутствующий на собрании батюшка со «Святого Павла» перекрестился и громко пробасил:

– Прости, Господи. Орден же этот – католический. А император-то наш из православных. Что же это творится, господа?

– Мало того, – продолжал Уваров, – император Российский, в связи с оккупацией безбожными войсками священного Ватикана, предлагает Высокий престол перенести в столицу России.

– Ватикан в Россию? – чуть не задохнулся от гнева батюшка, замахал руками, как птица крыльями. Ничего не смог произнести, кроме: – Ну, господа, это что же твориться? Теперь нам всем в католическую веру осталось податься?

Все кругом заспорили: хорошо это или плохо.

– Петербург станет центром Мира, центром Европы! – восхищались одни.

– Все это – провокация, – убеждали другие. – Европа всегда ненавидела Россию. Из русских торгашей не сделать.

– Господа! – утихомирил офицеров Ушаков. – Не наше это дело – спорить о политике. Наше дело – защищать отечество. О политике пусть заботятся те, кому это доверено Богом. Нам предстоит дальний поход. Прошу завтра представить рапорта о состоянии кораблей и экипажей. Составить требование по боеприпасам, провианту и парусному вооружению.

* * *

Следующие две недели проходили в подготовке к походу. Я как-то не вписывался в общую работу. Ничего не понимал в морском деле. Чтобы я зря не болтался под ногами, меня загружали письменной работой: копии рапортов, списки личного состава, отчёты корабельной комиссии…. В штабе мне выделили стол, обитый зелёным сукном, чернильный прибор с перьями и стопку чистой бумаги, серые штабные конверты, и подсвечник с дюжиной свечей, так, как приходилось засиживаться допоздна. Я впал в уныние.

Терпеть не мог всю эту канцелярию. В Питере она мне надоела до чёртиков, теперь и здесь приходилось тем же заниматься. Мне тоже хотелось готовить корабельную артиллерию, проверять комплекты к орудиям, подсчитывать заряды, участвовать в пробных стрельбах…

– Лейтенант Добров, вы же ни разу не готовили корабли к походу, – говорил сурово Ушаков, терпеливо выслушивая моё нытьё. – А вдруг что перепутаете или не досчитаете. Море ошибок не прощает. Вот, поживёте с нами с полгодика, послужите – тогда другое дело. А сейчас – марш в штаб!

Матрос Дубовцев бегал по моим поручениям. Что б я без него делал? Словно нянька заботился обо мне: что бы я голодным не остался, что бы лёг вовремя. Платье вычистит и выгладит. Исподнее белье у прачки свежее каждый день приносил…. В штабе жара невозможная, Дубовцев с кувшином холодного морса бежит. Дождь зарядит, а мне домой надо, так он кибитку крытую находит. Вечером и утром – всегда самовар горячий. Полотенце чистое, мыла кусок, бритва отведённая.

Как-то я работал над списком личного состава: кто выписан из госпиталя, кто направлен на лечение. Духота стояла нестерпимая. Солнце пробивало тяжёлые портьеры на окнах. Открытые настежь двери не спасали от духоты. Буквы расплывались перед глазами. За шиворот тёк горячий пот. Я не выдержал, встал, отдёрнул портьеру и подставил лицо горячему ветру. А там, за окном плескалось море. В бухте лениво покачивались корабли. Чайки с пронзительным криком носились над волнами. Эх! – подумалось. – Пробежаться бы босиком по горячей гальке, скинуть с себя все, да нырнуть поглубже в прохладную воду.

– Мечтаем? – сзади раздались уверенные шаги. Я обернулся. В штаб вошёл Ушаков с тремя офицерами: Сенявин, Метакса, Сарандинаки. Вдруг, адмирал остановился и повернулся ко мне.

– Добров, эскадра отправляется в длительное плавание. Что вам приказывал император? Все время быть при моем штабе?

– Так точно.

– Но вы же не морской человек. Выдержите? На кораблях тяжкая служба.

– Разве у меня есть выбор?

– Предположим, я могу составить рапорт, что вы заболели.

– Это – обман, – заартачился я.

Он пристально посмотрел мне в глаза.

– Поймите, Добров, мне лишние люди в море не нужны. От каждого требую – максимум пользы. Вы же были на корабле. Каждый уголок, каждая полочка для чего-то приспособлена. Куда вас деть?

Возникло чувство обиды, похожее на то, когда я маленький хотел играть с деревенскими парнями в лапту, а мне говорили, что я ещё не дорос, и меня ненароком могут зашибить.

– Я постараюсь быть полезным. Вы же комплектуете команды рекрутами, – нашёлся я.

– Так они матрозы или гардемарины. А вы – офицер. Звание ваше обязывает в случае выхода из строя кого из офицерского состава – заменить его. Сможете командовать матрозами, а может быть целым судном?

Мне совсем стало не по себе. Конечно же, не смогу. Конечно же, я ни черта не смыслю в морском деле. Но я же в состоянии всему научиться. Я же не тупой. А что я буду делать в опустевшем городе? Останусь на берегу. Буду днями просиживать в штабе и переписывать рапорта? Я так хотел в море, вместе со всеми. Я полюбил море. Полюбил корабли. Они мен казались огромными богатырями, грозными, надёжными… И – все! Остаюсь на берегу… Обидно до слез.

Возле нас возник лейтенант Метакса.

– Дозвольте обратиться? – попросил он.

– А, Егор, – дружески похлопал его по плечу Ушаков. – Вот – настоящий моряк. Так он через все прошёл: битвы, шторма, муштру…. Ну, говори, что хотел?

– Дозвольте взять шефство над Добровым.

– Чего? – удивился Ушаков.

– Он исполнительный офицер. Физически вынослив. И языкам обучен. Я из него за месяц сделаю морского волка.

– Кого? Волка? Сам-то ещё волчонок.

– Добров – человек надёжный. Такие офицеры в море всегда нужны. Хотя бы определить его к морским гренадёрам.

Ушаков долго и внимательно глядел, то на меня, то на Егора.

– Хорошо, – согласился адмирал. У меня даже сердце на миг остановилось. – Но учти, лейтенант Метакса: Добров оплошает – вдвоём у меня получать будете. – И показал Егору свой огромный кулак. – Сечь лично буду.

– Спасибо огромное! – прошептал я, когда тяжёлые шаги адмирала стихли за дверью кабинета. – Даже не знаю, как благодарить вас.

– Так-то, – весело сказал Метакса. – Вы уж не оплошайте.

Меня ещё ни разу не секли.

Вечером, укладываясь на койку в тесной каюте, я спросил у Егора Метаксы:

– Почему так тянет в море?

– Не всех, – ответил он. – Только смелых. Море – это что? Это – тайна. Загадочная синяя даль. Опасность. Некоторые моря боятся – пуще смерти. А иные – жить без него не могут. Заметил, в Севастополе сколько матрозов отставных живут. Их выключают с флота: – Иди, родимый, в свою деревню, к своему барину, да доживай спокойно в честных трудах. Так нет же, все, как один твердят: – Дозвольте остаться хотя бы полгодика. Хоть в складах или на заготовках. Оставляют их. Так они с рапортами приходят, опять в матрозы просятся.

– А я смогу смириться с морем, как ты думаешь?

– Ох и беспокойный же ты, Семён, – рассмеялся Метакса. – Почём же я знаю? Смиришься.

– Тебе хорошо говорить. Ты на островах родился, считай – в море. А я море только сейчас увидел. А вдруг оно меня не примет.

– Примет! – уверенно ответил Егор. – Вон, адмирал наш тоже из Ярославской губернии, а море как его любит? Ни одного корабля не потерял. – Егор повернулся ко мне. Его глаза так и сверкали во тьме. – Бывает, такой шторм бушует, такой ливень зарядит, ветер паруса рвёт. Все корабли по бухтам прячутся, а Фёдор Фёдорович приказывает в море выходить. Помолится вместе с командой…. Смотришь: и волна утихла, и ливень уже не ливень, а так – дождик слабый, и ветер – кораблю в подмогу.

– Ох, и сказочник ты, Егор.

– Сказочник? – обиделся он и отвернулся. – В море выйдем – увидишь.