Панвитал
Известно, что результат любого (и экономического в том числе) исследования в весьма значительной степени зависит от тех понятий, которые принимаются в качестве исходных основополагающих категорий, а эти последние в свою очередь определяются тем уровнем, с анализа которого начинается теоретическое построение (или той „глубиной“ явлений реальной действительности, до анализа которой доходят исследователи). Именно отсутствие адекватного понятийного аппарата по сей день препятствует адекватному пониманию экономической действительности в рамках экономических дисциплин.
И до сих пор основным таким уровнем в области экономических отношений являются процессы производства и обмена (обращения). Соответственно этому в качестве основополагающих экономических категорий используются понятия „труд“, „затраты труда“, „собственность“, „рабочее время“, „рабочая сила“, „спрос“, „предложение“, „стоимость“, „цена“. Причем содержание, смысл этих категорий определялся (и определяется по настоящее время) достаточно расплывчато и неопределенно, а экономический смысл категории „собственность“ вообще остается нераскрытым и по сегодняшний день (юристы кое-как сподобились определить ее в своих рамках через „пользование, владение и распоряжение“, но понять с помощью таких „определений“ экономический смысл рассматриваемых явлений невозможно). А, скажем, потребности вводятся окольным путем посредством так называемых „общественно необходимых затрат труда“ (то есть тех затрат, в которых общество испытывает потребность, необходимость, нуждается); какого труда – труда-товара, труда-деятельности или труда-овеществления? Интуитивно понятно, что в данном контексте это труд-товар. Но тогда как быть с „трудом-деятельностью“ и „трудом-овеществлением“? или, что практически то же самое, „общественно необходимого рабочего времени“, которые сами нуждаются в весьма непростой расшифровке, получающейся в результате, мягко говоря, не слишком убедительной, или в виде субъективных (!) представлений „участников хозяйственного процесса“.
Созданные на их базе теоретические построения (и далеко не в последнюю очередь трудовая теория стоимости), к сожалению, не в состоянии дать достаточно надежные и объективные ориентиры в буквально необозримом море экономических и социальных проблем. В самом деле, как признать удовлетворительной теорию, увязывающую стоимость не с потребляемостью товара – совокупностью его потребительных свойств (что напрашивается даже с первого взгляда), – а с „затратами труда“ (какого – труда-деятельности, „труда“-товара или „труда-овеществления“?) на его производство? А как в этом случае быть с затратами труда на оказавшуюся абсолютно бесполезной вещь и откуда взялась стоимость безусловно потребляемых, полезных вещей, не „впитавших“ ни грана „трудовых затрат“? Именно это побуждает к продолжению поисков таких категорий, которые позволили бы, наконец, получить такие ориентиры. Основными при этом, конечно же, будут вопросы о природе, сущности стоимости и собственности – те главные вопросы, удовлетворительных ответов на которые нет и по сей день.
Поскольку ни анализ обмена и обращения, ни анализ производства удовлетворительного ответа на эти вопросы так и не дали, уместен более широкий взгляд на существо проблемы, включающий анализ и того, что, строго говоря, осталось за пределами поля зрения – воспроизводства самой человеческой (да и не только человеческой) жизни.
Важнейшими моментами этого процесса, как в общем-то хорошо известно, являются потребление жизненных ресурсов и принадлежность этих ресурсов потребляющим их субъектам.
Хорошо известно, что ни одно живое существо (ограничимся пока рассмотрением простейших взаимоотношений между живым существом и его окружением) не может воспроизводить собственную жизнь, не потребляя, используя, утилизируя определенные внешние ресурсы, в которых они, таким образом, нуждаются, испытывают нужду, потребность (в одной из встретившихся мне работ, к сожалению, не запомнил автора и названия, проводится различение между нуждой как неосознаваемой и потребностью как осознаваемой необходимостью в соответствующих ресурсах. Возможно, где-то для тонкого анализа такое различение и существенно, но для решения принципиальных основополагающих вопросов необходимости в таком различении я не вижу). Причем существенно, что потребляют они не вообще из некоей неограниченной абстрактной „внешней среды“, а из некоторой вполне реальной доступной ее области, совокупность ресурсов которой следует называть сферой потребления, сферой пользования такого живого существа. Активное живое существо, связанное с ресурсами такой сферы посредством пользования, потребления, следует называть ее субъектом, а каждый из составляющих ее пассивных ресурсов – объектами (в дальнейшем развитии в роли субъекта могут выступать и различные объединения отдельных существ, но главное в них то, что они – субъекты, то есть активные участники соответствующих процессов).
В реальных условиях ограниченности подавляющего большинства жизненных ресурсов гарантии приоритетного доступа к ним и перспектив их потребления возможны лишь на основе безусловного обладания ресурсами данным субъектом, принадлежности их данному субъекту с ограждением их от посягательств конкурентов – как реальных, так и потенциальных.
В огромном большинстве случаев в „дикой“ природе ограждение жизненных ресурсов от таких посягательств осуществляется активно непосредственно самим обладающим ресурсами субъектом.
Принадлежность, основывающуюся на таком активном способе ограждения ресурсов, следует называть присвоением, а ядро сферы потребления, сформированной на их основе, – сферой присвоения. Пределы последней, в отличие от сферы пользования, сферы потребления, в определенной мере расплывчатой и аморфной, необходимо должны быть достаточно строго очерчены (ибо, как говорил Козьма Прутков, „нельзя объять необъятное“).
В противоположность этим отношениям „дикой“ природы в современном человеческом обществе ограждение ресурсов, принадлежащих отдельным людям либо различным их объединениям (физическим либо юридическим лицам), основывается не непосредственно на их собственной активной способности к отражению притязаний конкурентов (хотя бывает и такое), а опосредованно через использование с этой целью системы самоорганизации общества – в настоящее время государства, – своей властью и своим авторитетом (т.е. путем применения насилия либо только его угрозой) ограждающего имущественные интересы экономических субъектов общества от несанкционированных на них посягательств.
Такой вариант пассивной принадлежности ресурсов соответствующим частным субъектам, при котором активный момент – присвоение – является исключительной прерогативой общества в целом в лице специализированного его органа – государства, – а частный обладатель имеет возможность уверенного и гарантированного доступа к соответствующим ресурсам и всестороннего их использования, получил название собственности.
Так как ясно, что пассивное опосредованное обладание посредством авторитета и власти государства возникло путем исторического развития непосредственной принадлежности на основе присвоения, необходимо хотя бы в самых основных чертах рассмотреть этот процесс. При этом мы не можем обойтись без анализа основных моментов становления человека и как биологического вида.
Для этого нам придется провести (разумеется, логическую, опираясь на в общем-то достаточно известные факты) реконструкцию процессов возникновения и развития самого человеческого общества и основных экономических процессов, протекающих в этом обществе.
Это тем более уместно, что и по сегодня основой понимания экономических явлений общества является довольно поверхностный и в конце концов просто ошибочный экскурс в прошлое, проведенный в свое время А. Смитом:
„В обществе первобытном и мало развитом… соотношение между количествами труда, необходимыми для приобретения разных предметов, было, повидимому 9 , единственным основанием, которое могло служить руководством для обмена их друг на друга. Так, например, если у охотничьего народа обычно приходится затратить вдвое больше труда для того, чтобы убить бобра, чем на то, чтобы убить оленя, один бобр будет, естественно, обмениваться на двух оленей, или будет иметь стоимость двух оленей.“ (А. Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов, с. 50.)
Пример этот вызывает целый ряд принципиальных возражений.
Во-первых, само существование где-либо и когда-либо „охотничьего народа“ с более или менее сформированными меновыми отношениями представляется крайне сомнительным, во всяком случае, убедительных доказательств этого, насколько мне известно, не существует и до сих пор.
Во-вторых, даже если предположить такое существование, где среди охотников такого „охотничьего народа“ найти охотника, способного добыть оленя и не способного добыть бобра? Это просто невозможно, у таких народов такому охотнику просто нет места (он погибнет раньше, чем доживет до такого состояния). А. Смит вследствие неосознаваемого этноцентризма приписывает гипотетическим „охотникам“ современную ему развитую дифференциацию и специализацию буржуазного общества.
В-третьих, если даже предположить, что такого „охотника“ удалось отыскать и что ему действительно хочется обменять оленей на бобров, где ему найти желающего совершить встречный обмен? Ведь в приведенном примере предполагается, что умеющему добыть бобра не представляет никакой проблемы добыть и оленя.
В-четвертых, случай, когда кто-то из сородичей сжалится над неумелым или немощным и согласится на такой обмен, никак не может рассматриваться как объект сколь-нибудь серьезного экономического исследования. Благотворительность к экономически обоснованному обмену имеет не большее отношение, чем известная бузина в огороде к не менее известному киевскому дядьке10.
Кроме того, А. Смит не различает качественный вопрос о природе стоимости и количественный вопрос о ее величине, одним махом „решая“ их оба.
Как видим, по всем существенным пунктам пример, мягко говоря, крайне сомнителен, и приходится только удивляться, как может в течение вот уже более двух сотен лет рассуждение, столь явно „шитое белыми нитками“, являться основой понимания экономических отношений человеческого общества. Консервативности привычек и представлений человека действительно, видимо, нет предела.
Для уяснения же сути вопроса нам необходимо как можно более строго проанализировать сам процесс становления человека (и, может быть, по его ходу нам удастся уяснить те основополагающие экономические закономерности, которые и по сей день ускользают от нашего понимания)
Глава 2. Становление человека как биологического вида и социального существа
В смысле механизма воспроизведения собственной жизни с присвоением, использованием и потреблением внешних ресурсов человек в мире животных в принципе исключением не является, и есть основания полагать, что и у него исходным, первичным основанием принадлежности и использования таких ресурсов с момента становления и по настоящее время является такое же их непосредственное присвоение, однако не индивидуальное, как у подавляющего большинства его „диких“ сородичей, а совместное, коллективное. И, поскольку объекты своих притязаний и даже собственную жизнь человек в состоянии отстоять перед лицом конкурентов лишь сообща, совместно с себе подобными, а отстаивать их приходилось в реальных конкурентных столкновениях, субъектом такого присвоения в период его становления могло быть только все первобытное человеческое сообщество в целом.
И до сих пор почему-то принято считать, что таким первобытным сообществом было свободно бродившее первобытное стадо, или орда. Что это в принципе не могло быть так, свидетельствует хотя бы пример африканских шимпанзе, ближайших, по общему мнению, современных родственников человека. Ведь они и по сей день ведут именно тот образ жизни, который традиционно приписывается первобытному человеку:
„Шимпанзе живут в районах влажного леса и открытых засушливых ландшафтов. Совершают огромные переходы, иногда проходя в день более 50 км. Кочуют даже при изобилии корма, нередко возвращаясь в старые места“ (Э. П. Фридман. Приматы. C. 197).
Однако ни прямохождения, ни систематического преобразования жизненных средств с неуклонным ростом степени своего воздействия на внешнее окружение и расширением занимаемой экологической ниши, ни сложнейшей системы коммуникативных связей – речи – всех тех главных особенностей, которые отличают человека от всех остальных, даже самых ближайших, сородичей, у них не возникло и не могло возникнуть, ибо в условиях, в которых возможно такое свободное бродяжничество, необходимости в формировании всех этих весьма обременительных для живого существа особенностей, которыми обладает в настоящее время человек, нет. А что они действительно обременительны, показывает, в частности, множество когнитивных и поведенческих ошибок, совершаемых на всех уровнях социальной иерархии и все возрастающее бремя психических отклонений и болезней и как следствие затрат на психиатрическую помощь, которое несет на себе современное человечество.
Из этого следует, что условия, в которых формировался человек как особь изолированной субпопуляции (механизмом формирования нового биологического вида, как гласит современная синтетическая теория эволюции, является „дифференцированный успех выживания и размножения“), ни в коем случае не могли быть условиями, позволявшими более или менее свободное бродяжничество, ибо, как мы знаем, в этих условиях сформировался и существует современный шимпанзе.
Значит, человек сформировался в других условиях. В каких же? Поищем аналогии в животном мире. Говорят, есть существа, у которых на нервную систему приходится даже большая доля массы тела, чем у человека. Это, например, муравьи. Если „мозг“ муравья сравним по относительной величине с мозгом человека и даже превосходит его, значит, в условиях его формирования как биологического вида и последующего существования есть что-то общее с таковыми же у человека.
Чем, скажем, муравей отличается от стрекозы? Как говорится в известной басне11, стрекоза „поет“, муравей же „трудится“. Почему? Разве муравей не „хотел бы“ „петь“ так же, как стрекоза? Видимо, не может. Дело в том, что стрекоза ведет одиночный образ жизни, муравей же – коллективный. Там, где живет стрекоза, пища, в общем-то, „под рукой“, в муравейнике же ее, если о ней не заботиться особо, нет вовсе. Вот почему муравей вынужден всю жизнь „трудиться“, добывая пищу для прокормления всей муравьиной братии, причем настолько интенсивно, что у подавляющего большинства особей муравьев способность к индивидуальному размножению необратимо подавлена.
Итак, „виноват“ в том, что муравей вынужден всю жизнь „трудиться“, добывая себе и своим собратьям пищу, муравейник. Что же это такое? Все знают, что это довольно сложное „инженерное“ сооружение, создаваемое его обитателями – муравьями. Но немногие отдавали себе отчет в том, что в нем начисто отсутствует пища естественного происхождения: в нем ничего не растет само по себе и не обитает, кроме, возможно, паразитов, поэтому его обитатели, если хотят выжить (а стремление к этому заложено в них генетически), обязаны заботиться о ней активно. Именно поэтому большая часть его обитателей только тем и занята, что либо активнейшим образом промышляет в окрестностях своего местообитания, либо разводит тлю, выращивает грибы – и так далее.
Для своего успешного осуществления эта деятельность закономерно требует освобожденных (хотя бы на необходимое время) конечностей, высокой степени кооперации с развитой системой коммуникативных связей и, естественно, соответственно развитой системой управления телом, т.е. нервной системой. Все это есть у муравья – одна пара конечностей из трех в дополнение к мощным челюстям вполне может без большого ущерба для функции передвижения использована для доставки добычи; функция же размножения, конкурентно мешающая основной „производственной“ деятельности, у большинства особей жестко подавлена „социальным“ воздействием – насекомые даже дальше млекопитающих продвинулись по пути социализации („перспектива“, пока, правда, весьма отдаленная, просматривается…).
Сплоченное сообщество со столь фиксированным местом обитания и таким высоким уровнем взаимодействия между отдельными особями нельзя назвать ни стадом, ни стаей, ни ордой; терминологически наиболее адекватным в данном случае является слово колония.
Возвращаясь к проблеме условий формирования исходной популяции человека, мы можем отметить: условия, позволяющие более или менее свободное бродяжничество, формируют не человека, а, скажем, шимпанзе; в то же время по крайней мере некоторые из особенностей, присущих человеку, присущи также и некоторым так называемым „колониальным“ беспозвоночным, в частности, муравьям.
Из этого следует вывод достаточно высокой степени достоверности: первичным сообществом, исходной популяцией, в которой формировался человек, могла быть только колония – сплоченное сообщество с жестко фиксированным местом обитания, в котором отсутствует естественное воспроизведение используемых жизненных средств.
Поскольку обезьяна (а исходной популяцией, из оказавшейся в изоляции части которой эволюционным путем произошел человек, могла быть только популяция обезьян – каких именно – это уже другой вопрос; наиболее, на мой взгляд, вероятно, что это все-таки шимпанзе; не современный, конечно же, но его ближайший предок) неспособна к рытью нор, единственным местом, где могла обитать такая изолированная колония, могло быть лишь естественное замкнутое образование – пещера.
Что люди жили в пещерах, известно всем, но что они сформировались не только как социальное существо, на даже и как биологический вид именно благодаря „пещерному“ образу жизни – об этом почему-то до сих пор не задумывались (видимо, не было необходимости). Естественно, загнать сообщество обезьян в пещеру могла лишь тяжкая необходимость: изменение климатических условий с резким возрастанием численности степных хищников и их давления на популяцию обезьян, резкое похолодание, засуха либо что-нибудь еще в том же роде (вспомним хотя бы Ж. Кювье и его теорию катастроф). Но не это важно. Важно, что под давлением внешних обстоятельств бродячее сообщество обезьян вынуждено было занять под постоянное местообитание пещеру и превратиться вследствие этого в колонию. Кстати, при этом пришлось выдержать конкуренцию со стороны других пещерных жителей, в первую очередь, видимо, пещерного медведя. Не отсюда ли ведет начало „медвежья эпопея“, столь хорошо известная антропологам и этнографам?
Обитателям обезьяньей пещерной колонии, как и обитателям муравьиной, приходится постоянно заботиться о добывании и доставке средств к существованию, в первую очередь, естественно, пищи („кушать хочется всегда“). Для ее доставки приходится выделять пару конечностей, освобождая ее от функции ходьбы и превращая из передней в верхнюю, благо, некоторая способность к передвижению на оставшихся свободными конечностях у обезьян предсуществует {не так давно в одной семье сумели воспитать даже прямоходячего (!) шимпанзе}. А уж развить ее в настоящее прямохождение – дело эволюционного отбора; добывание, доставка, хранение и переработка пищи, осуществляемые сообща, необходимо требуют сложной и все более тонкой координации действий между участниками, которая не может быть осуществлена без соответствующей системы коммуникативной информационной связи, вследствие чего в условиях недостаточной освещенности (пещера-то окон не имеет! – до окон, лучины и свеч, не говоря уже о керосиновых лампах и электрических светильниках, еще ох как далеко!) необходимо формируется звуковая речь – традиционного языка жестов, поз, мимики и простейших звуковых сигналов оказывается недостаточно.
Пищевые остатки, остающиеся на месте потребления (и обитания!), – шкуры, кости, остатки полых органов – желудка, мочевого пузыря и т.д. – приводят к постепенному расширению сферы их применения: шкурой можно при случае защититься от холода, в пузыре запасти воду; раздробив кости, получить не только желанную добавку к пище – костный мозг, – но и в качестве побочного продукта острые осколки костей и применяемых для их дробления камней – потенциальные орудия последующей деятельности – охоты и труда.
Применение же получающихся при этом осколков камней для все более целенаправленного дробления костей (и камней) знаменует переход к производству так называемых „орудий второго порядка“. А именно здесь, как считается, и пролегает та грань, которая отделяет человека от всего остального животного мира.
Обезьяна начинает не просто потреблять готовые жизненные средства естественного происхождения, а предварительно подвергать их хотя бы самым минимальным примитивным, а затем все более и более целенаправленным и изощренным преобразованиям. Именно это и является исходным пунктом человеческой трудовой деятельности. {Собственно, уже предварительное добывание и доставка жизненных средств являются первыми самыми примитивными формами труда, имеющими место не только у муравьев и человека, но, скажем, и у птиц и зверей при выкармливании потомства. Но только у человека результат этого труда стал средством труда последующего – орудием. И именно „пещерный“ образ жизни, вынуждающий „до последнего“ использовать пищевые ресурсы, является решающим условием и причиной той разительной трансформации, которую претерпевает у человека его жизнедеятельность. Таким образом, под трудом необходимо подразумевать деятельность по преобразованию исходных материалов в пригодные для последующего потребления жизненные ресурсы. И никакое иное толкование этой фундаментальной экономической категории недопустимо (конечно, каждый волен толковать любой термин как угодно, но при ином толковании этого термина мечты об адекватном понимании экономических явлений можно оставить если не навсегда, то очень и очень надолго).}
В результате степень воздействия такой обезьяны на внешнее окружение начинает неуклонно возрастать. Обезьяна {шимпанзе (?)} становится на путь превращения в качественно новое существо – человека.
Ясно, что в этих условиях успех выживания и размножения выпадает на долю лучше передвигающихся на двух конечностях, лучше оперирующих освобожденной от функции передвижения парой конечностей, лучше перерабатывающих добытые жизненные средства, лучше владеющих приемами системы звуковой коммуникативной информационной связи – обезьяны сравнительно быстро эволюционируют, формируя вид животных качественно нового типа – обезьяну преобразующую (simia transformans), трудящуюся (laborans) – человека (hominem). {Биологический вопрос о том, какая именно обезьяна таким путем стала на путь превращения в человека, другими словами, определение ее конкретной биологической родо-видовой принадлежности, необходимо оставить соответствующим специалистам – он слишком специфичен и требует большого объема специальных знаний; к тому же трудности чисто технического характера на пути конкретного решения этого вопроса слишком велики (и даже для соответствующих специалистов), а посему вряд ли его удастся достаточно однозначно решить по крайней мере в обозримом будущем. Для наших же целей вполне достаточно решения вопроса в принципе – детали интересны лишь тогда, когда они противоречат самому принципу или когда из них вытекает альтернативный принцип. Однако имеющиеся на сегодня данные свидетельствуют с наибольшей вероятностью в пользу современного шимпанзе, точнее, его практически идентичного предка.}
Особо необходимо остановиться на прямохождении – одном из важнейших отличительных признаков человека.
Не слишком задумываясь над причинами его формирования, привычно считают, что обусловлено оно стремлением к получению возможности максимального обзора. Однако, если бы это было так, то, скажем, некоторые типично степные жители (суслики, сурикаты и т.д.), для которых это действительно важно, имели бы прямохождение не хуже человека. А мы знаем, что у них вертикальное положение туловища, дающее максимальный обзор, – явление временное – они принимают его время от времени. У человека же такое положение туловища является постоянным. И длиннейшая шея жирафа, дающая максимальнейший обзор, как известно, сформирована под влиянием совершенно иных причин.
С другой стороны, компонентом человеческого прямохождения является двуногость. А эта последняя, кроме человека, присуща еще и целому классу животных – птицам. Ясно, что у них двуногость связана с невозможностью использования специализированных передних конечностей – крыльев – для передвижения по поверхности земли. А для полета во всех его фазах необходимо сохранение горизонтального или близкого к нему положения туловища. Именно поэтому птицы двуноги, но не прямоходячи (единственное широко известное исключение – некоторые виды пингвинов – не опровергает, а подтверждает это положение – во-первых, в воздухе пингвины не летают, а посему сохранение горизонтального положения тела на суше им не требуется, во-вторых, им (скажем, Королевским пингвинам) присущ особый механизм „насиживания“ яиц и птенцов, для которого требуется именно прямоходячесть).