Сатанинская сила
– Н-да-с… милостивый государь, давненько уж не гулял я на воле…
– Вы… э-э-э, простите, кто такой будете, гражданин? – вежливо, но твердо, пытаясь перебороть охвативший его трепет спросил Бузыкин. – И что вам здесь в такое время нужно?
Старик осклабился и желчно произнес:
– Я с вашего позволения, сударь, не гражданин здесь, а господин. Именно так-с, милейший! – хрипло выкрикнул он, и голова его судорожно затряслась. Однако он вскоре взял себя в руки и продолжал более спокойным тоном, холодно и надменно чеканя слова: – Здесь, любезнейший государь, дом мой, а сам я, да будем вам известно, ни кто иной, как первый граф Мордохлюев. Можете звать меня просто «ваше сиятельство».
– Ну… вы, вот что, гос… гражданин, – деревянным голосом произнес Бузыкин, – граф вы или не граф, а этот дом уже давно является казенным учреждением и находится на балансе госкомимущества. Вы здесь посторонний. А для посторонних у нас существуют приемные дни и часы. Вы можете записаться ко мне на прием: я принимаю граждан в каждый нечетный вторник с половины седьмого до…
Эти слова развеселили графа. Он откинулся в кресле и расхохотался. От его густого раскатистого смеха тоненько зазвенела люстра, задребезжали оконные стекла, завибрировал и поехал в сторону стол.
– Ан ты, шельмец, молодцом держишься! – одобрительно сказал граф, вволю насмеявшись. – Призраков не боишься, – и сверкнул глазами так, что Бузыкина с головы до пят пробила мерзкая ледяная дрожь. Он изо всех сил куснул себя за руку, силясь прогнать наваждение, которое ему до сих пор представлялось дурным приснившемся кошмаром. Увидев это, Мордохлюев издал противный скрежущий смешок.
– Кусайте, милс'дарь, сильнее кусайте, – весело предложил он. – Терзайте самоё себя, как и я терзал плоть свою, мучимый прелестными чадами своими, кои заживо схоронили меня в мрачном подземелье. Пытаемый невыносимыми муками голода, обгрызал я собственные руки, моля господа или сатану даровать мне смерть, как величайшую милость… Но и смерть не принесла мне покоя…
Он протянул вперед руки, и Бузыкин увидел, что пальцы его, ладони, запястья вплоть до предплечий обглоданы до костей, с которых ошметками свисали пожухлые волокна. На него пахнуло смрадом гнилого мяса. Бузыкина передернуло.
– Ай, струсил, голубчик! – хихикнул призрак и неожиданно раздвоился на две совершенно идентичные фигуры. Они переглянулись, хмыкнули, единообразным движением подкрутили усы и вмиг учетверились. Затем их стало восемь. Потом шестнадцать…
С каждым мгновением ряды привидений множились. Светящиеся фигуры все теснее и теснее обступали Бузыкина. Он в отчаянии схватился было за телефон, но трубка со шнуром неожиданно трансформировалась в торчащий на длинном хребте череп, который оглушительно звонко лязгнул зубами, чуть не отхватив Бузыкину ухо. Он шарахнулся в сторону от черепа, пробив однообразный строй привидений, и упал на пол. Над лицом его с гадостным писком прошмыгнули летучие мыши.
– Нет!.. Нет! Прочь отсюда! – завопил Бузыкин, метаясь по кабинету. – Спасите! Кто-нибудь! Сюда!.. На помощь!!
– Так же и я взывал к Спасителю, – захохотали графы, множась с каждым мгновением и беспрестанно меняясь местами, будто исполняя какой-то замысловатый менуэт, – и каялся, и возносился, и призывал на помощь все силы рая и ада. Но никто ко мне не пришел и издох я всеми позабытый…
– Ах, оставьте свой синематограф, ваше сиятельство, – прогудел откуда-то густой бас. Число графских призраков немедленно сократилось до одного, который стоял в центре кабинета. К нему торопливо, танцующими прыжками приближалась какая-то странная фигура. Сначала Бузыкину показалось, что этот человек старается держаться непременно одним боком к нему, когда же тот приблизился, обнаружилась ужасная картина: левая половина тела этого высокого дородного мужчины напрочь отсутствовала. Туловище, кое-как прикрытое остатками синего генеральского виц-мундира, являло собой сплошную кровоточащую рану. Часть его румяного и дебелого лица также была снесена. Пышный вихор, сохранившийся на лбу падал прямо на обнаженную мозговую ткань.
– Разрешите представиться, – сказал новый призрак, обратив на Бузыкина взгляд крупного, чуть на выкате глаза с белым, будто фарфоровым налитым кровью белком, – Фуфиков Максимиллиан Каллистратович, градоначальник сего славного града, зверски взорванный анархической бомбой 16 мая 1903 года. Рад приветствовать своего преемника на его нелегком, исполненном опасностей посту, – он протянул сохранившуюся руку.
– Э-э, бросьте, ваше превосходительство, – иронически хмыкнул граф, – нынешняя молодежь уж в градоначальников не стреляет. А надо бы…
Увидев настойчиво протянутую ему руку, Бузыкин машинально пожал ее и тут же затрясся и закричал, пронизанный сильным ударом тока. Сильно запахло озоном. Из глаз губернатора посыпались голубые искры, он хохотнул и приблизил свое лицо. Из последних сил Бузыкин выдернул руку и провалился в темноту.
Некоторое время он, очевидно, провел без сознания. Когда же пришел в себя, то увидел сидящего перед ним на корточках мужчину в ватнике, который глядел на него пристальным взглядом из-под круглых очков и укоризненно покачивал головой.
– Как же это вы так, батенька, – негромко с укоризной произнес он. – Или вы не знаете, что привидения имеют электрическую природу? Потому-то они и являются чаще всего на возвышенных и пустынных местах, в разрушенных нежилых строениях, в которых пересекаются силовые линии магнитосферы, чаще всего перед грозой. Не сказал бы, что мертвечина сильно уважает статическое электричество, но дело тут, видимо, во взаимодействии остаточного мозгового магнетизма с…
– Саня… где ты, Саня… – тихо позвал его кто-то. – Я не вижу, Саня…
– Минуточку, – человек в очках метнулся к двери и осторожно ввел в кабинет полуобнаженного человека в одних галифе. Тело его было покрыто ожогами и вырезанными прямо на коже кровоточащими звездами. Он брел на ощупь, не поднимая понуренной головы.
– Поглядите, Сергей Сергеич, кто нынче у нас в гостях, – сказал очкастый, подведя его к Бузыкину.
Лишь сейчас, когда он повернулся в профиль, Бузыкин узнал в нем секретаря подпольного райкома Прибоева. Народный любимец, он сумел провести коллективизацию так, что обошелся без крестьянских бунтов и расстрелов. Это-то ему и поставили в вину. Отсидев восемь лет в областной тюрьме, он был освобожден немцами, однако не стал с ними сотрудничать, а возглавил партизанский отряд, изрядно фашистам навредивший. За что он и был в силу несокрушимой сталинской логики сразу же после войны арестован и расстрелян. Его семью в силу той же логики сгноили в лагерях.
Его полуголый спутник поднял голову. Бузыкина чуть не стошнило от отвращения, когда он увидел, что нижние веки этого призрака были вырезаны и огромные глазные яблоки бессильно повисли на волокнах нервов, как на белых ниточках. Этого человека Бузыкин тоже знал. Это был комиссар Сергей Лачугин, растерзанный духонинцами в девятнадцатом. Его именем в Букашине называлась улица, школа, площадь и библиотека.
– Чистенький… – сдавленным шепотом произнес комиссар. – Бритенький… Сытенький какой… А имеешь ли ты право… – начало было он громко и вдруг задрожал, судорожный кашель всколыхнул его изувеченное тело. – Имеешь ли ты право сытым быть? – шепотом спросил он. – Кто тебе разрешил жрать за двоих, пить за троих и при этом спать спокойно? Кто позволил тебе успокоиться? Почему ты не кричишь, не бьешь в набат, почему не собираешь людей, не ведешь их за собой, не агитируешь, а спокойно оставляешь их тонуть в трясине мелкобуржуазной своей повседневности?
– Вот-вот, – ухмыльнулась половина губернатора, – так вам, хамам, и надо. За что боролись на то и напоролись. А ведь вроде так логично казалось: отнять у богатых добро и разделить по беднякам. И все сразу станут богатыми. Ан не-е-ет! Четверочка-то по логике свою рольку сыграла, – он гаденько хихикнул, – и бедные холопы создали свой холопий рай. А главными над ними встали обер-лакеи и метрдотели, привыкшие допивать за хозяевами недопитые рюмки и догрызать объедки. И никто их воровство не осуждает, все глядючи на них облизываются и лишь о том и думают, где бы и как бы чего самим урвать. Вот во что вы превратили наш «третий Рим»!
– Бога, Бога позабыли… – гнусаво в тон ему подтянул граф. – День-деньской бродишь между стенами и только одно и слышишь: ах, а где бы вот то-то достать! ох, ей тот-то принесли! а тот-то другое оторвал! а кто-то еще тоже что-то отхватил, где бы и нам того-то… Тьфу! А еще государственные люди… Эх, суета суетная и всеобщая суета…
– Впрочем, может, он не так уж и виноват? – как бы размышляя предположил Товарищ Саня. – Откуда ему знать о бедах народных, если принимает он лишь по нечетным вторникам…
– Да не принимает он народ… – скрипнул зубами комиссар. – На дух он народ наш не приемлет. Он от него отгорожен стеной каменной. К душе его не пробьешься, не достучишься. Глянь-ка, брат Саня, мы с тобой классы ликвидировали, а оне в касты преобразовались, хуже, чем у энтих, у индусов. Чиновничья каста, торговая, врачебная, генеральская – а народ-то, народ весь – неприкасаемый… Эх, да что о нем толковать. Под трибунал гада и к стенке!
– Судить!.. Судить! – оживились призраки и принялись суетливо выстраивать в ряд стулья и сооружать из невесть откуда взявшихся костей и черепов скамью подсудимых.
– Фи, мейне херрен, – прошамкала фигура, до сих пор маячившая в отдалении. Ввиду того, что она была почти полностью сожжена, лицо ее владельца было трудно разглядеть. На обуглившемся черепе ясно выделялся лишь монокль и массивный крест, приколотый под подбородком. – Ви должен оставляйт ваш дурацки рюсски привычка митингофайт. В льюбом слючаэ дьело фюрера хоть и через полвека – побеждайт. Россия опречена стать колонией западной цивилизации. И потому этому достойному диверсанту я охотно вручайт шелесный крьест!.. – с этими словами призрак снял с себя и повесил на шею Бузыкину свой массивный крест со свастикой.
– Тьфу, – химмельхеррготт-доннерветтер! – с удивлением рявкнул граф. – Как же это к нам такой немецкий ферфлюхтер затесался? Вроде бы его никто не звал!
– С фашего посфоления, – гитлеровец щелкнул остатками каблуков, – обершарфюрер СС Отто фон Кляйзер. Зферски упит польшефиками фо фрьемя партисанского нальёта…
– Бей гада! – гаркнул комиссар Лачугин, замахиваясь на фашиста невесть откуда взявшимися обломками шашки.
Однако на комиссара неожиданно бросился губернатор. Тому подставил ножку граф и началась свалка, во время которой поднялся дикий гвалт, грохот, свист, хохот, визг, скрип и скрежет, смешанные с вороньим карканьем и писком летучих мышей. Стуча зубами от страха, Петр Федорович на четвереньках подобрался к окну, судорожно перекрестился и с истошным воплем выбросился наружу…
IV
Вышибала кафе «Чудо-Юдо» Микита, стоя в дверях, недоумевающим взором покосился на затрапезного вида старушонку и ее коренастого хорькоподобного дружка, которые неведомо как ухитрились прошмыгнуть под его руками и теперь восседали за литерным столиком и веселились вовсю. Миня перед ними расстилался мелким бесом. Причин подобной угодливости Микита не понимал, а потому, сплюнув под ноги, отвернулся и принялся ленивым оком озирать пустынную в этот поздний час улочку. Во тьме безлунной ночи вдалеке одиноко поблескивала на брусчатой площади дорожка, которую отбрасывал мигавший дурным желтым светом единственный букашинский светофор, невесть зачем вывешенный перед бывшим графским особняком. Неожиданно в тени могучей ветлы, подпиравшей стены ветхой амбулатории возникли два сиреневых огонька. Вначале Микита подумал, что так могли бы светиться подфарники бузыкинского «уазика», если бы их по ошибке выкрасили в другой цвет… Затем он решил, что свечение ему просто чудится, и старательно потер свои глаза, но нет, огоньки и тут не исчезли. Не мигая, они постоянно перемещались и приближались с каждой минутой. Прошло еще немного времени – и на освещенную часть улицы вышла кошка. Ее глазам и принадлежал этот таинственный и магический свет, сбивший с толку нашего богатыря. Животное было на редкость тощим, облезлым, с поджарым брюхом и изогнутым в виде вопросительного знака хвостом. Клочьями торчала ее угольно-черная шерсть, на лапках переходящая в кокетливые белые «носочки». Подойдя и остановившись неподалеку от тамбура, где из-за дверного стекла на нее таращился Микита, кошка уселась на мостовую, прилизала торчащую шерсть и уставилась на верзилу своим жутковато-ярким, мерцающим взором.
Отворив дверь, вышибала рявкнул на нее: «Брррррыссь!» и пошарил глазами по мостовой в поисках булыжника поувесистей. Облизнувшись, кошка подобралась и угрожающе зашипела.
– А ну, пшла!.. У, стерва… – окрысился Микита, замахиваясь на странную тварь тяжеленным дрыном, которым по ночам подпирали дверь.
Однако в следующее мгновение кошка взвилась вверх и, растопырившись в воздухе одним прыжком преодолела разделявшее их расстояние и упала прямо на лицо Миките, впившись клыками – во вздувшуюся синюю жилу на шее. От неожиданности, боли и страха Микита заревел дурным голосом, но в следующее мгновение рев его сменился каким-то странным булькающим всхлипом и его внезапно обмякшее тело мешком осело в тамбуре…
* * *– Ч-ч-лавее-к! – воскликнула старуха. – Минька, подь суды!
Звали ее Хивря, или Бабка-Хивря, как ее звал толстомордый парень с хоречным лицом. И вела себя она пренагло, требуя то одного, то другого, то отсылала обратно балык, то требовала себе жалобную книгу и рисовала в ней чертиков, Миня все терпел, уже рисуя себе в мыслях суммы, на которые он ее обдерет. Правда, теперь ее компания увеличилась и вдобавок к толстомордому, которого она звала Аредом, рядом с Хиврей примостилась и потасканного вида девица привокзального пошиба в черном залатанном платьице с большим вырезом, из которого почти выскакивали ее тощие груди, и безобразно выглядевшей меховой горжеткой. Девица таращила на всех свои большие зеленые глаза и ядовито улыбалась широким чрезмерно накрашенным ртом.
– Эй, половой! – взвизгнула Хивря, – приборчик для моей милочки, для моей кисоньки-муроньки, для Ерахточки моей сладенькой!..
– Сей секунд! – осклабился Миня и вновь поскакал на кухню.
Однако стол уже отказывался вместить какое-либо новое блюдо. Икра и осетрина, грибы и крабы, корейка и буженина, салями и сервилат, анчоусы и сардины – все эти яства, давным-давно покинувшие букашинские магазины и переселившееся в будки, отягощали литерный стол, а порой летели и под стол вместе с жалобно тренькающими бокалами и печально звенящими приборами, взамен которых Миня подносил все новые и новые.
– Минь, да что же это!.. – всплеснула руками Аннушка. – Нет, да как же они свинячат, да ты…
– Молчи, дура! – осаживал ее Миня. – Пусть хоть весь кабак перевернут, если платят золотом. Ясно?
Зеленоглазая Ерахта заказала «бифштекс по-татарски» и с удовольствием съела кровоточащую говяжью вырезку, приправленную мелко нарезанным зеленым лучком. Запить она попросила валерьянки (Хивря при этом погрозила ей своим тощим крючковатым пальцем).
– А вы не желаете ли освежиться? – осведомился Миня.
– Мне бы кровушки… – мечтательно вздохнул Аред.
– Перебьесси, – отрезала Хивря, и велела. – Дай ему уксусу винного, да капни туда рассолу из-под селедки, да ложку гематогена, да перцу туда красного, да гвоздики толченой, да может чуток известки для шипу, щелочи для забористости, да спиртику для крепости, ну и один лимон раздави для аромату…
– Оригинальный рецепт… – Миня одобрительно улыбнулся Ареду. Вместо ответа тот издал неприличный звук и сделал рукой неприличный жест – он вообще был малоразговорчив. Его спутницы залились визгливым кудахтающим смехом.
– Т-сссс! Т-сссс! Деточки, – зашептала старая Хивря. – На нас смотрят. Будем вести себя соответственно этикету. Покажем всем, какие мы благовоспитанные дети. – «Дети» хохотнули и приняли жеманные позы.
– Ишь, – вяло бросил Жора Кашежев, – пантуют, фраера…
Обернувшись и глянув через плечо на странноватую троицу, Федюня Цыганков лениво сплюнул на пол.
– Видали мы таких, – глубокомысленно заявил он.
Проследив за его взглядом, Саша пожала плечами и сказала:
– Люди как люди. Не дерьмовее других.
Лиана хихикнула:
– Хочу написать диссертацию на тему «Антроподермизм и его роль в международном эволюционном процессе»…
– У тебя получится, – поддержал ее Жора. – Дерма на наш век хватит…
– А ведь они наглеют, – заявил Федюня, в упор глядя на странных посетителей. На правах главной городской крыши он чувствовал на себе обязанность контролировать мир и покой на улицах города. И каждые новые обитатели городка рассматривались им либо как новые данники, либо как лишние соглядатаи.
– Гарсон, гарсон, – визжала Хивря, – еще пива. С полдюжины нам хватит.
Миня раскрасневшийся бежал к ним с подносом, деликатно прикрыв салфеточкой запотевшие баночки «туборга».
Не менее заинтересованно взирали на странных посетителей и почтенные барышники. Абдирянц, тот по-восточному послал на их стол бутылку коллекционного шампанского, а Тактымбаев ограничился дыней с динозаврово яйцо, извлеченной им из обширного мешка, с которым он никогда не расставался. Покопавшись в своем мешке, старуха извлекла оттуда драную галошу, харкнула туда и распорядилась отнести торговцам. Те переглянулись и вперили взоры в неожиданный дар – на дне галоши в обильном слое мокроты покоился николаевский червонец. Две руки одновременно с двух сторон потянулись к галоше.
– Подходяще, – ухмыльнулась Хивря, – Киска-Ерахта, обслужи!
Поднявшись с места Ерахта направилась за стол купцов, которые сидели, сцепив правые руки на галоши, а левыми нашаривали на столе предмет потяжелее, который помог бы сотрапезнику примириться с утратой вожделенной монетки. Взгляды их сверлили друг друга и казалось, что в месте их соприкосновения порой проскакивали крохотные колючие молнии. Только поэтому они никакого внимания не обратили на Ерахту. А она… вышла в центр кафе и потянулась. При этом на какой-то миг всем присутствующим мужчинам показалось, что платье ее вообще растворилось в воздухе, и тело ее вдруг оказалось наполненным той знойной истомой, той нерастраченной жаждой соития, того, сквозящего из глаз, изо всех пор брызжущего желания, которое на Западе зовется sex appeal, а у нас ему и названия-то еще приличного не подобрали.
– Где-то я ее видел… – задумчиво пробормотал Боб Кисоедов, глядя на девицу сквозь донышко стакана.
– Кого? Где?.. – наперебой спросили Жора и Федюня.
– Вот эту стерву, – убежденно сказал Боб. – И хмыря этого мордастого. И бандершу ихнюю. Ей-бо, где-то видел.
– Где ты мог их видеть, кроме вытрезвиловки, пьянь замурзанная… – иронически протянула Аннушка, убирая со столов.
Компания хохотнула.
– А ну вас… – махнул рукой Боб, отходя от стола, но неловко задел ногой за подставленную Федюней ногу и повалился между стульями. Лег – и, не заснул, не потерял сознание, не обеспамятел, а, (применим здесь более свежий и более точный глагол) – вырубился. Будем считать, что ему повезло.
Тем временем после некоторого перерыва вновь заиграла музыка, Миня поставил новую кассету и на экране возник ролик, некогда снискавший дружное осуждение отечественных моралистов. Это были видеоклип к пластинке Майкла Джексона «Триллер». Молодежь оживилась, загремели отодвигаемые стулья, зал наполнился танцующими. Соблазненный усилиями Ерахты, вышел поразмять косточки и Абдирянц, и его массивный живот заколыхался среди юрких, ломающихся, скользких и дрыгающихся фигур. Воспользовавшись его отсутствием, Тактымбаев подсел к Хивре и завел с нею интимный разговор на тему, оставшуюся нам неизвестной. Старуха посмеивалась, слушая его шепот и поглядывала на экран, где в компании чудищ, скелетов и вампиров выплясывал стройненький обаяшка-Майкл.
– Ишь, что делает! – воскликнула она и взглянула на Ареда. – А мы что ль так не могём? А?!
Тот только фыркнул и, взлетевши из-за стола вмиг оказался перед извивающейся в танце с сонно-равнодушным видом Сашенькой. Брезгливо поморщившись, девушка отвернулась, встав лицом к Федюне, но Аред снова оказался перед нею и протянул к ней руки, сделал движение, будто собирался обнять ее. Сашенька с визгом шарахнулась прочь. Ее крик слился с воплем Абдирянца: истошно крича, он пытался оторвать от себя впившуюся ему в горло Ерахту, но не смог и повалился на пол, суча ногами. Обернувшись на крик коллеги, Тактымбаев вдруг почувствовал дикую боль в затылке и, ослепленный ею, повалился под стол, поймав напоследок горящий взгляд Хиври. Но на эти происшествия в тот момент мало кто обратил внимание, ибо все были заняты начавшейся дракой в центре залы: подскочив к Ареду, Федюня схватил его за плечо, повернул лицом к себе и провел сокрушительный хук правой в челюсть. Этим ударом можно было свалить с ног быка. Но Аред только ощерился, обнажив пару мощных желтоватых клыков, свесившихся на нижнюю губу. Лицо его вмиг переменилось, так, что Федюня содрогнулся. То, что секунду назад казалось лицом, вдруг оказалось покрытым слоем рыжеватой шерсти, нос вдавился, из вывернутых ноздрей повалил дым, глаза его загорелись голубым огнем, надо лбом выросли два коротких кривых рога. Не видя этого, Жора с бутылкой из-под шампанского налетел на него со спины (они с Федюней, как правило, дрались по хорошо отработанной методике), но бутыль разлетелась, не причинив Ареду видимого вреда. Он лишь мотнул головой, и Жора, поддетый рогом, взлетел к потолку и с воплем обрушился в дальний угол залы. Публика с визгом бросилась кто куда. Однако на первых же, отворивших входную дверь, съехало громадное окровавленное тело Микиты. И тут кто-то вскрикнул: «Змеи!.. Змеи!» – и началось настоящее столпотворение…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги