Подменыш. Духовидец. Кошмары. Одержимые. Пражский студент (сборник)
Эндри плыла по течению вместе со всеми. Жила, как и все мужчины и женщины в Гринвич-Виллидже. Все и вся играло и пело, критиковало и хвастало. Конечно, самым главным было «дельце»: случай заработать деньги. Это было альфой и омегой, мечтой каждого. Дарование само по себе ничего не значило. Только тогда оно ценилось, когда его умели превратить в долларовые банкноты. Это происходило просто и естественно, было само собою разумеющимся. Все были точно взрослые дети, буйствующие по выходе из класса, но каждый день бегущие в школу на занятия.
Она не скоро почувствовала всю пустоту такой жизни. Конечно, в Гринвич-Виллидже было несколько больше культуры, свободы и жизни, чем вокруг в гигантском городе. Не так обнажена и груба была вечная погоня за деньгами, вином и плотскими наслаждениями. Там дарили друг другу любовь, братски делились запрещённым алкоголем, иногда помогали друг другу и долларовыми бумажками. Но в основе было все то же самое. Все переживания вертелись вокруг этих трёх вещей.
Все более пошлой и протухлой казалась ей жизнь. Она воображала себе этот Новый Свет молодым и свежим, а нашла только слепок с Европы – наиболее сносный там, где обезьянничанье бывало наиболее точным. Она вошла в эту жизнь с горячей готовностью. Брала всякую предлагавшуюся работу и в то же время всякое удовольствие. Но в этой стране не было никакой работы, никакого искусства, никакого спорта и вообще ровно ничего, что существовало бы само для себя. Все делалось только для денег. Только тот, для кого это представляло высшую и единственную цель, был здесь действительно на месте, кем бы он ни был.
Шли годы. Для неё стала безразличной всякая работа. Выдохлись все дешёвые удовольствия. Иногда она исчезала. Затем снова появлялась в высшем обществе, куда ей открыли дорогу фехтовальные состязания и игра на скачках. Раза два она легко могла, как здесь говорят, сорвать главный выигрыш: женить на себе человека с туго набитым кошельком. Но отклоняла все предложения. Когда-нибудь, думала она, это должно будет случиться, а теперь – ещё рано. Пыталась смеяться над жизнью, как смеялся кузен. Выходило не по-настоящему, не от сердца, звучало горько и никогда ни от чего не освобождало. И снова из безнадёжной золото-пыльной пустыни шикарных парковых авеню она бежала в мелкую грязь богемы в Виллидже.
Затем в её жизнь вошла Гвинни Брискоу. Она видала Эндри в Централ-Парке, днём ездила за нею со своим стременным. Узнала, на чьих лошадях Эндри ездит, явилась в манеж, потребовала, чтобы её представили, и больше уже не оставляла её в покое.
Сравнительно быстро развилась эта история – до того дня, когда Гвинни глотнула лизоль, и до другого, когда Паркер Брискоу разыскал Эндри в её квартире в Минета Лэйн.
Наверху, на солнечной палубе, Эндри лежала в шезлонге. Ещё один раз она пережила свою жизнь. В зимние месяцы – в «Plaza», а теперь на пароходе, бесшумно скользившем по ровной, как стекло, воде. Над нею синеет бесконечное небо, вдали синеет океан. Как будто исчезли все волны, давно прошли дождливые дни и злые бури. Она въезжает в синее царство счастья.
Ещё один раз ей улыбнулось солнце. Быть может, больше никогда не улыбнётся. Она должна поэтому схватиться за то, что ей посылает судьба, и крепко держать на этот раз! Пусть даже все у неё кончалось неудачей – что за важность, если она выдержит на этот раз?
Ей ничего не удалось в той жизни, которая лежала позади. Все кончалось крушением, прошлое представляло собой гору обломков. Войланд – как далеко было это! Она создана и выросла там, с гусями и пиявками, с лошадьми и соколами. Её жизнь подымалась вверх к воротам счастья до той минуты, когда она должна была поднести любимому брачный напиток в серебряном соколином кубке. Пала тень, испугала её – и кубок выпал из её рук. Ещё раз смеялось ей солнце на счастливом острове скал и морских гротов.
И снова не нашла она ни слов, ни действий, чтобы удержать возлюбленного. Она опять выпустила его в широкий мир.
Она повсюду оказывалась неудачницей – в большом и в малом. Множество девочек выживают годами в монастырской школе. Она бежала от строгой дисциплины. Как сестра милосердия. Конечно, она выкарабкалась оттуда сравнительно удачно. Все же и это было неудачей. Никогда бы ей в этой профессии не продержаться всю войну. Она жалким образом провалилась на шпионском поприще. Ничего не добилась. Стала проституткой вместо того, чтобы сделаться героиней. И когда наконец она погрузилась в Цыганскую жизнь Гринвич-Виллиджа, в результате – такое же фиаско.
У неё, конечно, были успехи в спорте. Она хорошо знала птичью охоту и теперь ещё может поспорить с каждым, спускающим соколов. Она фехтовала длинной шпагой так же хорошо, как и лёгкой саблей. Едва ли могла найти равноценную себе соперницу в выпаде и ударе. Не от скаковой лошади, а от неё зависело, какой приз она брала на скачках.
И все же спорт ничего не дал ей. Одна только соколиная охота поглощала её целиком, волновала кровь. Ещё теперь, когда она о ней мечтает, сильнее бьётся её сердце. Но и тут воспоминание отравлено, загрязнено мыслью о соколином охотнике из Тироля. При фехтовании и верховой езде она целиком отдавалась делу только тогда, когда сидела на спине лошади или твёрдо держала в руке клинок. С того часа, когда она не будет больше видеть фехтовального поля или арены для скачек, она едва ли о них вспомнит.
«Итак, – думала Эндри, – в итоге ничего не осталось, ровно ничего!» Множество воспоминаний – но ни одно не захватывает, ни одно не свободно от пятен, что она ни начинала, что ни создавала – все ломалось в руках даже раньше, чем было окончено.
У кузена иначе! Все для него было игрушкой, к которой он относился серьёзно, лишь пока её мастерил. Затем, когда она была готова, он терял к ней всякий интерес, бросал или оставлял, где лежала. И Эндри думала: «У него есть что-то, чего нет у меня. Это потому, что я – женщина, вот в чем суть!»
Синело небо, и синел бесконечный океан. Прекрасное судно несло её в будущее. Там у неё вырастут крылья!
* * *Она сошла на берег в Плимуте, проехала через. Англию, на пару дней остановилась в Лондоне в «Савойе». Её сразу узнали, но никто не задал ей ни одного вопроса. Оттуда она поехала в Амстердам, затем – в Клёве. У неё было чувство, что она должна попрощаться со всем, лежавшим позади. Она наняла автомобиль и медленно ехала по шоссе, ведущему к Войланду. Вышла, пошла пешком к знакомому холму. Но за два десятилетия деревья разрослись: замок отсюда уже не был виден. Тогда она пошла лесом. Точно вчера здесь гуляла – такой знакомой показалась ей дорога.
Навстречу, прямо через луга, ехал рысью какой-то всадник. Она быстро спряталась за ствол дуба. Кто бы это мог быть? Капитан фрегата, нынешний хозяин Войланда?
Послышался громкий зов. Всадник придержал свою лошадь, остановился и стал ждать. Из ольхового болота появился другой всадник и помчался лёгким галопом с соколом в руке. Эндри услышала его весёлый смех: это был Ян – Ян в Войланде!
Дальше она не пошла. Не увидела ни парка, ни замкового рва, ни моста с бронзовыми оленями. Она повернула обратно на шоссе, нашла свой автомобиль и уехала.
Глава 7. Жребий брошен
Эндри Войланд написала кузену, что она в Европе и хотела бы его видеть. Получила телеграмму, откладывающую свидание, сначала из Вены, потом ещё одну – из Праги. После этого. Ян написал, что ждёт её в Мюнхене. Однако на вокзале её встретил не Ян, а Брискоу. Он доставил её в отель. Эндри мало с ним говорила, так как была в дороге всю ночь, почти не спала и чувствовала себя усталой и расслабленной. Она прилегла и проспала часа два. Потом встала, позавтракала и велела передать мистеру Брискоу, что лишь вечером сможет с ним поговорить. Взяла экипаж, поехала в Нимфенбург, прошлась по парку. По возвращении она чувствовала себя очень освежённой. Медленно и старательно совершала свой туалет. Когда пришёл бой с сообщением, что внизу её ожидают господа, приказала, чтобы её не беспокоили.
Затем снова постучали. В комнату вошёл Ян.
– Приблудная Птичка, – воскликнул он, – что с тобой? Ты, значит, не больна? Ты заставила нас ждать целый день – меня и твоего американского жениха.
– Жениха? – спросила она.
– Ну, конечно, – усмехнулся он. – Ты же отлично знаешь – к чему эти секреты? Впрочем, ты должна была бы мне сказать это ещё в Нью-Йорке. Тогда я избавился бы от этой гонки по Европе. С двадцатью врачами я вёл переговоры и не знал, что все из-за тебя. Только теперь Брискоу мне разъяснил.
Она, не отвечая, полировала ногти. Он продолжал:
– Жаль, на самом деле, жаль! Я потратил много труда и охотно посмотрел бы, что выйдет. Конечно, так для тебя удобнее… Но скажи, Эндри, что ты рассказала Брискоу обо мне?
Она взглянула на него и ответила:
– Я сказала ему, что однажды была твоей любовницей.
Он прищёлкнул языком и покрутил головой. Она хорошо видела, что это неприятно его задело.
– Н… да… – сказал он медленно. – необходимости в этом не было. Зачем всегда говорить правду?
– Тебе так неприятна эта правда? – спросила она.
– Нет, нет! – воскликнул он с горячностью. – Но это других не касается. А кроме того… У меня ощущение, будто я в чем-то перед тобой виноват. Ты ведь это знаешь.
– Да, это я знаю, – ответила Эндри.
– Вот видишь. Об этом не очень приятно вспоминать.
Он провёл рукой по лбу, точно хотел стереть какие-то мысли. Вынул свой бумажник, открыл его и выложил на туалетный столик чек.
– Это я сегодня заработал, – продолжал он со смехом. – Брискоу воображает, что у меня есть на тебя притязания. Я пытался его разубедить – тщетно! Он настоял на том, чтобы выкупить тебя у меня. В конце концов я взял у него этот чек. Бог знает, на какую большую сумму. Я и не знал, Приблудная Птичка, сколько ты стоишь! Теперь, если ты выйдешь за Брискоу, тебе едва ли понадобятся эти деньги. Возьми их, однако, я ведь не могу оставить их себе.
Она подняла чек, поиграла им.
– Итак, ты меня продал, Ян? – сказала она медленно.
– Продал! – воскликнул он. – Разве можно продать то, что тебе не принадлежит?
Она минуту помолчала, затем сказала:
– Иди, Ян. Через четверть часа я буду внизу.
Он заходил, ворча что-то, взад и вперёд по комнате.
В конце концов, открыл дверь и вышел.
Мужчины вскочили, когда она подошла к столу, и поклонились ей. Недовольство кузена, казалось, исчезло. Смеясь, он пошёл ей навстречу, поцеловал руку.
– Ты очень бледна, Эндри, – воскликнул он, – выглядишь, ей-богу, как королёва!
Это было ей приятно. Она знала, что его слова искренни, и чувствовала, что он прав.
Затем Брискоу взял её руку. Его глаза сияли:
– Ваш кузен сказал правду, мисс Войланд.
Они уселись. Кельнер подал коктейли, и они чокнулись.
Брискоу говорил мало. Один Ян поддерживал беседу. Она смотрела на него – как молодо он выглядит, совсем как тогда в Войланде! Она едва прислушивалась к его словам. Думала о прошлом, о времени детства.
* * *О том, как он выехал верхом на старой Лене и нашёл Эндри у Люстербаха с её гусями! Он называл её, как и все, Приблудной Птичкой, утверждал, что её нашли на капустной гряде среди жаб и лягушек и передали в полицию. Тотчас же он сочинил стишок на эту тему. Она и Катюша должны были выучить его наизусть. Эндри припомнила:
Раз, два, три! Полицией Найден маленький ребёнок, Где же он пропадал? Никто не хочет этого знать. Как же его назвать? Приблудной Птичкой! Кто же будет стирать пелёнки, Я или ты? Корова ли мельника?
Осел ли мельника? Это – ты!
И всегда ей выпадало быть «ослом мельника», весёлым, готовым все нести, что только кузен на него ни наложит. Иногда она получала сахар, иногда он ласкал её. Но чаще на её долю выпадали затрещины и тумаки, брань и насмешки, как и подобает доброму ослу. Не прошло и трёх часов после их знакомства, как он её спросил:
– Скажи-ка, Приблудная Птичка, а ты не пачкаешь в комнате?
* * *Большой ангорский кот прошёл через столовую, потеребил мех на её платье и привстал, прося. Она дала ему кусочек мяса. В это время Ян рассказывал о Мексике и нефтяных полях Брискоу.
Эндри не прислушивалась к разговору. Она думала о кошках в Войланде. Многих, одичавших на полях, она застрелила из подаренного Яном ружья. По три марки платила бабушка за каждую. Шкуры получал кучер Юпп, Старая Гриетт, ключница, шила ему из них куртку. Помогает от ломоты – утверждал он.
Однажды Ян, приехав на Троицу, заявил, что надо соорудить кошачий орган. Люди раньше уже пытались это устроить, но у них ничего не вышло, и великая идея забылась. Если теперь удастся, то получится прекрасный музыкальный инструмент. С ним можно будет объехать весь свет и заработать страшно много денег.
Стременной Питтье должен был дать мешки, дворецкий, длинный Клаас, – валерьянки для заманивания кошек. Ян построил ловушку, и ни одна кошка соседнего крестьянина не могла устоять от искушения. Каждое утро находили парочку в ловушке с валерьяной.
– Смотри, Приблудная Птичка, как они торопятся, – смеялся Ян, – все желают участвовать в кошачьем органе.
Он отправился к бабушке и попросил сыграть и написать ему буквами ноты и слова «Largo» Генделя.
Бабушка с большим трудом поняла, что ему надо. Достала оперу Генделя «Ксеркс», выписала арию и слова. Но Ян переделал их по-своему:
Какой прелестный звук, Восхитительней, Чище, утешительней Нежного мяуканья!
– Это мы должны выучить, – заявил Ян Эндри и Катюше и заставил их разучивать мелодию «Largo» и свои слова. Он построил ящик на ножках с проволочной решёткой. Туда заперли кошек, привязав каждую так, чтобы хвост торчал наружу. Руки и Яна, и Эндри, и Катюши были исцарапаны и изодраны. Ян изготовил заманчивую афишу.
«В первый раз в мире!!! Знаменитый кошачий орган! Под управлением дирижёра Яна Олислягерса при участии Юппа, Приблудной Птички и Катюши.» Все коты и кошки получили имена, которые тоже фигурировали на афише. Театр устроили в сарае. С бабушки взяли за вход 10 марок, прислуга платила по пять пфеннигов.
Представление началось. Юпп заиграл на гармонике. Остальные трое запели и стали дёргать верёвки, привязанные к кошачьим хвостам.
К сожалению, торжество длилось недолго. При первых звуках бабушка вскочила и сорвала занавеску, скрывавшую орган и актёров. Концерт прекратился, к большому огорчению публики из кухни и хлева. Дирижёру бабушка дала отведать плётки, чтобы не мучил кошек. Наказание на этот раз было лёгкое.
Дети отправились в конюшню к старому Юппу. Он дал им молока. Они поделились с конюхом заработанными деньгами.
– Мы – мученики искусства! – заявил Ян.
Но его мученичество было не очень страшным. Раза два он почесал у себя ниже спины. Эндри же одна из сопрано укусила запястье. Рука горела и вспухла. Юпп высосал ранку, сделал смесь из жевательного табака со свежим конским навозом и приложил к укушенному месту. Было больно, но не помогало. Когда бабушка это увидела, она выбросила повязку и отправилась с девочкой в Клёве к врачу. Там сделали разрез, выскребли рану. Лечение длилось месяц.
Эндри подняла руку. До сих пор виден небольшой рубец. Она усмехнулась: это было воспоминание о кошачьем органе Яна.
Из зала слышался визг джаз-банда: «Veinlaubs Syncopatoren». Эндри улыбнулась: какой тонкий вкус в наименовании. Она написала несколько слов на обеденной карточке и отослала её вертлявому капельмейстеру. Тот ни минуты не задумался. Разве не был он знаменитейшим джазовым дирижёром? Если он мог так сыграть «Feuerzauber», что у каждого приказчика сами плясали кривые ноги, то, конечно, исполнение её желания не составит для него труда.
И он заиграл «Largo» Генделя.
Ян вскочил.
– Узнаешь? – спросила его Эндри.
Кузен засмеялся.
– О, Боже мой, моя прекрасная кузина, мы на тридцать лет опередили мир. Мы должны были изобрести кошачий орган теперь, а не тогда в Войланде! Тогда за это полагалась лишь плётка, а нынче мы могли бы ездить по всему свету, повсюду собирать деньги и прослыть величайшими артистами.
* * *Они вышли и отправились в гостиную Эндри пить кофе.
– Ну как, милостивые государи? – спросила она.
Брискоу оскалил зубы и довольно потёр руки.
– Отлично, отлично, – начал он. – Наука, кажется, ещё не ушла так далеко, как мы предполагали. Все авторитеты отказались. Ваш кузен много потрудился. Был в Париже у… как звать этого господина?
– Воронов, – сказал Ян.
– Да, да, – подтвердил Брискоу. – Такая фамилия. Вы очень меня обяжете, если доложите сами. Я путаю все фамилии.
Ян повернулся на стуле.
– Для доклада материалов немного. В Вене я был у Штейнаха, в Берлине – у Айзеншмидта и Магнуса. В Тюбингене разыскал профессора Лармса, в Копенгагене – Кнута Занда. И так далее. Ни один из этих учёных не желает иметь ничего общего с таким делом, несмотря на все соблазнительные долларовые банкноты. Они производят прекрасные опыты с морскими ежами и лягушками, с хорьками и кошками, утками и гусями, даже с обезьянами, но на людей не решаются посягнуть. Только беспардонный шарлатан осмелится нынче это сделать – заявил мне Пецард в Париже.
– Шарлатан, только шарлатан, – подчеркнул Брискоу. – Вы понимаете, мисс Войланд, что я не отдам вас в руки шарлатану.
– И все же есть хоть один, который пожелал бы ввязаться в эту историю? – спросила Эндри.
– Да, такой имеется, – ответил Ян. – Точнее, такая. Я нашёл одну женщину-врача, которая загорелась при упоминании о деле. Она назвала всех своих коллег мужчин, мне отказавших, ослами и трусами. Уже достаточно экспериментировали на животных, заявила она. Возможность успеха доказана давно. Давно пора приняться наконец за человеческий материал. Короче: она готова и ручается – при нормальном течении событий – за полный успех.
– Вот видите, мисс Войланд, – вмешался Брискоу, – явное шарлатанство. Эта неизвестная женщина, мелкий врач, уверена в успехе, тогда как первые величины мира не решаются даже приняться за дело. Она – шарлатанка, гоняющаяся только за деньгами. Она предоставляет черту позаботиться о жизни её жертв.
– Ну, ну, Брискоу, – воскликнул Ян, – дело обстоит вовсе не так скверно. Доктор Гелла Рейтлингер не так уж неизвестна. Она давно сделала себе почётное имя. Её частная клиника в Тюбингене уже несколько лет пользуется хорошей репутацией. Может быть, она и шарлатан – с точки зрения строгой науки. Но, во всяком случае, она не гонится за деньгами. Она богата, по крайней мере, по нашему скромному немецкому представлению. Она согласна взяться за такое дело, если ей даже ничего не заплатят. Она честолюбива. Хочет доказать всему миру, что женщина способна сделать нечто такое, чего до сих пор не мог осуществить ни один мужчина.
Брискоу засмеялся:
– Женщина доказывает это каждый Божий день. Ни один мужчина не может родить ребёнка.
– Обождите немного, – воскликнул Ян. – может быть, скоро доберёмся и до этого.
Брискоу, не обращая на него внимания, снова заговорил с Эндри:
– Если вы, мисс Войланд, разрешите, я хотел бы ещё поговорить с вами о других вещах. Я получил телеграмму от Гвинни…
Он остановился, замешкался. Ян встал, воскликнув:
– Пожалуйста, мистер Брискоу, не хочу вам мешать. Если вам угодно, подожду вас в приёмной.
– Благодарю вас, – ответил американец. – Могу я ещё узнать у вас мнение мюнхенского профессора?
Ян полез в карман и передал ему письмо.
– Спокойной ночи, Приблудная Птичка! – крикнул он, удаляясь.
Брискоу, развернув письмо, передал его Эндри.
– Не угодно ли прочесть? Ваш кузен говорит, что это – высший авторитет в данной отрасли. Он пишет, что ни один серьёзный исследователь и не помышляет попытаться произвести с человеком подобное превращение. Лет через пятьдесят, может быть, или через сто! А тот, кто решится это сделать теперь, поступит не только легкомысленно, но и преступно.
Она взяла письмо, прочла.
– Это – вполне ясно, – подтвердила она.
– Поэтому, – продолжал Брискоу, – наш план можно считать неудавшимся. Слава Богу! Теперь я могу говорить о себе. Я думал, что после смерти моей жены никогда больше… Я уже говорил вам об этом, мисс Войланд. Я ошибался. Я знаю теперь, что вы можете дать мне много, гораздо больше, чем я когда-либо смогу сделать для вас. Что же касается вашего кузена…
Эндри перебила его:
– То вы выкупили у него его притязания, не так ли? Вы совершенно напрасно потратили ваши деньги, мистер Брискоу. Он не имеет на меня ни малейших притязаний. Как и я на него.
– О, вы знаете это? – воскликнул Брискоу. – Да, я это сделал, потому что, так как…
Он искал, но не находил слов. Затем продолжал:
– Во всяком случае, из этого вы можете заключить, мисс Войланд, как…
Он снова остановился. Эндри улыбнулась.
– Бросьте это, мистер Брискоу, я очень хорошо знаю, почему вы это сделали. Вижу это, быть может, яснее, чем вы сами. Вы говорите: «притязания», но подразумеваете нечто иное. Вы полагали, что мой кузен может быть вашим соперником, и хотели, чтобы он за ваши деньги отказался от этого. Не так ли?
– Думаю, что так, – ответил он вполголоса.
– Я так и полагала, – сказала она. – Но, видите ли, Ян ничего этого не поймёт. Вы должны были бы говорить с ним откровеннее, ясно сказать ему, чего от него хотите. Он от всего сердца рассмеялся бы при одной только мысли, что может быть при мне соперником для вас или для какого-либо другого мужчины. Но я не ставлю вам этого в упрёк. Это ведь доказывает, насколько вы во мне заинтересованы, не правда ли?
Он подтвердил.
– Я сделал больше, мисс Войланд. Я говорил перед своим отъездом с Гвинни. Отсюда я послал ей телеграмму с известием о неудаче наших стараний. Вот её ответ.
Он передал ей телеграмму. Эндри прочла:
«Нет ничего ценнее её жизни, Ни при каких обстоятельствах не предоставляй её дурному врачу. Моя любовь к ней достаточно велика, чтобы не требовать ничего для себя самой! Гвинни.»
– Вы видите, мисс Войланд, – продолжал он, – что моя дочь отказывается, как это ей ни тяжело. Это пройдёт. Все более и более я склоняюсь к тому, что это у неё – глупая юношеская фантазия, а не извращение. Она образумится, выйдет замуж за молодого Дэргема и будет вас любить… как свою мать.
Эндри усмехнулась:
– Будет ли? – прошептала она.
Затем сказала громче:
– Это все кажется совершенно разумным и очень простым. Наши мыльные пузыри лопнули. Гвинни откажется, немного поплакав, а мой кузен – посмеявшись. Дорога открыта для Паркера Брискоу.
Он быстро схватил её руку.
– Тогда – тогда могу я надеяться…
– Надеяться? – произнесла она медленно. – Разве вы хоть на одну минуту отказывались от надежды?
Она почувствовала, как задрожала его рука. Поняла, что этот большой, сильный мужчина полон серьёзным и горячим желанием обладать ею. Она высвободила свою руку и встала.
– Вы провели это, как ваше лучшее дело, – продолжала она. – Начертали себе план и пошли своей дорогой. Теперь вы вон как далеко… Вы загнали меня в угол, и у меня нет выхода. Вы действовали мудро и отчётливо видели свои преимущества.
– Не должен ли я?.. – шептал он.
– Да! да! – воскликнула она. – Только…
– Только… что? – спросил он.
Она посмотрела на блестящие капли пота на его лбу, вынула свой платок, отёрла его лоб и легонько провела рукой по его волосам.
– О, ничего… – сказала она тихо. – Теперь, идите, Паркер Брискоу, я должна немного придти в себя…
Эндри стояла неподвижно посреди комнаты, пристально глядя на дверь. Потом вышла на балкон и смотрела на площадь и на деревья, залитые светом луны в летнюю ночь. Она ничего не видела, ничего не слышала, пыталась думать. Там внизу был свет. Да, фонарь. Какой-то мужчина стоял внизу, ждал. Как долго он собирается ждать? И чего он ждёт? Сядет ли он в омнибус или в трамвай?
Она пошла обратно в комнату, села, снова встала, стала ходить взад и вперёд. В её душе пылало ожидание. Напряжение, накопившееся за многие месяцы, дошло до предела в это тихое, одинокое время, когда она вернулась в Европу.
Ничего! Никакого выбора и никакого окончательного решения…
Действительно ли она загнана в угол? На самом ли деле ничего больше не остаётся, кроме как принять руку нью-йоркца?
Конечно, она может ему отказать. У неё теперь достаточно денег для спокойной одинокой жизни. Путешествовать – одной и одинокой. Тосковать и надеяться – о чем? на что? В лучшем случае на то, что предлагается ей: на мужа вроде Брискоу.
А если она согласится?.. Будет жить в Нью-Йорке, проводя ежегодно три-четыре месяца в Европе. Брискоу будет её баловать, исполнять её малейшее желание. Трудности – маленькие и большие – с Гвинни. Время от времени будет всплывать Ян. Внезапно явится, поздоровается и снова исчезнет…
Она чувствовала: это и будут светлые дни, которых она страстно желала. Придут и пройдут и оставят её столь же одинокой, как до того.
Одно знала она теперь твёрдо: в Яне была её жизнь, и ни в ком ином. Детство – сумеречное прозябание в лесу и в поле, в доме, во дворе и в конюшне. Когда наступали каникулы и старый Юпп привозил кузена в Войланд – тогда только и начиналась жизнь. Только из-за Яна она искупала целый год вину в монастырской школе. К нему ездила на Капри. Скиталась по свету с кавалером в тихой надежде повстречаться с Яном. Стала шпионкой только потому, что это делал он. Переехала в Америку потому, что он был там.