Подменыш. Духовидец. Кошмары. Одержимые. Пражский студент (сборник)

Глава 9. О двойниках и священной скорби

Ян Олислягерс прошёл через мост в Эйзак, затем через Нейштифтский овраг. Из гостиницы вышел какой-то мужчина, длинный, тонкий и узкогрудый. Они столкнулись, посмотрели друг на друга при свете фонаря. Кто это был? Несомненно, он знал его. Иностранец, казалось, тоже недоумевал. Они остановились, с полминуты рассматривали один другого. Затем господин смущённо пробормотал:

– Извините! – и обернулся, уходя.

Ян засмеялся, пошёл дальше, повернул направо, к Ганштейнскому замку. Комично! Это уже два раза случалось с ним в тихом городишке Бриксене, когда он был здесь в последний раз, две недели безрезультатно дожидаясь доктора Фальмерайера. Он все время встречал кого-то, кого, по-видимому, очень хорошо знал, а оказывалось – совершенно незнакомого.

Почему надо именно этого врача привезти в Ильмау, этого, а не какого-либо другого? Но Гелла Рейтлингер настаивала на своём. Никто другой не имеет такого опыта, не знает так основательно всего относящегося к симбиозу[3].

А симбиоз, Боже мой, симбиоз между двумя людьми – кто другой мог осуществить его в этом труднейшем случае?

В Эйзаке все ещё высоко стояла жёлтая горная вода. У истоков, быть может, река уже текла спокойно, но внизу все ещё слышались трение и скрежет переворачивающихся камней. Невольно Ян ухватился за сердце. Не то же самое ли ощущает он в самом себе? Что-то толкает, кажется, скрежещет…

Было ли и у докторши это непостоянное ощущение, которое, однако, не хочет исчезнуть? Имел ли его Брискоу, находящийся теперь уже там, в Нью-Йорке? Ощущение, будто нечто катится, катится и никакой Бог на небе не может уже это остановить…

Тогда в Ильмау он набрал бензину и поехал обратно в Бармштедт. На этот раз он легко нашёл дорогу. Ехал медленно и тихо. Думал, что сказать американцу. Выдумывал одну за другой истории и отбрасывал их прочь. Его фантазия покидала его. В голову не приходило ничего, что могло бы показаться правдоподобным и уважительным.

На помощь пришёл случай. Когда он подъезжал к гостинице, Брискоу стоял у окна и приветствовал его громким «хэллоу!»

Ян поклонился ему, выпрыгнул из экипажа, подошёл к двери и начал подыматься по лестнице. Брискоу побежал ему навстречу, остановил.

– Один? – спрашивал он торопливо. – Один?

Ян кивнул головой. Взял дрожавшего от возбуждения под руку и повёл его в комнату. Брискоу не отпускал его, цепко держась и тесно прижимаясь своей рукой.

– Итак, слишком поздно? – простонал он. – Скажите же, пожалуйста, вы приехали слишком поздно?

Ян тотчас же понял его мысль!

– Слишком поздно! – подтвердил он.

Янки не выдержал.

– Иисусе Христе! Иисусе Христе! Я так и знал!

Чертовка ещё в ту же ночь… тотчас, как мы уехали… Животное я, идиот! Позволил ей обойти себя. Поддался ей и глупой записке, которую она вырвала у своей жертвы! Надо было бы немедленно, тотчас же… Иисусе Христе!..

Он оставил Яна и заходил по комнате тяжёлыми шагами. Остановился, сложил руки одну в другую, тёр их, точно хотел содрать кожу.

Ян посмотрел на него.

– Пилат! – пробормотал он. – Пилат!

Брискоу прислушался:

– Что вы говорите?

– Пилат, – повторил Ян. – Вы умываете ваши руки в знак невинности. Трите их сильнее!

Брискоу быстро разнял руки и засунул их в карманы брюк.

– Что?., что?.. – простонал он.

– Разве не так? – засмеялся Ян. – Но если вы разыгрываете римского наместника, то я – Каиафа, первосвященник. По-моему, это – хуже. Убойный ягнёнок – из моего племени, моя плоть и кровь.

Брискоу не ответил, подошёл к окну и начал пристально смотреть на улицу. Через некоторое время он обернулся. Его голос звучал твёрдо и спокойно. Но Ян хорошо видел, как трудно ему владеть собою, как сотрясается его сильное тело и рука судорожно держится за оконную перекладину.

– Что остаётся делать? – простонал Брискоу.

Ян пожал плечами.

– Ничего! – отвечал он. – Вы дали мне ружьё, а я забил туда патрон. Но и лучший стрелок с хорошим маузером бьёт без промаху только, быть может, на расстоянии четырехсот метров, и то с биноклем в прилаженную мишень. Наша же цель во сто раз дальше. Кроме того, стреляет дама из Ильмау, стреляет в небо. Мы должны выждать, как полетит пуля. Может быть, она всё-таки попадёт в точку.

Брискоу глухо спросил:

– Как долго мы должны ждать?

– О, скоро это не делается, – заметил Ян. – Докторша думает, что должно пройти несколько месяцев после первого разреза. Затем, лишь тогда, когда тело выздоровеет и окрепнет, только тогда можно будет приступить к настоящей пере…

– Замолчите, замолчите! – перебил его Брискоу. – Я не хочу знать, как все это происходит…

– Простите, – ответил Ян, – я предполагал в вас больший интерес к подробностям. Ну, хорошо, после этого пройдёт ещё несколько месяцев. Приблизительно спустя год, быть может, вы увидите свою мысль осуществлённой и сможете привезти своей дочери зятя. Конечно, если все пойдёт хорошо, а надежда на это бесконечно мала! Иначе…

– Что иначе? – простонал американец.

– Иначе нам не придётся так долго ждать, – сказал Ян. – Есть две или, точнее, одна возможность. Она либо умрёт, либо останется на всю жизнь отвратительной калекой. В последнем случае она сама немного поможет себе. Так или иначе – смерть. Летальный исход, как говорят медики. Если пуля не попадёт – один шанс из тысячи! – в точку.

Он присел, стал чертить пальцами по столу. Брискоу подошёл к нему шага на два.

– А сделать – сделать мы ничего не можем? – пролепетал он. – Помочь, думаю я…

– Помочь? – повторил Ян. – Я буду помогать, сколько могу. Я обещал этой жёлтой ведьме и сдержу своё слово. Буду все делать, что она захочет, доставлю все, что понадобится. А кажется, понадобится многое…

Он поднял голову. Глаза его заблестели. Голос запинался, как у пьяного:

– Брискоу, Брискоу, я верю в эту одну маленькую возможность. Я верю в неё – это должно удаться и потому удатся! Потому, что это столь невозможно, совершенно абсурдно… именно потому!

Секунду казалось, что эта искра перескочит и на другого. Брискоу подошёл к нему вплотную, протянул ему руку. Но тотчас же взял её обратно и тяжело покачал головой.

– Вы, немцы, фантасты, – сказал он медленно. – Вы хотите и хотите – и думаете, что вам все должно удаться. С Богом или против Бога, все равно! Вы не знаете никаких границ. Перепрыгиваете через все, что было и что есть. Вы высокомерны. Как далеко летят ваши мысли! Поэтому-то и попирают вас ногами и принуждают стать на колени… чтобы показать вам, что вы не лучше и не умнее других людей.

Ян покачивался из стороны в сторону.

– Может быть, – проговорил он тихо, – быть может. Но от этого мы не сделаемся другими.

Брискоу не отвечал. Через некоторое время он спросил:

– Какой номер телефона санатория?

– Не знаю, – ответил Ян, – швейцар внизу даст вам его. Зачем вам?

– Для моей дочери, – ответил Брискоу. – Думаю, что Гвинни туда позвонит.

– Вы верите, что это ещё поможет? – спросил Ян.

Американец отрицательно покачал головой.

– Нет, нет, слишком поздно. Но она захочет с ней говорить… не знаю, о чем…

Он прервал свою речь, а спустя минуту заговорил спокойно, деловым тоном:

– Обратитесь к Дельбрюку-Шиклеру в Берлин, в наше представительство. Я прикажу открыть там на ваше имя счёт, господин Олислягерс. Не скупитесь, берите самое лучшее, что вы должны будете поставлять докторше. Таким путём, быть может, и я, со своей стороны, смогу содействовать тому, чтобы, вопреки всякой надежде…

– Благодарю вас! – воскликнул Ян. – Но боюсь, что это будет вам стоить очень немного. Все, что понадобится, – это два человека науки, да к ним несколько бедняков, готовых продать самих себя. В наше время в Германии это – товар дешёвый.

Ян Олислягерс не пошёл наверх к Ганштейнскому замку. Взошла луна и ясно осветила ему дорогу на середине подъёма. Сверху слышались радостные крики и пение нескольких юношей, взбиравшихся по горе в Эльфас. Он ощутил страстное желание пойти вместе с молодёжью, петь и пить вместе с ними. Но спустился вниз и пошёл через Орлиный мост в город. Проходя по соборной площади, Ян услыхал звук органа и зашёл. Никакой службы не было. Репетировал органист: Гайдна, Генделя, Бетховена. Ян присел. Большой артист играл на прекраснейшем инструменте. Глаза Яна медленно привыкали к темноте. Лишь редкие свечи горели сбоку в приделах и коридорах. Ян сидел тихо и слушал…

Затем он услыхал лёгкие шаги. Мимо него прошла старушка боковым коридором, всхлипывая и хромая.

Она направилась вперёд, встала на колени в поперечном проходе и начала молиться. Ян взглянул туда. Там, посреди церкви, похоронили, как уже тысячу лет делали его предки, последнего князя-епископа. Произошло это всего лишь десять дней тому назад. Ян видел похоронную процессию: трое архиепископов провожали причудливую колесницу покойника, шестнадцать епископов и аббатов, многие сотни священников, монахов, монахинь и, наконец, весь город Бриксен. На плите с именем князя-епископа лежали цветы. Старушка встала, взяла кропило, обмакнула его в освящённую воду и трижды покропила священный камень. Снова стала на колени, помолилась и перекрестилась.

Когда она шла обратно, прихрамывая и волоча левую ногу, Ян увидел её лицо – и отскочил.

Ведь это, это старая Гриетт, та, из Войланда, сморщенная хромоножка Гриетт, ключница, заведовавшая бельём! Та самая старая Гриетт, которая была со всеми святыми на короткой ноге и ухаживала за ним, отнесла его в постель, когда он отведал бабушкиной плётки.

Он резко тряхнул головой.

– Глупость, – пробормотал он. – Гриетт уже давно умерла и лежит на кладбище в Клёве. – И все же его тянуло встать, догнать старушку, поговорить с ней, не она ли, быть может…

Обеими руками он ухватился за скамью. В это время снова заиграл орган. А! «Партита» Баха! Медленно освободились его руки, приподнялись локти и снова устало упали. А он все пил и пил эти Звуки…

Тишина. Несколько шагов наверху, в галерее. Это уходил органист. Ян посидел ещё некоторое время. Наконец встал, пошёл к двери. Нашёл её запертой и вернулся обратно. В поперечном проходе была открыта боковая дверь. Он вышел через неё. Ощупью нашёл дорогу в высокий коридор, ничем не освещённый. Увидел открытую дверь, прошёл через неё в маленькую боковую часовенку, едва освещённую двумя свечами у алтаря. Осмотрелся. Этой часовенки он раньше не видал. Впрочем, в ней не было ничего особенного. Скверные статуи нового времени, иконы в алтаре. Стены покрыты приношениями по обету – вышитыми, разрисованными, с надписями. Счастливо излеченные выражают свою благодарность: святой Кларе – за прошедшую жёлчную болезнь, святому Эразму – за исцеление живота, святой Радегунде – за избавление от чесотки. Один благодарил святого Леонарда, который все ещё успешно конкурировал с господами Эрлихом и Хаттом с их сальварзаном. И на каждом шагу – изъявление горячей благодарности Деве Марии за утоление душевных страданий, за исполнение тайных желаний.

При выходе его взгляд упал на стену над дверью. Он увидел стёртые и смытые краски. Всмотрелся: старые фрески, подобные украшавшим крытый ход. Там висел распятый с бородой. Но это не был Христос. Под женской одеждой ясно видны были женские груди. Внизу слева стоял на коленях пёстро одетый мальчик. Распятая чернобородая святая сорвала с себя один башмачок и бросила его маленькому скрипачу. Золотой башмачок летел по воздуху. А! Это была – Святая Скорбь!

Ян вышел, снова ощупью прошёл через тёмный коридор, повернул за угол и попал в крытый ход. Стояла полная луна, освещая своды и колонны. Он обошёл кругом. Позади были ворота, которые и выведут его на улицу. Они, несомненно, ещё открыты. В противном случае он легко сможет вызвать звонком швейцара музея. Ян услыхал лёгкий кашель. В трёх шагах от себя он увидел человека, сидевшего на балюстраде, приставленной к стройным римским колоннам. Луна светила ему прямо в лицо. Человек был широкоплеч, высок и силён. Услыхав шаги Яна, он повернул голову и усмехнулся, оскалив большие зубы. Затем, стиснув руки, начал тереть их одну о другую…

Ян остановился, взглянул на него.

– Брискоу? – воскликнул он. – Как вы сюда попали?

Иностранец медленно покачал головой.

– Вы ошибаетесь, милостивый государь.

Он поднялся, слегка поклонился и прошёл мимо. Он как будто внезапно вырос. У этого человека были чрезвычайно длинные ноги. Он был, по крайней мере, на голову выше Брискоу.

Ян посмотрел ему вслед. Конечно, он ошибся. Но что это такое – ему все время видятся знакомые? Никогда раньше этого с ним не бывало и нигде на свете, кроме этого города путаных сновидений.

Он нашёл ворота открытыми и вернулся в гостиницу. Взгляд его упал на часы: было за десять. Так долго он сидел в соборе? Он стал ужинать. Пришла горничная и принесла известие, что доктор Фальмерайер вернулся. Он будет сегодня вечером ждать его в кафе. Ян поблагодарил, закончил ужин, опорожнил свой стакан. Хорошо было в этом году льфасское вино!

Он ходил взад и вперёд по переполненной и дымной зале кафе. Кто из этих посетителей может быть доктором, которого он ищет? Ян нашёл себе место в углу, заказал киршу, спросил красивую кельнершу о докторе Фальмерайере. Но она такого не знала. Всего три дня, как она здесь прислуживает, приехала из Брюнека.

Итальянские офицеры со своими дамами в нишах, позади – чернорубашечники-фашисты у бильярдов, другие щёлкают грязными картами на мраморных столах. Впереди – пара играющих в шахматы бриксеновских граждан. Они тихо дымили и передвигали свои фигурьц не слыша окружающего их шума. Недалёко от Яна один господин играл сам с собой. Он поднял глаза как раз в тот момент, когда Ян посмотрел на него.

Быть может, он?.. Но нет! Снова у Яна было ощущение, что он должен хорошо знать этого человека. Тот выглядел очень элегантным. Был одет лучше, чем кто-либо из окружающих. Лицо бледное, точно алебастровое. Тёмные, миндалевидные, несколько колючие глаза. Маленькие чёрные усики на верхней губе.

Разве это не учитель фехтования? Не левантинец? Он переехал в эту прекрасную страну с романским населением? Конечно, в каком-нибудь очень сомнительном обличьи…

Господин не менее пристально смотрел на Яна. Затем усмехнулся, быстро решившись, встал, подошёл к нему. Слегка нагнувшись, сказал:

– Не имею ли я чести видеть начальника отделения Штейнера из Граца?

– Нет, нет, – засмеялся Ян, – но вы знаете меня хорошо, подстегните вашу память. Вы помните о Капри, кавалер?

– Кавалер? – повторил тот. – Капри? Я никогда не был там.

Ян посмотрел ему прямо в глаза.

– Действительно не были или только не хотите об этом вспоминать, господин рыцарь Делла Торре? Или – Борис Делианис, если вам это приятнее?

Господин задумчиво качал головой.

– Извините, тут недоразумение. Я принял вас за одного своего знакомого из Граца. Что касается меня, моя фамилия – Фальмерайер.

Ян схватился рукой за лоб.

– Вы, вы – доктор Фальмерайер? – бормотал он.

– Не стану отрицать, – ответил господин. – Это я и есть. Хирург, первый ассистент-врач городской больницы. В Бриксене меня знает каждый ребёнок.

– Этот славный город Бриксен обладает странными свойствами, – заметил Ян. – Двойники растут здесь, как грибы после дождя. Но все равно, господин доктор. Вы – человек, которого я ищу. Уже три недели я гоняюсь за вами. Меня зовут Олислягерс. Вы получили моё письмо?

Фальмерайер кивнул головой.

– Уже две недели. Я был в отпуске и не вскрывал почты. Только сегодня вечером прочёл ваше письмо. Между прочим, вы играете в шахматы?

– Немного, – отвечал Ян. – Только как любитель. Но не пожелаете ли вы сначала…

Врач не дал ему договорить, взял шахматную доску и расставил фигуры.

– Правую или левую? – спросил он. – Мы можем беседовать и за шахматами.

– Левую! – воскликнул Ян.

Он вытащил белую и двинул правого коня… Это скверное начало, по-видимому, было непривычным для его противника. Тот изумился, долго размышлял над первыми ходами, не мог освоиться. Его контратаки выходили слабыми. Скоро он попал в скверное положение и потерял одну фигуру. Но в середине партии начал играть очень упорно. Игра длилась долго, пока доктор не сдался. Он тотчас же потребовал реванша и разыграл гамбит Эванса. Ян довольно хорошо знал эту партию и механически делал правильные ходы.

Зал медленно пустел. Бильярдные игроки отставили свои кии, карточные – начали рассчитываться. Освобождался один стол за другим. Кельнерши в чёрных юбках и белых передниках подсчитывали выручку и вытирали мраморные столики. Ян терял терпение. Эта партия может длиться вечно. Все же он играл как можно лучше, изо всех сил старался не делать ошибок, но видел, как положение противника улучшается с каждым ходом. Он попытался пожертвовать конём, что должно было привести к развязке, но врач отклонил такой приём. Перед этим он думал не менее пяти минут. Тем временем Ян рассматривал его длинные узкие руки. Женские, алебастровые, уверенные, повелевающие руки, которые играючи могут выполнить труднейшую вязальную работу и всякую рискованнейшую операцию. Руки зачаровывающие, от которых он не мог отвести глаз.

– Она права, эта Рейтлингер, – думал он. – Это подходящий человек.

Он встрепенулся, когда пришла его очередь ходить. Но уже не видел никакого выхода и чувствовал, что ему уже не освободиться от давления противника. Только если бы тот сделал глупость, какую-нибудь грубую ошибку… Но нет, этого он не сделает. Поэтому Ян сдался.

– Вы правы, – подтвердил Фальмерайер. – Видите ли, если бы вы сейчас же после начальных ходов двинули вашего королевского коня, вместо того…

Ян перебил его:

– Да, Да, но не будем теперь анализировать игру. Если вам угодно, доктор, перейдём к нашему делу.

Врач согласился, вынул из кармана письмо Яна и развернул его.

– Итак, – начал он, – вы работаете вместе с госпожой Рейтлингер? Ясно, чего вы хотите от меня. Я могу это сделать, но, конечно, снимаю с себя всякую ответственность. Одно дело, если я режу крыс и лягушек и снова их сращиваю, и совсем другое – если речь идёт о человеке. Понимаю, что вся история очень секретна, особенно, если последует неудача. Но я знаю госпожу Рейтлингер. Если все удастся, она устроит себе чертовскую рекламу. А если и не удастся, едва ли она сможет держать язык за зубами. Наверное, напишет в той или другой газете. А тогда порицание обрушится на меня. В конце концов, моё умение чего-нибудь да стоит. Рейтлингер богата – пусть, по крайней мере, платит.

– Предъявите ваши условия, – ответил Ян. – Знайте, что докторше самой будет заплачено, и очень много. Правда, она имеет притязания на вознаграждение только в случае полной удачи.

– Тогда у меня мало надежд, – заметил Фальмерайер. – Я со своей стороны не могу этим ограничиться.

– Вам и нет необходимости, – сказал Ян. – Обдумайте, что вы хотите, и поставьте ваши условия. Я приму их, не торгуясь.

Врач подумал.

– История продлится, наверное, от пяти до шести недель. Я возьму с собой из Вены одного молодого медика, который работал под моим руководством. Далее, я должен здесь оставить заместителя, потом…

– Скажите сразу цифру, – настаивал Ян.

Колеблясь, тот выговорил:

– Ну, десять тысяч марок… не очень много?

Ян кивнул головой:

– Согласен! Дорога и пребывание – за наш счёт! Если же дело закончится удачей, вы получите особое вознаграждение, скажем, в сто тысяч…

Врач насмешливо свистнул.

– Почему не миллион, если вам все равно не придётся его платить!

– Сто тысяч, говорю я, – повторил Ян. – Я хочу, чтобы вы проявили все своё искусство.

– Я всегда так делаю, – ответил врач серьёзно, – даже для последнего бедняка, не могущего заплатить ни копейки.

Ян вытащил свой бумажник и заполнил чек:

– Здесь, доктор, задаток. Наш договор я пришлю вам завтра утром в больницу.

– Мне было бы приятно, если бы вы принесли его сами, – ответил врач. – Мы можем вместе переговорить с главным врачом. Тогда он легче отпустит меня. В ближайшие дни у меня ряд операций. Во вторник или в среду я буду свободен.

– Отлично, – согласился Ян, – но так скоро не понадобится. Мы ещё не имеем партнёров, а эту партию в шахматы едва ли можно играть без партнёра.

Доктор Фальмерайер промолчал. Медленно, одну за другой, он стал укладывать фигуры в коробку. Ян снова впился глазами в эти великолепные руки.

– Скажите-ка, доктор, – спросил Ян, – вы умеете проделывать карточные фокусы?

Врач взглянул на него.

– Да, – подтвердил он, – этим я занимался ещё будучи гимназистом. Для чего вам?

– Ничего удивительного! – заметил Ян. – С такими руками.

Доктор Фальмерайер ничего не ответил, снова замолчал, легко барабаня по шахматной доске. Вдруг быстрая улыбка промелькнула по его лицу, отблеск какой-то мысли. Было в ней удовлетворение… Может быть, и ненависть…

– Послушайте, – начал он, – возможно, у меня есть человек, который вам нужен. Во всяком случае, с ним можно переговорить. Он высокого роста, силён и здоров. Он – очень красивый мужчина.

Теперь в его голосе ясно звучала ненависть к этому красивому мужчине.

Ян спросил:

– Где этот молодой человек?

– Не знаю, – ответил врач, – но мы можем это легко установить. Он – танцор.

Доктор поднялся, подошёл к газетной этажерке, принёс несколько газет.

«Программа», – прочёл Ян, – «Артист…»

Доктор Фальмерайер перелистывал длинные страницы с адресами уехавших артистов. Наконец он нашёл фамилию.

– Вот, милостивый государь! – воскликнул он. – Читайте: «Иффи и Иво. С 1 сентября по 31 октября. Курорт Гомбург. Парк-Отель».

– Кто из них двоих? – спросил Ян.

– Иво, – засмеялся врач. – Иффи, вероятно, его партнёрша. Если бы мы заполучили его – для новой партнёрши – мы бы остались довольны.

На следующий день Ян Олислягерс спал долго. Он составил договор, отвёз его в больницу, говорил там с главным врачом, вначале не желавшим и слышать об отпуске. Но Фальмерайер знал, чем его взять. Он упомянул, что больнице собираются подарить новый Цейсовский микроскоп, в котором бактериологический кабинет нуждается уже несколько лет. Ян тотчас же обещал подписать чек.

С Фальмерайером он сговорился на ближайшую среду. В промежутке съездил в Боцен и Меран – это было почти бегство. Он боялся гулять по Бриксену и встречать старых знакомых, оказывающихся совсем чужими людьми.

Спустя неделю его поезд ровно в полдень прибыл в Бриксен. Он смотрел в окно и искал Фальмерайера, который должен был поехать с ним вместе. Но врача на перроне не было. Вместо него к Яну подошёл молодой человек и назвал его по фамилии. Когда Ян ответил утвердительно, юноша вскочил в вагон, вошёл в отделение, быстро взял его ручной чемодан и сумку и через окно передал носильщику.

– Это ваши вещи, не правда ли? – воскликнул он. – То, что вы сдали в багаж, может ехать дальше. Мы сможем выехать только ночным поездом – так просил передать вам доктор Фальмерайер. У него сегодня ещё две операции.

Они сошли с поезда. Ян оставил свои вещи на вокзале. Взглянул на своего спутника: это был красивый юноша, совсем молодой, с каштановыми вьющимися волосами и карими глазами.