Как стать оруженосцем
– Так чего же ты ждешь? – по окончании рассказа, осведомился сэр Ланселот.
– А что мне остается делать? – развел руками дон Арамис Простодушный. – Кто-то из них может вернуться в любую минуту… Что они подумают обо мне, если меня не окажется на месте? Что я попрал рыцарскую честь и не дождался, в то время как они, может быть, рискуя жизнью, прилагали все усилия, чтобы мне услужить?
– Да… – протянул сэр Ланселот. – Ты прав… Я как-то об этом не подумал… И если бы не мой обет найти Грааль, то я…
Он замолчал, не докончив фразы, на взгляд Владимира – совершенно уместно.
– Кстати сказать, – продолжил он не совсем кстати, – мне вот припомнилась одна история из недавних времен. Жил-был на свете славный рыцарь, звали которого… которого звали… в общем звали его сэр Не-помню-как-звали. И такой этот самый рыцарь был славный, что не было никого славнее его на свете, за исключением, может быть, другого славного рыцаря… э-э-э… сэра Как-звали-не помню. Так вот, будучи неоднократно наслышанными друг о друге, решили они встретиться в дружеском смертельном поединке, чтобы выяснить, кто из них наиболее достоин звания самого славного рыцаря. Собственно, тот, кто останется в живых, тот и будет носить это звание, решили они, что, безусловно, свидетельствует не только об их храбрости, но и уме. Однако, до поры – до времени встретиться им никак не удавалось, поскольку направляясь на встречу друг с другом они по какой-то неблагоприятной случайности избирали разные дороги, пока, наконец, счастливая судьба не повернулась к ним лицом и один из них, заплутав, не наехал на другого. Все бы ничего, если бы его противник в то время не опочивал возле какого-то дерева, привязав к нему коня. Понаехавший сэр, будучи благородным от кончика плюмажа до золотых шпор, счел за великое нарушение рыцарского кодекса будить своего противника, тем самым приобретая себе преимущество, и, стараясь не шуметь, примостился рядом, в ожидании, когда тот проснется. Делать ему было совершенно нечего, кроме как ждать, а потому не удивительно, что вскоре он стал подремывать, а затем и заснул сам. После чего проснулся спящий сэр. Теперь уже он, обнаружив рядом с собой спящего противника, не решился нарушить кодекс и его разбудить. Наоборот, подложив тому под голову охапку травы, чтобы соперник его мог как следует отдохнуть, он не только поел сам, но и приготовил ему еду и питье. Совершив это в высшей степени похвальное деяние, он также прилег и незаметно для себя заснул. Проснувшийся сэр не мог не отплатить своему сопернику тем же, вдобавок устроив над ним нечто вроде шалаша. Время шло. От столь неразнообразного времяпрепровождения рыцари стали понемногу толстеть, заленились, и, должно быть, до некоторой степени их ратная слава поблекла, чего нельзя сказать о славе предупредительности, беззаветной преданности и служения каждой букве кодекса. Повести о них заносились в анналы, менестрели слагали о них песни, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в один ужасный день случайно проходившие мимо мавры не забрали обоих в плен, – это несчастье случилось, когда оба спали, – и не продали кому-то в рабство, не зная, с кем имеют дело…
Что именно рыцари обсуждали далее – он не узнал, поскольку заснул. А когда проснулся, утро было уже в разгаре, костер едва горел, а сэр Ланселот и дон Арамис спали напротив него, прислонившись плечами друг к другу. У Владимира шевельнулась нехорошая мыслишка о том, что его знакомство с рыцарством, ограниченное парой-тройкой романов Вальтера Скотта и еще кого-то, не очень-то соответствует действительности. Какие-то они были… однообразные, что ли. Может, стоит поискать другого попутчика?
Но как раз в этот самый момент проснулся сэр Ланселот. Не обратив внимания на соседа, он славно потянулся, в результате чего последний опрокинулся на спину, от чего также проснулся. После нехитрого завтрака – несколько некрупных запеченных рыбешек – наши путешественники отправились дальше, пожелав остававшемуся всех благ (а сэр Ланселот вдобавок дал клятву вернуться и помочь оказавшемуся в затруднительном положении собрату по оружию как только исполнит свой обет). Пока рыцари что-то там говорили друг другу в соответствии с этикетом, Владимир во все глаза смотрел на речку, оказавшуюся ручейком, перешагнуть который не составляло никакого труда. Выше по течению, правда, он несколько расширялся, и глубина в нем достигала локтя, а то и полутора. В общем, то ли речка со времени появления на ее берегах дона Арамиса сильно обмелела, то ли он попал сюда в период паводка…
Прошли они, пожалуй, миль пять, и у Владимира начало сосать под ложечкой и громко урчать в животе. Сэр Ланселот ответил ему тем же. А впереди по-прежнему не было заметно признаков жилья, как вдруг…
Поднявшийся слабенький ветерок донес до них казавшийся на настоящий момент самым желанным, самым чудеснейшим на свете, – запах свежеприготовленной яичницы. Замерев на мгновение, они переглянулись и, не сговариваясь, прибавили шагу, перейдя чуть ли не на бег.
Вскоре показался примостившийся возле дороги фургон, очень похожий на те, которые показывают в фильмах и мультиках про бродячих актеров, а чуть поодаль него – костер, от которого и исходил волшебный запах. Около костра кто-то сидел. И не один.
Картина, представшая глазам Владимира, когда они подошли к сидевшим, отличалась одновременно реальностью и фантасмагорией. На огромной сковороде шипел и булькал пузырями омлет с помидорами, в объеме человек на десять. В степенном ожидании его окружили сидящие на задних кто лапах, а кто ногах – осел, пес и кот. Самые обыкновенные, ну, может, размером поболее тех, что мы привыкли видеть. На довольно далеко вытянувшейся от родного ствола ветке примостился петух. Одно ухо у осла было перевязано тряпкой. Вот, собственно, и все.
– Далеко ли путь держите? Милости просим к нашему огоньку, – недружно загомонила собравшаяся у костра команда, чем окончательно вогнала Владимира в ступор. Зато сэра Ланселота не нужно было приглашать дважды; он проворно уселся возле сковороды, некоторое время пожирал голодным взором омлет, после чего вспомнил, что одним из достоинств рыцаря является вежливость.
– Кем будете? – приветливо осведомился он.
– Мы эти… ваганты, – ответил пес.
– А также менестрели, миннезингеры и трубадуры в одном лице, – добавил осел.
– То есть как это – в одном? – удивился сэр Ланселот. То, что животные разговаривают, не произвело на него ни малейшего впечатления. – Вас же четверо?
– И каждый обладает соответствующими талантами, – самодовольно заметил осел.
– Чем?
– Ну, талантами… Мы играем на разных инструментах, поем, читаем стихи, даем представления…
– Так вы бродячие актеры!.. – воскликнул сэр Ланселот.
– Ага, – простодушно отозвался осел и залез копытом в сковородку. – Готово, – сообщил он. – Вы как, присоединяетесь?
А разве можно было поступить иначе?
Когда омлет, – и вправду превосходный! – был съеден полностью, всех охватила приятная истома и благодушное настроение. Которое было испорчено совершенно невинным замечанием рыцаря.
– Бродячие актеры, они вроде как… сродни, что ли… странствующим рыцарям. Та же жизнь под открытым небом, постоянные перемещения… Независимость… По виду сужу – не голодаете?..
– Да нет, – как-то неопределенно промямлил осел. – Не голодаем… Каждый день омлеты с овощами…
– Вот именно! – совершенно неожиданно взорвался пес, да так, что все вздрогнули. – Омлеты, омлеты!.. Надоели уже твои омлеты!.. Мяса хочу!.. Костей сахарных!..
И, словно испугавшись собственной вспышки, понурился, опасливо поглядывая на остальных.
– Это он чего?.. – приподнялся на локте сэр Ланселот. – Он у вас, случаем, не бешеный?
– Да нет, – снова промямлил осел. – Видите ли, в чем дело… Омлеты с овощами, они не то, чтобы честно заработаны, а… так…
– Ничего не понимаю, – пожал плечами сэр Ланселот. – Если не честно, то как?
– А так! – снова взорвался пес. – Забрасывают нас, яйцами и помидорами. В таком количестве, что хватает… Знай успевай с фургона соскребать… Хорошо еще, взашей не гонят… Пока…
Только тут Владимир обратил внимание на то, что принятые им ранее за выцветший рисунок пятна на ткани, покрывавшей фургон, имеют совершенно иную природу, нежели временную.
– За что же это вас так? – помолчав, поинтересовался рыцарь.
– Сами не понимаем… Вроде, все как положено… Инструменты… Репертуар…
На артистов было жалко смотреть.
– А ну-ка, – вдруг оживился сэр Ланселот. – Покажите ваше представление, может, что-нибудь и присоветую. Я при разных дворах бывал, понасмотрелся-понаслушался…
Звери разом встрепенулись. Петух слетел с ветки и пристроился рядом с сэром Ланселотом. Пес, кот и осел полезли в фургон.
– А чего это у него ухо перевязано? – спросил рыцарь у петуха. – В него что, чем-то потверже помидора бросили?
– Нет, – ответил петух. – Это мы давеча на ночлег устраивались. Сказали ему, не ложись на краю. А он – ни в какую, потому упрямства в нем – хоть отбавляй. Вот ему посреди ночи медведь на ухо и наступил…
Сэр Ланселот хотел спросить что-то еще, но не успел, поскольку музыканты выбрались из фургона. Пес держал в лапах здоровенный армейский барабан, кот – обшарпанную, видавшую виды шарманку, а осел – свисток, сильно смахивавший на свисток футбольного арбитра, который повесил на шею петуху, оставшись, таким образом, без инструмента. Аккомпанемент расположился кучкой у фургона, осел встал перед ними и осведомился у зрителей:
– И что же вам такое спеть?
– Что-нибудь рыцарское, – махнул рукой со сжатым кулаком сэр Ланселот, давая тем самым знак к началу представления.
И артисты начали. Первым в барабан изо всей силы лупанул пес. Барабан отозвался глухим «бум». Затем кот резко повернул ручку шарманки; раздался двойной скрипящий звук открываемой-закрываемой рассохшейся двери: «кля-кля». В надлежащий момент петух дунул в судейский свисток, после чего осел заорал во все горло «рыцарскую песню», на известный мотив «Живет моя отрада…» То есть, имело место вот что:
Бум, кля-кля, бум, кля-кля, бум, кля-кля, бум, кля-кля (свисток),Жила-была принцесса,Украл ее дракон…А рыцарь все приходит,Со скрипкой под балкон…Бум, кля-кля, бум, кля-кля, бум, кля-кля, бум, кля-кля (свисток)…– Скрипка, это, наверное, оруженосец, – пояснил осел.
А Владимир вдруг кое-что вспомнил…
«Конечно, для исполнения комических куплетов большой голос не обязателен. Никто не ждет также хорошей вокальной техники и правильной фразировки. Неважно, если певец, беря ноту, вдруг обнаруживает, что забрался высоковато, и стремглав срывается вниз. Не стоит обращать внимания на темп. Вы не упрекаете певца за то, что, обогнав аккомпанемент на два такта, он вдруг замолкает на середине фразы, чтобы посовещаться с аккомпаниатором, а потом начинает все сначала. Но вы вправе рассчитывать на слова. Вы никак не ожидаете, что певец знает только первые три строчки первого куплета и все время повторяет их, пока не вступает хор. Вы не ожидаете, что он может вдруг остановиться посредине фразы, фыркнуть и заявить, что, как это ни забавно, но, провалиться ему на этом месте, если он помнит, как там дальше; он несет какую-то отсебятину, а потом, дойдя почти до конца песенки, вдруг вспоминает забытые слова, без всякого предупреждения останавливается, начинает сначала, и так все идет через пень-колоду…»
Собственно, здесь можно бы и остановиться, поскольку певец-осел явно не уступал певцу-Гаррису, а кое в чем даже обладал пальмой первенства. Слова песни, если она существовала в более-менее складном виде, он либо не знал, либо прочно забыл, и, чтобы не сбиться с ритма, заменял забытое простым «иа-иа». А если уж быть честным до конца, то это последнее составило львиную долю оставшейся части песни, превратившейся в откровенную отсебятину. Время от времени он переходил на прозу, поясняя происходившее в песне действо и (по его мнению), нуждавшиеся в пояснении слова, но поскольку аккомпанемент продолжался в прежнем темпе, составить себе представление о нем (действе) не представлялось возможным. В последнем куплете речь уже шла о Прекрасной Даме, которая выплакала все глаза в ожидании рыцаря, который «все не едет, иа-иа-иа…»
– В общем, кризис жанра, – сообщил осел, пока сэр Ланселот и Владимир, оглушенные пением, мотали головами, стараясь прийти в себя. Голос у осла, как говорится, был незаменим – в случае пожара или стихийного бедствия. – Той мелочи, что нам бросали, даже на овес не хватало. Овес нынче дорог. И конкуренты.
– Какие конкуренты? – уставился на него сэр Ланселот.
– Как это – какие? Обычные. Двойники. Думают, что у нас не жизнь, а малина, и плодятся, ровно грибы после дождя. Разъезжают и выступают под нашим именем.
– И как же их от вас различить?
– Ну… Во-первых, они безголосые.
– И деньги любят, – добавил свои пять копеек молчавший до этого кот.
– И поют по-латыни, – добил конкурентов осел.
– Это как это? – не понял сэр Ланселот.
– А вот так. – И осел заревел:
Марэ бела донна, ке ун бель канцоне,Саи, ке ти амо, семпре амо…– Достаточно было во-первых, – буркнул Владимир.
– Да, звучит как-то не по-рыцарски, – поморщился сэр Ланселот. – Даже не знаю, чем вам помочь…
У осла вытянулась морда.
Сэр Ланселот беспомощно развел руки.
Как вдруг…
– Ну кончено! – обрадовано воскликнул он. – В этом все дело! Вы не так сидите! А ну-ка!..
И он принялся рассаживать музыкантов по-новому. Каждый раз, изменив их положение, он отходил в сторону, критически осматривал, после чего подавал знак начинать. Владимир уже совершенно перестал воспринимать происходящее, и это не смотря на то, что исполнялся только первый куплет. Наконец, расположив артистов так, как было в самом начале, – и даже не заметив этого, – сэр Ланселот остался полностью доволен.
– Совсем другое дело! – заявил он, прослушав в очередной раз исполнение первого куплета. – Теперь успех вам обеспечен!..
– А по окончании пения надо присесть, расставить уши и передние ноги в стороны, улыбнуться, и сказать «ку», – зачем-то добавил Владимир.
Осел непонимающе поглядел на него, а затем выполнил то, что ему было посоветовано. Его улыбка, растопыренные уши, на одном из которых болталась тряпка, расставленные под прямым углом к туловищу, передние ноги, полуприсяд, вызывали оторопь.
– Мне кажется, это лишнее, – с сомнением проговорил сэр Ланселот.
Владимир был вынужден согласиться.
8
Настало время сделать небольшой перерыв и поговорить… Например, о средневековых артистах, раз уж они повстречались нам во время странствий нашего героя. В 1901 году вышла изумительная книга Константина Иванова "Трубадуры, труверы, миннезингеры", которая нам в этом и поможет. Целью книги автор ставил "распространить в популярном изложении более близкие к истине представления о Средних веках как в кругу учащегося юношества, так и в более широкой сфере нашего образованного общества". На наш взгляд – автор прекрасно справился с поставленной им перед собой задачей. Следует добавить, что книга была переиздана (с иллюстрациями) издательством "Ломоносовъ" (2014 год, серия "История/география/этнография", содержащая много других замечательных книг, которые будут очень и очень интересны всем, увлекающимся историей).
Мы приведем маленький фрагмент из первой главы, посвященной трубадурам.
"Кто не слыхал о трубадурах? Кому из образованных людей при этом слове не представляется в воображении рыцарский замок с зубчатыми стенами и башнями, с подъемными мостами и рвом? Кому из них не представляется при этом обширная замковая зала со стенами, увешанными различными рыцарскими доспехами, с огромным камином, с резными скамьями, столами и креслами? Кто в воображении своем не заполнял эту залу живым обществом рыцарей и дам в живописных, ярких цветами своими поэтических костюмах поэтической эпохи? Кто из людей, одаренных живым воображением и способностью переживать поэтические настроения, не рисовал себе этого общества жадно внимающим вдохновенному певцу, который поет пред ним о любви, о любви счастливой и несчастной, о любви земной, о любви возвышенной. Большинство и представляет себе трубадуров певцами любви. Во взгляде этом есть большая доля правды, но любовь далеко не исчерпывает содержания тех песен, которые слагались трубадурами.
И прежде всего, что значит само слово трубадур, которое приобрело себе такую широкую известность, такой поэтический колорит? Оно произошло от провансальского глагола trobar (франц. trouver), что значит находить, изобретать. Таким образом, слово трубадур (пров. trobaire, trobador) обозначает в буквальном переводе изобретателя, сочинителя песен. Под названием трубадуров разумеют тех поэтов XII и XIII столетий, которые слагали свои песни на провансальском наречии. Поэтическая деятельность трубадуров противополагалась народному творчеству и называлась самими трубадурами "искусством находить, изобретать" (art de trobar), т. е. творческим искусством. При этом имелось в виду исключительно искусство слагать стихи, петь рифмованной речью. Словом trobar называлось и само стихотворение в смысле изобретения или выдумки отдельного лица. Другое название искусства трубадуров – "веселое знание" или "веселая наука" (gai saber, франц. le gai savoir или la gaie science) – возникло значительно позже…
Под именем трубадуров подразумевались только лирические певцы, т. е. поэты, выражавшие в своих всегда сравнительно небольших произведениях свое личное чувство или свой личный взгляд на то или другое лицо, на то или другое событие. Трубадуры резко отличались от авторов рассказов и новелл. Про одного из поэтов в средневековой рукописной книге высказано такое мнение: "Он был не добрым (т. е. не настоящим) трубадуром, но автором новелл", иначе говоря – не лирическим, а эпическим поэтом (речь идет об Элиасе Фонсаладу – "no bon trobaire, mas noellaire to"). Вообще трубадуры относились пренебрежительно к эпическому виду литературного творчества, и один из известнейших трубадуров, Гиро де Борнель (Guiraut de Bomeil), выражал даже негодование на то, что романы и новеллы находят себе благосклонный прием при дворах. Таким образом, на свою поэзию они смотрели как на единственно достойную внимания высшего феодального общества, как на поэзию придворную. Сводя все вышеизложенное в одно целое, мы можем дать уже вполне точное определение понятия трубадур. Под трубадурами следует разуметь лирических поэтов, слагавших свои песни на провансальском наречии и распространявших их среди высшего феодального общества. Как же зародилась, при каких условиях достигла своего блестящего развития эта лирическая поэзия, влияние которой распространилось далеко за пределами ее родины? Откуда заимствовала она красоту формы, искусство и изящество слога? Откуда взяты ею яркие краски и музыкальные созвучия, отличающие ее?..
Рыцарь-трубадур избирал себе даму, которая отличалась прежде всего молодостью и красотой, а также умом, прекрасными манерами и вообще любезным обращением с людьми. Он избирал ее себе как предмет рыцарской любви или служения. Один из трубадуров так изображает нам эту рыцарскую любовь: "В этой любви есть четыре степени: первая степень – любовь колеблющегося (feignaire), вторая – просящего, умоляющего (pregaire), третья – услышанного (entendeire) и последняя – друга (drutz). Тот, кто стремится к любви и часто ухаживает за своей дамой, но не осмеливается поведать ей свою муку, по справедливости может быть назван колеблющимся, боязливым. Но если дама оказывает ему столько чести и так ободряет его, что он осмеливается поведать ей о своей муке, такой человек вполне правильно может быть назван умоляющим. Если умоляющий своей речью и просьбами достигает того, что она удерживает его при себе, дает ему свои ленты, перчатки или пояс, он поднимается уже на степень услышанного. Наконец, если даме благоугодно выразить свое согласие на любовь поцелуем, она делает его своим другом". Избранный рыцарь терял свою свободу и становился в зависимость от своей дамы. Зависимость эта напоминала ту, в которую становился вассал от своего сеньора. Рыцарь становился на колени перед своей дамой, клал свои руки в ее руки и клялся служить ей верно до своей смерти и защищать ее от всякого зла, от всякого оскорбления. Она же объявляла, что принимает его в свою службу, обещала раскрыть для него свое сердце, вручала ему перстень, поднимала его с земли и давала ему свой первый поцелуй. Рыцарь носил любимые цвета своей дамы, которые всегда напоминали ему ту, с кем он был соединен клятвой. Само собой, что союз этот обусловливался свободным согласием сторон. Если рыцарь, обязавшийся служить даме, обладал поэтическим даром, он должен был слагать в честь нее стихи. Распространение же последних, конечно, зависело от степени таланта их автора. Здесь необходимо отметить одну особенность южнофранцузского рыцарства. На юге Франции рыцарское звание не было так тесно связано с обладанием землей, как на севере. Таким образом, и само обладание землей не было здесь принадлежностью феодальных привилегий. Чаще, чем где-либо, рыцарское звание распространялось здесь на средние классы и снисходило даже до виллана. Безземельное рыцарство образовало значительное сословие. Свободные от вассальных обязанностей, полные господа в любви и ненависти, они поступали на жалованье к богатым баронам и крупным владельцам. Не было ни одного сколько-нибудь известного двора, при котором нельзя было бы встретить этого добровольного воинства рыцарей, независимых в силу самой своей бедности и совершенно непохожих на тех рыцарей-вассалов, которых сюзерен созывал для безвозмездной службы. Тем с большим жаром защищали они свое благородство: наиболее восторженные из них жертвовали жизнью, чтобы защитить это священное в их глазах наследие, заменявшее им наследственную землю. Они охотно останавливались в тех местах, где ожидало их приятное времяпрепровождение. Они-то и были жрецами служения дамам. Многие из этих странствующих рыцарей делались трубадурами; благодаря этому поэзия рассматривалась здесь как благородное занятие. Она была одним из цветков рыцарского венка".
* * *Расставшись с благодарными артистами, наши путешественники продолжили свой путь. Не став делать привал в селении, где так неласково встретили бродячих музыкантов, они миновали еще пару; причем в каждом из них сэр Ланселот настойчиво расспрашивал о наличии поблизости какого-нибудь рыцарского замка, в ответ на что получал традиционное пожимание плечами. Если судить по рыцарским романам, то замки должны были встречаться на каждом шагу, как грибы после дождя; действительность оказалась на них весьма скупой, хотя, возможно, они (наши путешественники) просто оказались не в той местности. Никто также не слышал о похищенных принцессах и огнедышащих драконах.
Уже смеркалось, когда они прибыли в очередное селение и заказали ужин в местном постоялом дворе. Где-то неподалеку располагался город неизвестного названия, и сэр Ланселот вознамерился подняться с петухами, чтобы достичь этого города засветло. Одним махом заглотив жареную баранью ногу и залив ее кувшином доброго эля, рыцарь заявил, что почитает за лучшее умеренность в еде, после чего привалился к стене и засопел, в то время как Владимир все еще боролся с птицей, которую ему подали под видом фазана, своей твердостью не уступавшей граниту.
Впрочем, он не столько ужинал, сколько прислушивался к разговору за соседним столом, где расположились несколько местных жителей и какой-то бродячий торговец. Начало разговора Владимир не слышал, но и без этого рассказ торговца показался ему весьма интересным.
– Королевство наше маленькое, – рассказывал тот, – да и расположено не совсем удачно – в стороне от торговых путей. Так что в плане коммерции у нас, прямо скажем, туговато. Вот и приходится скитаться где ни попадя, жить-то на что-то надо. Иногда в такую даль забредешь, что и не знаешь, как возвернуться. Но я не об этом.
Я о том, что маленького – его всякий обидеть может. Вот и у нас сосед один, тоже король, только владения у него поболее нашего раз в сто, решил прибрать наше королевство к рукам и год от году чинил всякие каверзы, чтобы, значит, войну захватническую объявить и при этом в глазах других местных королей явиться защитником добродетели и справедливости. В конце концов, дошло до нас, что ко двору его прибыли какие-то ученые…
Слушатели разразились смехом.
– Ну, так что же? – воскликнул один из них. – Ладно бы, он войско какое созывать начал, а то – ученые!.. Что в них проку?..
Рассказчик строго глянул в его сторону.
– Что проку, говоришь? Не знаешь? Ну так я тебе сейчас все разобъясню. Случилось это за морем. Там тоже два короля бок о бок жили, как кошка с собакой. И один, естественно, злоумышлял дерзким образом на другого, поскольку был не в пример сильнее. И тоже не знал, как ему соседа половчее к стенке прижать, пока кто-то не присоветовал. «Ты, говорит, твое царское величество, ученых на него натрави. Пошли к нему ученую делегацию, пусть в диспут с местными знатоками вступят и как есть их расколошматят в пух и прах своими познаниями. После чего, под предлогом введения просвещения, – не желаю, мол, с неучами вдоль одной границы жить, – можно и войско послать. Убивая, тем самым, целый ряд зайцев. И королевство к рукам, и слава короля-просветителя». Очень понравился королю этот совет, однако ж засомневался. «Где ж я тебе, говорит, ученых таких найду, чтобы расколошматить могли? У меня у самого таких не водится…» А советчик ему: «Не беспокойся, ваше королевское величество, найдем. У меня как раз на примете пара-другая имеется. Они в настоящий момент как раз безработные, потому как эпоха Возрождения еще не настала. Думаю, сторгуемся за недорого. Да и то учесть следует – акция-то разовая». «Ну, ежели выгорит, то кто ж его знает, разовая или нет? – подумал король. – Король-просветитель, это ж слава на века…» Но вслух благоразумно ничего не сказал, и дал высочайшее добро на переговоры. Окончившиеся, как это крайне редко случается, полным удовлетворением участвовавших сторон. Ученые получили меньше, чем могли, но больше, чем хотели, советник положил в карман по максимуму, король – по максимуму сэкономил. После чего написал соответствующее письмо соседнему королю, выдержанное в самых любезных тонах и содержавшее ультиматум: являясь главным проповедником, защитником и распространителем просвещения, направляет он к нему для научного диспута своих ученых, каковые его посредством должны проверить уровень просвещения в королевстве. И если он окажется недостаточным или же вообще отсутствующим, то извините, ваше королевское величество, с порученным вашему попечению королевством вы явно не справляетесь, вследствие чего оно надлежит конфискации, а вам – почетная пенсия и домик где-нибудь в тихом месте, обязательно с садиком и оранжереей.