Исчезающие в темноте – 2. Дар
Он еще несколько секунд разглядывал свое отражение на оранжевой поверхности, а затем тряхнул головой, выпустил шар из рук и выпрямился.
– Нет… нет, ничего.
Он снова посмотрел на шар, но тот больше не вращался, лишь медленно покачивался из стороны в сторону, и в нем теперь отражалась только гостиная. Марк прошел мимо замерших на пороге жены и брата, хромая так, как не хромал уже очень давно. Нога, потревоженная воспоминаниями о призраках и прошлой жизни, непривычно разболелась. Трость стояла в прихожей, прислоненная к стене. Она удобно легла в руку, и Марк вдруг понял, что уже давно не ощущал с ней такого единства. Раньше он не мог пройти и двух метров без нее, сейчас же частенько забывал где-нибудь в квартире. Она больше не была для него такой острой необходимостью и вот вдруг так правильно и привычно легла в руку, словно только там ей было место.
– Вы ужинать-то идете? – поинтересовался Марк, обернувшись к гостиной.
* * *Как всегда у Веберов, стол был накрыт по высшему разряду. Нет, здесь не лежала килограммами черная икра (хотя красная, конечно же, была, поскольку Елизавета Дмитриевна считала ее крайне полезной для маленькой бледной Гретхен), не лилось рекой дорогое шампанское. Но Галина, неизменная домработница и искусная повариха, умела готовить вкусно и красиво. Только ей удавалось приготовить ненавистную Соне брокколи так, что девочка съедала все и просила добавки.
Не обладая возможностью говорить, она при этом умудрялась очень понятно показывать, что ей нужно, а иногда просто смотрела на предмет таким внимательным взглядом, каким не каждый биолог-экспериментатор следит за делением клетки, и все понимали, что он ее заинтересовал. Ни отец, ни бабушка, ни прабабушка, ни даже дед не могли ей отказать. Поэтому вся их квартира была завалена игрушками, а Рита периодически лечила ей аллергию.
Блюда на столе были не только вкусные, но и мастерски украшенные на рождественскую тематику. Большие красные салфетки со снеговиками, стаканы со «снежным» напылением, блюда с зимними рисунками – все это было интересно разглядывать даже взрослым, не говоря уже о детях, которые опустошали тарелки на скорость, чтобы быстрее снова добраться до рисунков.
Разговор за столом тек плавно и так дружелюбно, словно все здесь любили друг друга и виделись каждые выходные. В отличие от Марка, родители и сестра, конечно же, продолжали общаться с Францем, некоторые новости доходили и до Риты. Только Ирина – Рита поклялась себе даже в мыслях называть Белль именно так – и Марк участия в разговоре не принимали. Ирина делала вид, что занята исключительно дочерью, хотя по лицу Сабины было заметно, что ей надоело внимание матери и общение с Соней доставляет гораздо большее удовольствие. Как и предсказывал Марк, девочки нашли общий язык. Сабина что-то болтала по-немецки, Соня лишь важно кивала и иногда что-то показывала.
– Положим их вместе спать, – воодушевленно заявила Елизавета Дмитриевна, видя такую внезапную дружбу двух внучек. – У нашей Гретхен есть отдельная комната, и кровать там достаточно широка для двоих.
Ирина если и была недовольна таким решением, то промолчала.
Марк же мыслями был вообще не здесь. Рита несколько раз бросала на него настороженные взгляды, однако ничего не спрашивала. Возможно, его молчание – лучшее, что он мог предложить для сегодняшнего вечера. Она была рада и ему. После сцены в гостиной Рита подумала, что, возможно, на самом деле зря все это затеяла.
И все же ужин проходил в теплой дружеской атмосфере, именно такой, о которой она мечтала, только задумывая его. Ей всегда хотелось большую семью. Шумную, дружную. Которая собиралась бы по выходным и праздникам, обсуждала последние новости, делилась событиями из жизни, иногда о чем-то спорила, быстро мирилась, вместе радовалась достижениям друг друга и поддерживала каждого в случае необходимости. С семи лет она росла с одной только бабушкой и часто думала, что, если бы родители были живы, у нее наверняка родился бы брат или сестра. Она почти не ездила к родителям мамы, те жили далеко и с каждым годом становились ей все более чужими. С ними она не чувствовала родства.
Такая семья появилась у нее, когда они поженились с Марком. К ее удивлению, ее хорошо приняли, хотя она категорически не вписывалась в нее по социальному статусу. Отец Марка был уважаемым адвокатом, мать – известным искусствоведом, сестра – балериной. Они жили в большом доме, держали домработницу и гордились своим происхождением от какой-то там фрейлины императрицы. Однако даже бабушка быстро подружилась с матерью Марка. Вера Никифоровна, большая поклонница искусства, легко находила общие темы с Елизаветой Дмитриевной, вместе они посещали выставки и концерты. Их разговоров иногда не понимал даже Марк, что уж говорить о Рите.
Соня стала любимой внучкой, потому что Анна, всю жизнь изводившая себя диетами и голодовками, то ли не могла, то ли не хотела заводить детей, чтобы не испортить фигуру. Дети Франца и Ирины росли в другой стране и никогда не приезжали. Наверное, они были для Веберов такими же внуками, как она для родителей своей мамы. Родными, но абсолютно далекими. За них не волновались, когда у них что-то случалось, не носили на руках ночь напролет, когда они болели, не радовались, когда получали хорошие оценки. Глядя на то, как Елизавета Дмитриевна и Гедеон Александрович воркуют с маленькой Гретхен, Рита часто вспоминала выражение «не плюй в колодец». Интересно, если бы они знали, что именно Марк – гадкий утенок, бунтарь, не желающий подчиняться семейным традициям, рьяно отстаивающий свои права на искусство в семье, где мужчины должны делать карьеру в юриспруденции, поменявший фамилию в восемнадцать лет из чистого упрямства – даст им то, чего они хотят, изменили бы они что-то в своем отношении к нему раньше?
И все же теперь у нее была большая семья, о которой она мечтала, любимый муж и ребенок. Не хватало только маленькой детальки, чтобы счастье стало полным. Поэтому она и задумала этот ужин.
Сначала обсуждение крутилось исключительно вокруг неожиданно завязавшейся дружбы Сони и Сабины, а затем плавно перешло на старшего сына Франца и Ирины – Алекса. О его успехах в школе, увлечениях, друзьях. Алекс смущался, отвечал что-то невнятное. Когда они уехали, ему было всего семь, и за четыре года он успел отвыкнуть от внимания большой семьи. И хоть старшие Веберы периодически ездили к ним в Германию, ни Анну с ее парнем, ни Марка с Ритой он не знал или почти не помнил.
Рита старалась часто не смотреть в его сторону, но взгляд сам искал в нем схожесть с отцом. Франц и Марк были очень похожи: оба высокие, светловолосые, с похожими чертами лица. Отличались лишь цветом глаз: у Марка были карие, материнские, у Франца – отцовские голубые. И Алекс тоже пошел в деда. Поэтому любой человек со стороны сказал бы, что Алекс похож на Франца, но Рите казалось, что она прекрасно видит в нем черты Марка. Только сейчас она поняла слова, которые когда-то давно сказал ей Марк: никто из них не хочет, чтобы отцом Алекса был он. И только сейчас поняла причину.
Рита тряхнула головой, прогоняя из нее посторонние мысли, и попыталась включиться в разговор за столом.
– …А завтра с утра все будем разворачивать подарки, – как раз объявила Елизавета Дмитриевна девочкам.
– Кстати, я что-то не припомню у нас традиции дарить подарки на Рождество, – заметил Франц, и по его улыбке Рита поняла, что до этого они обсуждали что-то веселое.
– Так ведь наша Гретхен родилась первого января, – Елизавета Дмитриевна с любовью посмотрела на младшую внучку. – Вот мы и решили, что этот день должен быть ее днем рождения – и только. Раз уж мы все равно празднуем Рождество, будем и новогодние подарки дарить на него.
– У Марка все не как у людей, – хмыкнула Ирина, заставив всех посмотреть на нее, но Елизавета Дмитриевна тут же продолжила что-то рассказывать, переключив внимание на себя.
Только Рита продолжала сверлить взглядом Ирину. Она думала, что основная проблема придет со стороны Марка. Оказалось, ошибалась.
Однако никто, кроме нее, не придавал этому такое значение. Веселый разговор за столом продолжался. Маленькая Гретхен действительно родилась первого января. Более того, в самую новогоднюю ночь, через пять минут после полуночи. Всему медицинскому персоналу пришлось встретить бой курантов за работой, и все время пребывания Риты в роддоме они шутили, что только коллега может так испортить Новый год всей дежурной бригаде.
Рита перевела взгляд на дочь, чтобы в очередной взгляд полюбоваться пшеничными кудряшками, схваченными по случаю праздника большой серебристой заколкой в цвет пышного платья принцессы, и нахмурилась. Сабина все еще что-то рассказывала, но Соня больше не слушала ее. Она замерла с вилкой, не донесенной до рта, и заинтересованно смотрела в совершенно пустой проход из столовой на кухню. Даже Галина уже закончила хлопотать вокруг стола и присела за его краешек, поэтому на кухне никого не могло быть.
Рита повернулась к Марку, чтобы обратить на это его внимание, но он смотрел в тот же пустой проем.
– Марк? – тихо позвала Рита. Он не отозвался. Она протянула к нему руку и легонько сжала ладонь. – Марк? Что происходит?
Он зачем-то кивнул, выдавая, что не услышал ее вопрос, просто среагировал на имя, но голову к ней не повернул, прислушиваясь к чему-то на кухне, и только крепко сжал ее ладонь.
– Все нормально, – невпопад ответил он. – Нога немного болит.
Рита хотела спросить, что такого он видит, но он вдруг выпустил ее ладонь и вскочил с места так резко, что опрокинул стул, на котором сидел. Испугавшись грохота, Сабина заплакала, и Ирина, мгновенно потеряв интерес к происходящему, принялась ее успокаивать. Марк же сделал несколько шагов назад, упершись спиной в стену и все еще глядя в сторону кухни. Рита перевела взгляд на дочь, теперь отчетливо понимая, что смотрят они на одно и то же.
– Что вы видите? – испуганно спросила она, но вместо ответа Марк вдруг сорвался с места и, чуть прихрамывая, бросился к выходу.
Соня лишь проводила его удивленным взглядом и снова повернулась к Сабине, тронув ту за руку и предлагая продолжить прерванный разговор. Рита, извинившись, поднялась из-за стола и последовала за Марком. Его отец пошел за ней.
Марк стоял на крыльце, облокотившись о перила и низко склонив голову над руками, и тяжело дышал.
– Марк, что случилось? – испуганно спросила Рита, положив ладонь ему на плечо, но он лишь помотал головой, не желая отвечать.
– Нужна помощь? Может быть, принести куртку? – более обстоятельно поинтересовался его отец, хотя и в его голосе слышалась неподдельная тревога.
– Лучше стакан виски, – хмыкнул Марк.
– Пожалуйста, Гедеон Александрович, оставьте нас на минуту, – попросила Рита, – мы скоро вернемся.
Тот лишь коротко кивнул и скрылся за дверью, а Рита наклонилась ниже, пытаясь заглянуть Марку в лицо. Он стоял в одной лишь рубашке и джинсах, но, казалось, не чувствовал холода. Даже волосы на затылке были чуть влажными. Рита в легком вечернем платье с открытыми плечами и тонких матерчатых туфельках, в отличие от него, уже мелко тряслась от холода, кожа на руках покрылась мурашками, но уходить, не выяснив, что случилось, не собиралась.
– Марк, да скажи же наконец, в чем дело, – попросила она.
Он повернул голову в ее сторону, посмотрел на посиневшие губы.
– Иди в дом, Рита, – велел он, но она упрямо замотала головой.
– Ты что-то увидел, да?
Он кивнул.
– Всего лишь призрак, ничего такого.
– Ничего такого? – Рита обхватила себя руками за плечи, пытаясь унять дрожь, но ледяные ладони лишь усиливали ее. – Ты сам был похож на призрак.
– Просто давно не видел, – он попытался улыбнуться. – Испугался как девчонка, только никому не говори.
Рита не ответила на улыбку, глядя на него исключительно серьезно. Марк вздохнул и выпрямился, обняв ее за плечи, чтобы немного согреть.
– Он был свежим, поэтому отвратительно вонял, – признался он.
– Кажется, Соня тоже его видела.
– Что? – он даже чуть отстранил ее от себя, чтобы лучше видеть лицо.
– Соня тоже его видела, – повторила Рита. – Вы смотрели в одну точку, только она, кажется, совсем не испугалась.
Марк отрицательно покачал головой.
– Соня не могла его видеть. Она не видит призраков.
– Может быть, мы ошибались, так думая? И она тоже медиум?
– Нет, – Марк снова упрямо качнул головой. – У нее наверняка есть твой дар, потому что вы передаете его всем в семье, но я свой получил не при рождении, а после клинической смерти. Я не могу его передать по наследству.
– С чего ты это взял?
– Ксения говорила.
– Ксения могла ошибаться.
Марк замолчал, снова прижав ее к себе и о чем-то думая.
– Пойдем в дом, – через несколько секунд сказал он. – Ты совсем замерзла.
Глава 6
На большом чердаке родительского дома все давно поросло паутиной, в которую Марк не преминул вляпаться. Обстановка чердака почти не изменилась с тех пор, как он последний раз был здесь. Лет пятнадцать назад, а то и все двадцать. Разве что стало чуть больше коробок со старыми вещами. Ближе ко входу пыли и паутины было немного меньше: весной приходили рабочие чинить протекающую крышу, а дальше все покрылось забвением.
Кроме паутины и числа коробок, изменилось еще и то, что теперь Марку было намного труднее сюда забираться. Откидная лестница не была приспособлена для лазания по ней таких калек, как он.
Закрыв за собой дверцу в полу, Марк поднял выше мощный фонарь и огляделся. Паутина свисала с потолка, обвивала коробки и путалась в волосах, пахло пылью и немного сыростью. Когда-то он проводил здесь много времени и мечтал однажды превратить этот чердак в настоящую мастерскую художника. По крайней мере, именно так она виделась ему в тринадцать лет. Чуть дальше, возле окна, стояли два старых кресла, небольшой стол и в углу даже сохранился его мольберт. Марк подошел к нему ближе, с удивлением замечая на полу коробку акварельных красок. Конечно, они давно высохли, но все равно вызвали улыбку. В детстве и юности он любил рисовать акварелью. На масло не хватало терпения и времени. Хотелось все, сразу и побыстрее, где уж тут ждать пока высохнет предыдущий слой, чтобы нанести новый.
Он поставил фонарь на столик и сел в одно из кресел, подняв вверх столб пыли. Под потолком висела и лампа, но зажигать ее он не стал. В доме все давно спали, поэтому он мог бы остаться в столовой или гостиной, но не хотел, чтобы ему кто-то помешал. А дело у него было важное.
Лицо, которое он увидел в елочной игрушке, не заставило себя ждать, явилось прямо во время ужина, чем так сильно напугало его. Марк давно привык к призракам, хоть в последнее время они являлись все реже и реже, словно обиделись на то, что он перестал звать их. И все же он считал, что давно не боится их, но сегодня за ужином испугался примерно так же, как тогда, когда увидел их впервые.
Он почти не слышал того, о чем болтали за столом. Замечал внимательные взгляды Риты, но никак не мог заставить себя включиться в разговор. Слух сам вылавливал малейшие шорохи, которые не укладывались в общую картину и казались лишними, а обоняние не чувствовало почти ничего, кроме отвратительного запаха разложения.
Осторожные тихие шаги он услышал еще до того, как увидел призрак. Шаги походили на шорох листвы за окном во время сильного ветра, но он без труда распознал их в общей какофонии звуков, потому что раньше часто слышал, особенно по ночам, когда весь мир затихал, погруженный в сон. Запах разложения усилился и забил собой все остальное. Марк чувствовал, как Рита коснулась его руки и задала какой-то вопрос, но смог только процедить что-то нейтральное в ответ. А потом увидел его.
Сначала только лицо, точно такое же, как в отражении оранжевого шара: чуть одутловатое, как будто отечное, с большими глазами и падающей на лицо темной челкой. Оно принадлежало молодому мужчине, но почему-то очень маленького роста, не больше метра. И лишь в следующее мгновение, когда очертания призрака проступили полностью, Марк понял, что он имел нормальный рост, просто… нес свою голову в руках.
Марк вскочил на ноги, не справившись с собой, перевернул стул и, кажется, напугал всех. А призрак все шел и шел вперед, приближаясь к нему, распространяя вокруг себя отвратительный сладковатый запах.
Его губы шевелились, но как Марк ни напрягал слух, он не мог расслышать ни слова. Все вокруг галдели, что-то спрашивали, слышался детский плач. Звуки доносили до него как сквозь вату или сон.
«Отдашшшшшь…»
Марк не был уверен, что слово не почудилось ему. Уже в следующую секунду шипение, похожее на змеиное, заполнило его голову. Он крепко сжал зубы, но когда призрак чуть качнулся к нему, накрыв его волной отвратительной вони, Марк не выдержал и рванул к выходу из столовой.
На улице стало немного легче. Свежий морозный воздух, смешанный с запахом еловых веток, понемногу вытеснял из легких сладковатую вонь разложения.
После разговора с Ритой он входил в дом с опаской, однако призрак уже ушел. В воздухе витал лишь остаток его вони, но и она быстро рассеивалась, заглушаемая ароматом свежей ели, запеченного мяса, овощей, фруктов и бенгальских огней, как и должен пахнуть дом перед Рождеством. Марку удалось остаток вечера провести нормально. Свою молчаливость он объяснял головной болью, а до истинных причин никто не допытывался. Только один раз он тихо спросил у отца, не умирал ли недавно кто-нибудь поблизости необычной смертью. Тот смерил его странным взглядом, однако ответил, что ничего такого не случалось, не став развивать тему дальше. Гретхен тоже вела себя как обычно, бегала и играла с дочкой Франца, не прислушиваясь и не приглядываясь ни к чему необычному.
Ночью, когда весь дом погрузился в сон, а он так и лежал, уставившись в темный потолок, Марк понял, что уснуть не сможет. Прихватив рюкзак, в котором лежали альбом, несколько простых карандашей, кистей и коробка с красками, он забрался на чердак, чтобы набросать портрет призрака, пока тот еще не стерся из памяти. Рита могла утверждать, что портреты у него получаются так же хорошо, как и пейзажи, но она не так много понимала в живописи. Сам Марк знал, что портретист из него аховый. Лица людей быстро стирались из его памяти, путались и изменялись, как бы он ни старался запомнить их. Он мог разглядывать лицо человека несколько минут, но уже через полчаса нарисовать его совсем не так.
Марк сам не понимал, зачем ему понадобилось рисовать призрак, но что-то внутри него шептало, что лучше это сделать. По опыту он знал, что если уж призрак явился, то не отцепится, пока он не выполнит его волю. Что это может быть за воля, Марк представлял плохо. Призрак ничего не просил, ничего не хотел. Бормотал что-то невнятное, неслышное. Чем больше он думал об этом, тем сильнее ему казалось, что тот вообще не понимал, куда попал, и не имел никакой конкретной цели. Может быть, он умер совсем недавно и пока не осознал этого? Людям, умирающим внезапно, часто нужно время чтобы понять, что произошло. А судя по отрубленной голове, его смерть вполне могла оказаться быстрой и неожиданной. Прям Берлиоз.
Марк так увлекся рисованием, что не услышал, ни как скрипнула, открываясь, дверь на чердак, ни как она хлопнула, закрываясь. Вздрогнул и поднял голову только тогда, когда услышал голос брата:
– Не помешаю?
Марк поспешно захлопнул альбом, в котором уже успел сделать несколько набросков карандашом, каждый из которых казался ему непохожим на лицо, увиденное за ужином.
– Как ты узнал, что я здесь?
Франц усмехнулся и протянул ему его же трость.
– Ты оставил ее возле лестницы на чердак. Догадаться, где ты, было несложно. В детстве ты почти все время здесь проводил.
Марк неожиданно для самого себя улыбнулся в ответ и взял протянутую трость.
– Рита заставила ходить на лечебную физкультуру, поэтому теперь я иногда забываю ее где-нибудь.
– Рита определенно хорошо на тебя влияет. – Франц подошел к нему и сел во второе кресло, оглядываясь вокруг. – Хотя четыре года назад я был уверен, что у вас ничего не выйдет.
Марк покосился на него.
– Вот спасибо.
– Прости, но ты был тот еще мудак, – пожав плечами, заявил Франц.
– С чего ты взял, что сейчас что-то изменилось?
– Иначе она давно ушла бы от тебя. И уж точно не стала бы рожать от тебя ребенка. Тебя, знаешь ли, очень сложно было выносить больше получаса.
– Именно поэтому ты запретил звать меня на прощальный ужин перед вашим отъездом?
Марк сказал это и тут же пожалел. Не следовало этого делать. Он прекрасно понимал, почему его не позвали, и был абсолютно согласен с характеристикой Франца. Он был тот еще мудак. Просто тогда ему было так легче. Проще. И не было никого, ради кого хотелось бы все изменить. Пожалуй, Франц прав, Рита действительно хорошо на него влияет. Даже если теперь иногда приходится поступаться своим мнением, искать компромиссы и делать так, как хочет она.
– Да, – честно признался Франц. – Я не хотел, чтобы ты его испортил. Вы с Ириной обязательно поругались бы.
– Мы и так поругались, – хмыкнул Марк, в очередной раз не сдержавшись. А ведь за ужином выпил всего бокал вина.
Франц, к его сожалению, оговорку заметил. Он немного помолчал, разглядывая в полутьме чердака, освещенного лишь фонарем на столе, профиль младшего брата, а затем понимающе хмыкнул.
– Она приходила к тебе. Как я сразу не догадался?
– Между нами тогда ничего не было, если ты переживаешь, – заверил его Марк. – Между нами вообще ничего не было с того самого дня, как я попал в аварию.
Франц снова задумался на несколько долгих секунд, теперь рассматривая что-то в темном углу, куда не дотягивался свет фонаря.
– Иногда я чувствую себя идиотом из-за того, что простил ее, – вдруг признался он.
Марк удивленно посмотрел на него. Его всегда удивляло, что Франц простил своей жене трехлетний роман с младшим братом у него под носом. Сначала он злился на него, думал, что если бы он ее не простил, Белль вернулась бы к нему. Потом злость прошла. Но недоумение все равно осталось. При этом ему всегда казалось, что Франц не жалеет о своем решении.
– Ты поступил правильно. Она была молодая и глупая, а я со своей стороны сделал все, чтобы склонить ее к этому.
Франц снова усмехнулся, но на этот раз улыбка получилась довольно кривой.
– Я тоже так всегда считал, – снова признался он, и Марку показалось, что он спит. Не может брат, который, как он всегда думал, ненавидел его всей душой, пойти вдруг на такие откровения. Что с ним случилось за четыре года? – Сразу обвинил тебя во всем. Ты практически с самого детства казался мне ненормальным. В какой-то степени я, наверное, тебя презирал. За то, что ты не такой, как я. Как все мы. Мне казалось, что любой должен быть благодарен нашим родителям за то, что они дали нам. Стараться соответствовать, получить хорошее образование, устроиться на приличную работу. А ты был бунтарем с этими своими картинами, художественными школами, выставками, фамилиями. И когда я узнал, что моя жена спала с тобой три года, я – уж извини, но буду говорить правду – искренне хотел, чтобы ты так и не очнулся после аварии. Да, теперь мне стыдно, что я желал тебе смерти, но так и было. Но ты выжил и стал еще более странным. Призраки, магические салоны, медиумы, колдуньи. Если искусство я хоть как-то мог понять, то это…
Марк вдруг наклонился и вытащил из-за кресла бутылку вина, которую прихватил с собой, поднимаясь на чердак.
– Будешь? – поинтересовался он у брата. – Только у меня один бокал.
Тот кивнул.
– И без бокала сойдет.
Марк налил себе немного вина и протянул ему бутылку.
– Не могу отрицать, что я делал все, чтобы ты меня презирал, – в свою очередь признался он, сделав глоток. – И до аварии, и особенно – после. Но что-то мне подсказывает, что ты завел этот разговор среди ночи не просто так.
Франц посмотрел на него со странной кривой ухмылкой. Марк одновременно узнавал и не узнавал его. Никогда еще они не вели таких откровенных бесед. Франц был старше него на пять лет, совсем другого склада ума, и близости между братьями не было даже в детстве.
– Ты прав. Просто хотел извиниться. Мне кажется, даже наши родители уже поняли, что нужно было научиться принимать тебя таким, какой ты есть, не ломать, не пытаться подстроить под свои желания. Я теперь тоже это понял.
Марк удивленно приподнял брови.
– Мне, конечно, лестно, но с чего вдруг?
Прежде, чем ответить, Франц приложился к горлышку бутылки, затем поставил ее на пол и полез в карман джинсов. Он вытащил оттуда довольно мятый, сложенный вчетверо альбомный лист и протянул Марку. Тот взял нерешительно, даже не предполагая, чего ожидать.
Внутри оказался портрет девочки, сидящей в центре огромного цветка, как маленькая Дюймовочка. Марк без труда узнал Сабину и не мог не признать, что неизвестный художник очень постарался. Конечно, не без огрехов, которые обычно устраняют в художественной школе, но тем не менее очень и очень талантливо. Возможно, он сам нарисовал бы девочку не намного лучше.