Девятое сердце земли

После трапезы он вышел развеяться на крепостную стену, постоял там недолго, выдыхая пар и ощущая кожей последний зимний холод – прозрачный и резкий в подтаявшем воздухе. Подошёл Матей.

Похлопав по карманам, он достал пачку с сигаретами и предложил одну Конмаэлу. Тот лишь покачал головой, Матей закурил.

– Забрал у старого Арона. Дед так и шарит по карманам мертвяков, ему руки отруби – всё равно будет их обчищать. Как будто у них много ценностей.

Конмаэл не ответил, продолжая смотреть в тёмную даль.

– Ты у нас, стало быть, теперь главный? – Матей усмехнулся и слегка толкнул его в плечо.

– Через пару дней. И это временно.

– До какой же поры? Покуда бои не докатятся до нас? Слыхал я про одного ихнего генерала, говорят, его солдаты что демоны, лица в крови, глаза горят – страха не ведают. И этот генерал во главе, в первых рядах. Сметают всё на своём пути. Как знать, может, именно он наступает? И сровняет проклятый холм с землёй.

Капитан не спешил с ответом. Он живо представил себе армию нечисти, в крови и пламени, огромной волной накатывающей из темноты.

– Тебе бы этого хотелось?

Матей удивлённо глянул на Конмаэла:

– Чего? Чтобы тут всё сгинуло в болото? – Он почесал затылок, захваченный вопросом врасплох. – Да пожалуй, что нет. Чего мне? Работа непыльная, место годное. Отстоим, так всё и останется, а нет – тогда какая разница… А чего ты спросил?

Капитан отрицательно покачал головой и отвернулся.

Матей молча курил. Облако дыма, чётко очерченное в спокойном холодном воздухе, нехотя отлетало в сторону и постепенно растворялось. Очень далеко и очень редко у линии горизонта загорались вспышки, такие мимолётные, что это казалось игрой воображения. Но за ними следовали раскаты грома.

– Я не был в бою, – бросил Матей упрямо, словно вонзаясь этой фразой в ледяной уступ, с которого боялся соскользнуть. Конмаэл никогда не видел, чтобы сержант признавал смущавший его страх.

– Я тоже не был, Матей. Но разве это важно?

– Расстрел – дело подлое для бойца. Знай себе спускай крючок да пали, считай, по мертвяку. А в бою? Они же там живые, капитан. Стреляют в ответ. Как тут быть?

Конмаэла это позабавило. «Они там живые».

– Нет живых. Ни здесь, ни в бою. Все мы мертвяки. Где курок спускать – всё одно. Хоть в голову себе спускай.

Матей с сомнением нахмурил густые брови, отчего стал похож на суровое древнее божество.

– Ты чего это? Думаешь, всё одно, что им в голову, что себе? Коли так мыслишь, что же ты сам себе пулю не пустил?

– Не уверен, что после этого стало бы лучше.

С этими словами Конмаэл развернулся и ушёл, как делал это всякий раз, когда разговор ему надоедал.

Оставив позади общий зал, где повеселевшие от вина подчинённые громко смеялись, он прошёл к себе в комнату и рухнул на кровать. Он ощущал усталость, не тяжёлую, но неприятную, как повреждённая эмаль на зубах. Она теперь была с ним всегда, хоть он почти вдоволь ел и спал. Еда была пресной и давно перестала волновать его вкус. Редкие сны стали единственно доступной отдушиной, которая возвращала его в мир, полный красок и эмоций, почти забытой радости и волнения. Только там он ощущал жизнь, пусть это и не было жизнью вовсе.

Взрывы гремят вокруг. Кромешная тьма не даёт различить, что творится. Слышны лишь громкие раскаты, и как будто вибрации проходят по всему телу. Вспышка, две, три. Белая, оранжевая. Потом вдруг зелёная, сиреневая. Сердце стучит неровно, иногда останавливаясь, и тогда очень не хватает воздуха.

Смех и аплодисменты доносятся со всех сторон, из мрака выплывают улыбающиеся лица. Бал в поместье Блажевского, ну конечно же, и фейерверк по случаю наступления нового года.

Запах гари тут же растворяется, тревога уходит. Праздник, не сражение. И хоть толки о Девятом переделе усилились, он это точно знает, но час ещё не пробил.

Ему светло и немного щекотно внутри – такая лёгкость живёт в нём. В большом зале стоит высокое еловое дерево, украшенное гирляндами и шарами, повсюду запах свежей хвои и подогретого вина. Люди красивы, они танцуют вокруг него и будто вовсе не касаются пола ногами, плывут по воздуху, словно призраки, духи ушедшей эпохи. Он не слышит музыки, но узнаёт мелодию – он различает её по движениям кружащихся пар. Бегают дети в масках – они шалят чуть больше дозволенного, иногда толкая взрослых. Ребёнок лет пяти в тёмно-синих бархатных штанишках, кружевной рубашке и в маске рыжей собаки или лисицы следит за ним. Прячется, выглядывает из-за дерева, смотрит на него и хохочет, чисто и звонко.

Конмаэл чувствует, что должен сей же час обернуться.

Повиновавшись себе, он видит, как в зал заходит Шивон. Она хороша собой, настолько, чтобы быть достойной нести счастливое знамя сегодняшнего вечера, и вести за собой всеобщую радость. Она держит под руку мужчину, тот облачён в военную форму, молод и горд. Он должен знать его, нет смысла представлять их друг другу, но теперь он впервые видит его, теперь он чужой.

– Господин Форальберг! Доброго вам вечера. – Шивон непривычно любезна.

– Доброго, госпожа Коттон. Я рад вашему обществу. – Он должен его знать, как же так вышло, что он позабыл?