Девять жизней души

Низко склонив голову, Лиу Ю прилежно шила разложенное на циновках стеганое одеяло, готовила свое приданое. Изредка вставала с колен, чтобы размять ноги, и опять сгибалась над работой. Иголка привычно и споро мелькала в ее ловких пальцах, а неизменные мысли текли уныло и бесконечно, под стать ее имени1 и льющемуся день и ночь осеннему дождю…

Скоро год, как переделав самую черную работу на кухне и заднем дворе, она безвыходно сидела за шитьем в этой дальней комнатке, теперь ей запрещено показываться в доме, особенно при гостях, и видеть своего нареченного жениха. И прежде Ю лишь изредка встречала его во дворе, когда он уходил или возвращался из школы, а теперь они увидятся только во время свадебной церемонии. Тогда поднимут невестино покрывало с ее лица, и они вместе сядут за стол в первый и последний раз в жизни, потом она будет лишь подавать еду мужу. Лиу Ю опасалась, что может не узнать своего жениха, так долго его не видела. Наверно, он стал уже взрослым юношей и мог сильно измениться.

Но судя по тому, что будущая свекровь пока не слишком торопила ее грубыми окриками и подзатыльниками, день свадьбы еще не назначен, хотя скоро ей исполнится четырнадцать лет. Лиу Ю была этой отсрочке даже рада, она побаивалась своего жениха, ведь он никогда не обращал на нее внимания, с тех самых пор, как родители шестилетней девочкой отдали ее в их дом. Но она всей душой искренне молилась о его здоровье, иначе в случае смерти жениха, брак по традиции заключили бы с поминальной дощечкой, а ее, невесту до конца жизни объявили вдовой. В Китае самое обыкновенное дело, когда бедные семьи заранее продают своих ненужных дочерей, если не вполне уверены, что они вырастут красивыми, и потом их удастся сосватать. Ведь выкуп за младенца платят гораздо меньший, чем за взрослую невесту.

А у ее отца и матери родился только один-единственный обожаемый сын и целых пять дочерей. Лиу Ю – третья по счету, и хорошо еще, что никого из них младенцами не бросили где-нибудь на обочине дороги, и такое бывает… Старшую сестру, хоть и просватали с колыбели, но до замужества оставили дома, чтобы помогать матери по хозяйству, а вторую так же отдали в семью жениха безропотной прислугой под власть свекрови. И если сейчас Лиу Ю случилось бы встретиться с сестрами, то они, конечно, не узнали бы друг друга.

Лиу Ю тяжко вздохнула, и глядя на стену, отчаянно попыталась вспомнить и лицо своей матери, но перед глазами лишь всплывал расплывчатый, смутный образ… Да и мать, наверно, давно позабыла о ней. Ю уже не плакала безутешно тайком, как часто бывало первое время в чужом доме. Скрепя сердце, она свыклась с неизбежностью, притерпелась к беспрекословному повиновению и даже порой напевала за шитьем сложенные ею незатейливые песенки, но совсем тихонько, чтобы не услышала и не разгневалась всегда и всем недовольная свекровь. Пропалывая и поливая огород или ухаживая за скотиной, не запоешь от усталости, а тут изредка можно.

Была у нее раньше и подруга – одна из сестер жениха, они вместе шили и разговаривали о многом. Но недавно ее выдали замуж, еще трех лун не прошло с тех пор, и Лиу Ю осталась сидеть одинокой молчальницей, ей было тревожно и безысходно-грустно, почти до слез. А еще было жаль свою милую подругу – как она там, бедняжка, доброму ли мужу досталась? Не сильно ли помыкают ею в чужом доме? И что за жизнь в скором времени ожидает ее саму? Она старалась выспросить, что могла о ее брате – своем женихе: чем ему угодить и порадовать? Что он больше всего любит из еды? О чем лучше с ним поговорить, когда он будет в приятном расположении духа? А что может вызвать гнев – чего ей надо особенно избегать? Но его сестра и сама мало что знала, живя в родительском доме почти такой же затворницей. Вот если бы родиться красивой! Наверно, тогда к ней относились бы по-другому…

Лиу Ю печально покосилась на оловянное зеркальце, висевшее в углу. Тускло отразились всегдашнее темно-синее платье и блеклое, едва различимое лицо. Видно там было даже хуже, чем отражение в ведре воды. А вдруг она все-таки?.. Но язвительная свекровь часто попрекала ее тем, что она выросла дурнушкой, хотя раньше надеялась, что у сына будет миловидная жена, которую не стыдно показать гостям. Из-за этого Ю постоянно чувствовала себя униженной и очень виноватой, но что поделать… Самое главное – только бы ей посчастливилось родить мальчика, иначе семья мужа поедом съест! И духи их предков могут наказать, ведь только мужчинам по традиции дозволено совершать поклонение им, возжигая ароматные курения на домашнем алтаре.

Когда бы я птицей могла в поднебесье лететь,

вовек не пришлось сожалеть, что родилась на свет.

О, если бы люди, как солнце, все были добры,

прекрасною стала невесты печальная жизнь!..

Подняв утомленные глаза от рукоделия, Лиу Ю мечтательно и грустно вздохнула… Ах, если бы могло произойти немыслимое чудо и перед ней вдруг возник добрый волшебник! О, как она умоляла бы его на коленях, чтобы он исполнил ее заветнейшую просьбу – всего одну, но которой хватит на целую жизнь, полную счастья! – послать ей сердечную любовь окружающих людей, в особенности мужа и свекрови. И чтобы родители вспомнили о ней. Выше этого несказанного счастья ничего невозможно вообразить! И еще… Чтобы ей было позволено иногда, не таясь, петь свои песни.

* * *

Лиу Ю прожила долгую жизнь и родила шестерых детей. Правда, муж всегда был к ней безразличен и после смерти матери привел в дом наложницу. Зато дети и внуки очень любили свою бабушку, особенно когда она рассказывала сочиненные ею сказки.

Бережно прижимая к боку лютню, Жильбер торопливо спускался по винтовой лестнице вслед за служанкой, указывающей дорогу. Случилось то, чего он давно опасался, и теперь вынужден крадучись пробираться, словно шкодливый кот. Когда после выступления перед знатными гостями его окликнула камеристка виконтессы, сказав, что госпожа просит пожаловать к себе, но повела не через парадные покои, а потайной лестницей, он понял, что погиб… Тотчас слетел хмель, неизменно окутывавший его в чарующий миг между последним, тающим под темными сводами звуком баллады и первыми восторженными хлопками завороженных слушателей.

Жильбер едва не передернулся – таким непристойным в своей откровенности было лицо ее светлости и придыхание, с которым она произнесла, что хочет отблагодарить его за удовольствие, полученное от восхитительного пения. Приблизившись вплотную, томно вынула из-за корсажа золотой медальон на витой цепочке и пожелала сама надеть подарок на шею менестреля. Поблагодарив с должной учтивостью, он склонил голову, но виконтесса, проведя рукой по его волосам и призывно пожирая взглядом, начала медленно расстегивать ворот пурпуэна и жадно скользнула горячими пальцами под сорочку, обдав запахом пачули. Что Жильбер в смятении бормотал ей, он дословно не мог вспомнить, но надеялся, что хотя бы на время спасся отчаянным и льстивым самоуничижением, с трепетным благоговением перед высокородной госпожой и благодарного почтения к ее супругу, столь милостивому своему покровителю.

С явным неудовольствием он был наконец отпущен, и служанка вывела его в галерею, откуда путь был уже знаком. Держась в тени зубчатых стен, таясь от лунного света, Жильбер проскользнул по внутреннему двору до боковой башни и взбежал к себе наверх, в отведенные ему комнаты. В полумраке лестнице, при тусклом огоньке масляного светильника, заметил темный силуэт в накидке с капюшоном, притаившийся в боковой нише. Невольно вздрогнул – кто это? Уже?.. Закутанная женщина с быстрым поклоном протянула письмо "от известной ему особы" и торопливо скрылась. Но Жильбер узнал голос, и облегченно выдохнув, сунул за пояс свернутое письмо.

Еще с порога крикнул служанке Аннет, чтобы скорей подала умыться – так невыносимо он пропах благовониями виконтессы, так надеявшейся его обольстить. Но прежде положил на место лютню, обернув ее любовно тонким полотном. Швырнул на кровать сорочку с письмом, и подхватив шнурком чуть вьющиеся волосы, с наслаждением подставил шею и плечи под струю из кувшина. Но резко отшатнулся – вода оказалась слишком холодной! В ярости он хлестко ударил Аннет по лицу: "Ты что, угробить меня хочешь, дрянь?! Чтобы я голоса лишился?" Перепуганная девушка опрометью выскочила за дверь и через мгновение вернулась с горячей водой, не смея поднять на него глаза. А когда он вытирался протянутым полотенцем, робко поцеловала между лопаток, и всхлипнув, виновато прижалась мокрой щекой. "Ну, ладно, ладно… не плачь." Аннет радостно вздохнула, и ласкаясь, обняла его со спины, скользнув по груди ладонями. Жильбер недовольно отстранился: "Не сейчас, крошка. Пока ступай, я позову…"

Он старательно запер за ней дверь, а то женщины слишком любопытны и ревнивы, дай им только волю. Какую пакость устроила мерзавка, уловив чужой запах! Теперь ей придется очень постараться, чтобы загладить вину… Хмыкнув, он отпил терпкого вина из кувшина, и утомленно зевая, кинулся на постель. С удовольствием вытянул уставшие за вечер ноги, и нашарив под боком письмо, сломал знакомую печать.

"Жильбер, любовь моя! Минула уже третья неделя, как я не имею счастья обнять тебя. Все дни проходят в неутолимых страданиях сердца и неизбывной тоске по твоим… " Жильбер закатил глаза и с досадой скрипнул зубами! Опять придется где-то украдкой поджидать ее паланкин… Или высиживать воскресную мессу, а после топтаться у чаши со святой водой, чтобы Леонора осчастливилась прикосновением его руки и парой слов. "Муж завтра уезжает по приглашению родных на несколько дней. Умоляю, дай мне знать, когда мы наконец сможем увидеться? Я буду со страстным нетерпением и… "

Еще не легче! Ну почему ее муж не занудный старик-домосед, а беззаботный охотник? Конечно, Леонора знатная дама и не столь навязчива, как разбитная хозяйка гостиницы, где он остановился по приезде в этот город, к тому же именно она представила его виконту, но все же немыслимо так докучать своей безудержной любовью. Хорошо, что скоро Великий пост, закончится праздничный угар с круговертью выступлений перед гостями замка, наступит долгожданный покой, и тогда он все обдумает и найдет выход. Легким движением, неизменно сводящим с ума женщин, он небрежно откинул волосы со лба и предался печальным размышлениям.

Ясно, что виконтесса не простит ему отказа. Было в ее глазах нечто рысье, таящее угрозу, а такие намеченную жертву просто не выпускают. И ей уже за тридцать – возраст самых неуемных страстей для женщины. Она способна на любое коварство, чтобы из мести навлечь на него гнев супруга или подослать кого-нибудь с кинжалом. Неужели из-за ее прихоти рассыплются прахом старания целого года? Все так удачно здесь складывалось: беспечная жизнь менестреля во дворце благоволившего к нему виконта, рукоплескания изысканной публики и восторженная любовь чувствительных дам.

А недавно проходя рыночной площадью, он услышал, что какой-то ловкий малый поет его балладу, причем вполне сносно, хотя и безбожно перевирая слова – значит, слуги уже разнесли ее по городу. И судя по тому, как щедро сыпались певцу монетки от столпившихся слушателей, творение Жильбера оценено ими по достоинству. Если придется отсюда уехать, разумеется, он со своим даром не пропадет. И прежде в разных городах Бургундии его нарасхват приглашали на праздники гильдий и в богатые дома. Но все же отчаянно жаль…

Эх, скрыться бы от всех неприятностей в дальнюю, уединенную деревушку и тихо пожить отшельником в свое удовольствие. Главное, чтобы ни одной из прилипчивых женщин не было поблизости! Чтобы никто не смел посягать на его свободу! Кажется, он согласился бы даже подурнеть лицом… так, самую малость. И сразу вспомнил, как в одном приветливом городке его хитроумной уловкой чуть не заманили к алтарю, и пришлось спасаться позорным бегством. Да, остается исчезнуть в глухую деревню. Возможно, там к нему вернется вдохновение, и он сможет завершить балладу, начатую еще осенью и теперь безнадежно заброшенную. "Благоговейно умолкает голос мой перед безмолвною улыбкой уст прелестных…" Губы Жильбера чуть дрогнули, любовно припоминая и с наслаждением пробуя на вкус полузабытые слова…

"Еще одна метель замкнула года круг, и ускользая вслед за ним…" Он промурлыкал еще несколько звуков, изящно протанцевав пальцами в воздухе, и мечтательно вздохнул, сладостно уплывая из тревожной реальности… Его веки смежились во сне, свиток забытого письма выпал из разжавшихся пальцев и скатился на пол. "… тысячу раз с преданной любовью и мучительным восторгом целую твои чудесные руки, чье волнующее прикосновение превращает мое сердце в певучую лютню, на струнах которой ты… "

* * *

Жильберу пришлось покинуть замок виконта. Потом были другие города и другие покровители. Через десять лет он отправился на родину узнать, жива ли еще его матушка? По пути его заколол ножом в таверне чей-то ревнивый муж. А баллады, сочиненные им, еще долго звучали в городах Бургундии.

Старый худой монах с болезненной тоской посмотрел на низкую дверцу, за которой исчез юноша. Потом задумчиво перевел тусклый взгляд к маленькому окошку. Вековой покой устремленных в небеса заснеженных гор на фоне небесной лазури всегда возвращал мыслям умиротворяющий и возвышенный настрой – то, чего ему сейчас мучительно не хватало. И хуже того, он постыдно нуждался в утешении…

Почти семь десятков лет отрешенности от мира, стоического преодоления множества свойственных человеку слабостей и полного аскетизма. По священному завету Будды он покинул родительский дом, освободившись от всех житейских привязанностей и мирских ценностей, чтобы не знать ни суетных стремлений, ни сожалений и страха, ни душевных страданий. Он прилежно трудился для монастыря и часто ходил по окрестным горным деревням, собирая скудные пожертвования. Год за годом учился управлять своим сознанием и жизненной энергией через овладение пранаямой, совершенствовал свой дух, очищая карму ради будущего обретения нирваны.

Он почти достиг состояния полного покоя и в медитации не раз испытывал просветление самадхи, воспаряя к высшей реальности, постижению истинной сущности бытия и сливаясь с "душой мира"… Все здешние монахи относились к нему с искренним почтением, а иные даже называли его не только гуру, но и "освобожденным при жизни"2. И многие миряне приходили за советами, в которых он никому не отказывал.