Роковой жребий Лермонтова
У Мишеля было все, что требовалось для его развития, как умственного, так и физического. Павел Александрович Висковатов писал в одной из своих книг: «Елизавета Алексеевна так любила своего внука, что ничего не жалела для него, ни в чем ему не отказывала. Все должны были ходить вокруг Мишеля, угождать ему и забавлять». Он был окружен воспитателями, нянями, учителями. Позже, будучи взрослым, он сетовал на то, что у него не было русской няни, как у Пушкина. «Жаль, что у меня мамушка была немкой, – писал он друзьям, – и я не слышал русских сказок».
Его воспитательница-немка – «добрая старушка» Кристина Осиповна Ремер – была для него одновременно и няней, и воспитательницей, и учительницей. Она жила в доме Елизаветы Алексеевны с первых лет жизни Мишеля. Аккуратная и пунктуальная, она приучала своего воспитанника соблюдать порядок во всем, но он ему не всегда следовал из-за своего капризного нрава. Кристина Ремер говорила с ним только на немецком языке, и он овладел им в совершенстве.
Учителем французского языка с раннего детства Мишеля был француз Жан (Иван) Капэ. По воспоминаниям троюродного брата Лермонтова – Шан-Гирея, «это был высокий худощавый француз, с горбатым носом, всегдашний наш спутник». Биограф Александр Корсаков писал о нем: «Гувернер Капэ имел одну странность – любил мясо жареных галчат и старался приучить к этому блюду Мишеля, утверждая, что галчата – вещь превкусная». Но Мишель категорически отказался от такого лакомства, назвав его «падалью». Капэ был уже немолод и через несколько лет умер в Тарханах в доме Елизаветы Алексеевны, успев обучить своего ученика французскому языку, и Мишель владел им так же хорошо, как и русским.
Был у Мишеля и учитель греческого языка, бежавший в Россию из Греции из-за преследований. Уроки греческого языка не понравились Мишелю, и он стал уклоняться от них. Занятия были отложены на неопределенное время, а учитель занялся выделкой шкурок павших собак. Обучил скорняжному делу нескольких жителей Тархан, которым этот вид промысла стал приносить неплохой доход.
Помимо учебных занятий с учителями, бабушка старалась уделять для Мишеля внимание физическим упражнениям. Едва ли Елизавета Алексеевна знала о постулате древних врачей Гиппократа и Галена, который гласил: «Старайтесь укреплять тело, это способствует укреплению нервной системы», но только интуитивно она придерживалась этого правила. В ее усадьбе были все возможности для этого. Перед домом находился большой пруд, а в одном из садов еще два небольших пруда. Рядом с усадьбой протекала река, и Мишель рано научился плавать в этих водоемах. Зимой они замерзали и использовались как катки. Мишель довольно быстро научился кататься на коньках, а позже ходить на лыжах по заснеженному саду.
Бабушка давала полную свободу его желаниям. Для него не было никаких запретов, кроме тех действий, которые могли причинить вред ему или другим. Она угадывала его желания уже при первых намеках на них и немедленно их выполняла. За шалости никогда не наказывала, а за любые удачи поощряла. Помимо игр во дворе Мишель любил заниматься в своей комнате рисованием. Биограф Лермонтова Павел Висковатов в своей книге писал: «Пол в комнате мальчика был покрыт сукном. Величайшим удовольствием для мальчика было ползать по нему и чертить мелом». Он рисовал фигурки людей и животных, а позже и целые сценки из жизни поселян, но уже не мелом, а акварельными красками в альбомах. В юности он рисовал портреты знакомых уже почти как настоящий художник.
Как уже говорилось, дом, в котором жил Мишель с бабушкой и прислугой, был построен вскоре после смерти его матери Марии Михайловны. Старый дом Елизавета Алексеевна продала на снос, чтобы он не напоминал ей о трагических моментах недавнего прошлого. На его месте была построена часовня, а рядом выстроен новый дом, описанный выше, в котором Мишель провел все свое детство до самого отъезда на учебу в Москву в 1827 году. Возле дома был посажен вяз и две липы. Скамейки под ними стали любимым местом отдыха для Мишеля.
Усадьба напоминала красивый оазис внутри села. Во дворе было много цветочных клумб. Цветы росли и вдоль дорожек, распространяя благоухание. Летом все дорожки посыпали крупным песком. Вблизи усадьбы находилась дубовая роща, а за нею большой лес с разными породами деревьев. Сзади барского дома было много хозяйственных построек: сараи, конюшни, птичники, погреба. Позже Лермонтов описал эту усадьбу в одном из своих стихотворений:
И вижу я себя ребенком; и кругомРодные всё места: высокий барский домИ сад с разрушенной теплицей;Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,А за прудом село дымится – и встаютВдали туманы над полями.В аллею темную вхожу я; сквозь кустыГлядит вечерний луч, и желтые листыШумят под робкими шагами.Детские годы навсегда запечатлелись в цепкой памяти будущего поэта.
5. Опека
«Лаской добьешься больше, чем грубой силой».
ЭзопПочти полная свобода действий, которую предоставляла любвеобильная бабушка Елизавета Алексеевна своему внуку Мишелю, способствовала раннему развитию его умственных способностей, самостоятельности суждений, наблюдательности, а с другой стороны порождала своеволие и капризы, от которых «доставалось и няням и воспитателям» (Шугаев). Для забав и детских игр к Мишелю приглашали детей его возраста. Они играли в войну, «строили крепости, сражались, «представляя нечто вроде потешных полков» (Шугаев). Некоторые из них жили в доме Елизаветы Алексеевны по несколько месяцев, а иногда и лет.
Бабушка Мишеля Елизавета Алексеевна каждый раз находила что-то новое для того, чтобы разнообразить игры детей, и даже приобрела оленя и лося. Но когда они подросли, то стали опасными не только для детей, но и для взрослых: олень поранил своими огромными рогами одного слугу, от него избавились тем, что не давали корма, и он погиб. Оставшийся лось был прирезан, и мясо его употребили в пищу.
В усадьбе была и другая живность: козы, овцы, коровы, кошки, собаки, куры, гуси, в большом количестве. Жители Тархан периодически устраивали «кулачные бои» с соседями. Победителей угощали водкой. Мишелю нравились такие зрелища, и «он от души хохотал» (Шугаев). А увидев своего садовника с разбитой губой, расплакался, но интереса к кулачным боям не потерял. Наблюдательность была с детства свойственна Мишелю. Однажды, гуляя по селу с воспитателями, увидел, что печной дым выходит прямо из крыши. Он удивился и по возвращении домой спросил у бабушки:
– А почему в избах дым идет не из трубы, а из крыши?
– Потому что для труб кирпич нужен, а он дорогой.
– Так нужно выдать им кирпич, – предложил Мишель.
И бабушка исполнила его просьбу. Поняв, что к его голосу прислушиваются и выполняют его просьбы, он стал защищать тех, кого обижали, бросался на их противников с палкой или каким-либо тяжелым предметом, который оказывался под руками.
Бабушка купила маленькую лошадь типа «пони», и Мишель вместе со своими друзьями быстро освоил верховую езду, а позже научился управлять лошадьми, запряженными в повозку. Любвеобильная бабушка, заметив, как туманятся глаза внука при виде родителей своих сверстников, поспешила отвлечь его внимание от воспоминаний о своих родителях. С этой целью повезла его в город на ярмарку и позволила самому выбирать любые игрушки и сладости. Домой они вернулись в карете, битком набитой игрушками.
Сверстники Мишеля не только приходили для игр, но и оставались жить иногда подолгу в их доме. Приезжал из соседней деревни Почелмы сын владельца этого имения Николай Давыдов. Одновременно с ним бабушка пригласила двоюродного брата Мишеля – Михаила Погожина-Отрашкевича, сына родной сестры Юрия Петровича Лермонтова, а позже и его брата Николая. Они не только занимались детскими играми, но и учебой под руководством учителя Ивана Капэ.
Несмотря на здоровый деревенский воздух и полное довольство, Мишель в детстве болел простудными заболеваниями и золотухой. Периодически на теле появлялись мокнущие высыпания, от которых «рубашка прилипала к телу». Усилия домашнего доктора Ансельма Левиса, назначавшего строгую диету, ванны с настоями трав, оказались малоэффективны: болезнь победить не удавалось. В 1818 году летом Елизавета Алексеевна вместе с доктором Левисом, гувернанткой Кристиной Ремер и учителем Иваном Капэ повезла внука на Кавказ к целебным источникам. После лечения кожа ребенка очистилась. Когда они собрались уезжать и перед отъездом прогуливались по бульвару, к ним подошла цыганка. Елизавета Алексеевна не очень доверяла их гаданьям, но ради любопытства попросила ее предсказать судьбу Мишеля. Цыганка по линиям рук определила, что гувернантке недолго осталось жить, а «мальчик далеко пойдет, но примет смерть от спорной женки». Одно предсказание вскоре сбылось: Кристина Ремер, которая была уже в очень преклонном возрасте, умерла на Кавказе во время одной из поездок.
Доктор Ансельм Левис требовал, чтобы Мишель и его друзья придерживались особой диеты: употребляли ржаной или пшеничный хлеб грубого помола со сливочным маслом, овощи в неограниченном количестве, особенно зелень, и ограничивали употребление мясной пищи, рекомендовал давать ее только два раза в неделю.
В дальнейшем бабушка еще два раза возила Мишеля на Кавказ: в 1820 и в 1825 году. Во время последней поездки привезла оттуда троюродного брата Мишеля – 7-летнего Акима Шагин-Гирея. Помогла его матери приобрести дом недалеко от Тархан, а Акима взяла в свой дом для воспитания и обучения. Учителей для него и Мишеля подбирала сама – «добрых, человеколюбивых и искусных в науках».
Для игр к Мишелю бабушка приглашала и крестьянских детей. Под надзором гувернеров и учителей они занимались развлекательными играми в саду, гимнастикой, плаванием и другими видами спорта. Зимой дети устраивали игры во дворе: катание с горок на санках, игру в снежки.
На «святках ряженые пели и плясали» перед детьми (П.А.Висковатов). Во время пасхальных праздников приглашали девушек из соседних сел катать яйца. Мишель брал корзину с яйцами и тоже участвовал в игре, но почти всегда проигрывал. А выиграв однажды, прибежал поделиться своей радостью.
– Бабушка! Я выиграл! – кричал он.
– Ну, слава Богу. Бери корзину яиц и катай еще. (Из заметок Шугаева.)
Зимой и ранней весной в доме было тепло, уютно. Мишель любил ароматный запах обеденных блюд, доносившихся из столовой. Все мальчики, которые жили в доме Елизаветы Алексеевны, обедали с Мишелем за одним столом.
Бабушка Мишеля была требовательной по отношению к домашней прислуге, но по отношению к внуку была нежной, доброй и снисходительной. За шалости и проказы, если они не причиняли большого вреда кому-либо, она его никогда не наказывала, а за любые успехи – поощряла. Она давала почти полную свободу внуку для его физического и умственного развития. Это способствовало развитию его наблюдательности и сообразительности. Она еще не знала о его литературных способностях, но интуитивно, видимо, чувствовала, что ребенок необычный.
В то же время отсутствие запретов, исполнение всех желаний внука способствовали развитию своеволия и вседозволенности. О бабушке Мишеля Висковатов писал: «Она никогда с ним не расставалась. Он спал в ее комнате. Она наблюдала за каждым его шагом, страшилась малейшего нездоровья».
В июне 1825 года бабушка в третий раз повезла Мишеля для лечения на Кавказ. В книге приезжих было записано: «Арсеньева Елизавета Алексеевна, вдова, поручица из Пензы, при ней внук Михайло Лермонтов, родственник Михайло Пожогин, доктор Ансельм Левиз, учитель Иван Капэ и гувернантка Кристина Ремер».
Количество сверстников Мишеля, которые жили в усадьбе его бабушки, с каждый годом прибавлялось. Вскоре там поселились два брата Юрьевых, братья Максютовы. «Дом был битком набит детьми» (Висковатов).
Детские годы запомнились будущему поэту как самые благополучные и безмятежные. Он предводительствовал всеми мальчиками, которые жили в доме его бабушки или приходили к нему для игр. По воспоминаниям мемуариста Александра Корсакова, «в доме Арсеньевой жило до десяти мальчиков. На их воспитание она тратила большие деньги».
Мишель рано привык не встречать никаких препятствий для своих желаний, которые немедленно исполнялись. Всеобщая любовь и забота сделали его баловнем. Это отразилось и на формировании его личности: несмотря на врожденную доброту, у него развился дух своеволия и упрямства. Все было предоставлено для его развития: зимой ледяные горки, на святках – ряженые, во время пасхальных дней катанье крашеных яиц, на Троицу – прогулка в лес. «Рос Мишель среди женского элемента» (Висковатов). С годами Мишель становился все более капризным и требовательным, за что в Тарханах жители стали называть его «своенравным шалуном» (Шугаев).
Отец Мишеля жил в своем родовом имении Кропотово с двумя младшими сестрами. В воспитание сына не вмешивался согласно договора, заключенного с его бабушкой. Мишель рос подвижным, любознательным, на обиды реагировал слезами, но обидчикам спуску не давал. Играя с крестьянскими детьми, видел их нищету и пообещал построить им новые избы, когда вырастет.
В Тарханах – в этом цветущем, почти «райском» уголке – будущий поэт познавал окружающий мир, полный загадок и ярких красок. Он еще не умел справляться со своими эмоциями, и они бурно проявляли себя – то чрезмерной радостью, то печалью. Здесь, в эти годы, он впервые узнал, что такое несправедливость, что существует неравенство, что есть господа и подневольные люди, которые не имели права распоряжаться собственной судьбой. И много еще других, неожиданных для него, истин открылись ему в эти годы, промелькнувшие с быстротой молнии, и как яркий луч осветили ему дорогу в будущее.
6. В московском пансионе
«Сколько храмов, сколько башенНа семи твоих холмах!..»Федор ГлинкаПосле основательного домашнего обучения бабушка привезла Мишеля в 1827 году в Москву с целью определения в престижный Университетский пансион. Сняла квартиру в центре Москвы, на Поварской улице. Для подготовки Мишеля к обучению в пансионе Елизавета Алексеевна пригласила преподавателей. Одним из них был француз Жандро. По воспоминаниям его современников, он был к тому времени уже «в преклонном возрасте, строг, взыскателен, но добр». Но он недолго обучал Мишеля, через два года – в 1829 году, когда его ученик уже учился в Московском пансионе, он умер. На его место был приглашен англичанин Ф.Ф. Винсон.
Английский язык для Мишеля оказался трудным, и он до конца своих дней не мог говорить на нем так же свободно и бегло, как на французском и немецком. В дальнейшем Винсон жил в доме знаменитого министра народного просвещения, графа Сергея Семеновича Уварова (1786-1855).
Другим учителем Лермонтова с первых дней его пребывания в Москве был профессор Московского университета и преподаватель в Московском пансионе Алексей Зиновьевич Зиновьев (1801-1884). Он обучал Мишеля на дому русскому языку и российской словесности, а в пансионе преподавал красноречие и латинский язык. Он оставил воспоминания о своем воспитаннике.
В Москве у юного Лермонтова появился новый круг общения. У Красных ворот жили родственники Елизаветы Алексеевны – семья Мещериновых: глава семьи подполковник гвардии в отставке Петр Иванович, его жена Елизавета Петровна (урожденная Собакина), их сыновья – Владимир, Петр и Афанасий.
В их семье Лермонтов впервые увидел легендарного «боевого генерала Алексея Петровича Ермолова, который с 1816 по 1827 гг. был главнокомандующим на Кавказе, командовал Отдельным Кавказским корпусом… После подавления восстания декабристов он был в опале и вышел в отставку» (Гиллельсон М.И., Мануйлов В.А. «Лермонтов в воспоминаниях современников», 1972). Позже Лермонтов упомянул о нем в своем стихотворении «Спор»:
И, испытанный трудамиБури боевой,Их ведет, грозя очами,Генерал седой.После предварительной подготовки в домашних условиях 14-летний Лермонтов в 1828 году был определен в Московский университетский пансион. По воспоминаниям Дмитрия Алексеевича Милютина (1816-1912), поступившего в пансион на год позже Лермонтова, «это заведение в то время пользовалось прекрасной репутацией и особыми преимуществами, оно стояло наравне с Царскосельским лицеем… Направление было литературным, с преобладанием русской словесности, а учебный курс превышал гимназический уровень» (Милютин).
В пансионе воспитанники изучали такие предметы, как римское право, эстетика, латинский и греческий языки и военная наука. Преподавателями были в большинстве профессора Московского университета. Любимый Лермонтовым предмет – русскую словесность – преподавал заслуженный профессор Алексей Федорович Мерзляков (1778-1830). Он обучал этому предмету Мишеля Лермонтова и на дому по приглашению его бабушки.
К моменту поступления Лермонтова в пансион там было несколько десятков «казеннокоштных» воспитанников, обучавшихся за государственный счет. Лермонтов был «своекоштным», т. е. находился на собственном обеспечении. «Казеннокоштные» ученики жили при пансионе в комнатах, рассчитанных на 8-12 человек. Лермонтов поступил сразу в четвертый класс, он был «полупансионером», его ежедневно привозили на занятия из дома в сопровождении гувернера. В пансионе были те же факультеты, что и в Московском университете, кроме медицинского.
Здание пансиона находилось в центре Москвы (на месте будущего телеграфа, угол ул. Тверской и Огарева). Для удобства посещения пансиона Елизавета Алексеевна переехала с Поварской улицы на Малую Молчановку в дом купца Петра Чернова. Позже в этом доме был открыт музей Лермонтова.
В 1828 году в съемной квартире Елизаветы Алексеевны поселился троюродный брат Мишеля, десятилетний Аким Шан-Гирей, обучавшийся на дому. В Мишеле он нашел большую перемену, как во внешности, так и в поведении: «По зрелости рассуждений он был уже не дитя, и у него были уже другие интересы» (Шан-Гирей).
Привыкший к неограниченной свободе и к исполнению всех своих желаний, Лермонтов первое время не мог быстро приспособиться к ограничениям в пансионе. Освоился только через два месяца. Подружился с некоторыми воспитанниками, среди которых были: 15-летний Михаил Иванович Сабуров, ему позже Лермонтов посвятил несколько своих стихотворений; Андрей Михайлович Миклашевский (1814-1905); Николай Федорович Туровский; Константин Александрович Булгаков с 1829 года (1812-1862), «остряк и весельчак», группировавший вокруг себя воспитанников. Там, где он появлялся, не умолкали шутки и смех. Но особенно Лермонтов был дружен со своим прежним товарищем и дальним родственником Володей Мещериновым, с которым учился на одном курсе.
Многие воспитанники пансиона в будущем стали учеными, военнослужащими или общественными деятелями: Константин Булгаков и Андрей Миклашевский стали кадровыми военными, Дмитрий Алексеевич Милютин был в должности военного министра, Михаил Сабуров стал видным общественным деятелем, Василий Степанович Межевич избрал своей специальностью журналистику. Директором пансиона в те годы был Петр Александрович Курбатов (1796-1873), инспектором – Иван Аркадьевич Светлов. По воспоминаниям Милютина, «это были «личности довольно бесцветные, но добродушные и поддерживавшие насколько могли старые традиции».
Основным учебным предметом была русская словесность. Воспитанники изучали русскую литературу, заучивали наизусть сочинения русских и зарубежных поэтов. Сочинения воспитанников зачитывались на литературных собраниях в присутствии преподавателей. «В большом ходу были рукописные сборники статей в виде альманахов, ходивших по рукам между товарищами, родителями и знакомыми» (Милютин). Издавался журнал «Атеней». Преподаватель русской словесности Семен Егорович Раич (1792-1855) – поэт, переводчик, журналист – издавал журнал «Галатея». По этому примеру воспитанники стали издавать свои рукописные журналы «Арион», «Пчелка», «Улей» и «Маяк». В журнале «Улей» были помещены первые стихи Лермонтова. По мнению воспитанника пансиона Василия Межевича (1814-1849), «они отличались зрелой мыслью не по летам и живым поэтическим чувством».
Лермонтов участвовал в заседаниях «Общества любителей российской словесности». Основал его Семен Егорович Раич. Члены его заседали по субботам, читали и обсуждали свои сочинения и переводы. Ежемесячно проводились торжественные собрания в присутствии попечителя Московского университета Александра Александровича Писарева, директора пансиона Петра Александровича Курбатова, профессора Московского университета Михаила Григорьевича Павлова. Допускались на лекции и посторонние посетители. 29 марта 1829 года состоялось торжественное собрание, на котором отличившихся воспитанников награждали за успехи книгами и другими подарками. «Мишель получил первый приз и был счастлив», – писала позже в своих воспоминаниях его приятельница Екатерина Сушкова. На выпускном акте Лермонтов прочитал стихи поэта Василия Андреевича Жуковского (1783-1852) «Море»:
Безмолвное море, лазурное море,Стою очарован над бездной твоей…Помимо серьезных занятий, воспитанники пансиона позволяли себе и шалости. Однажды принесли в класс воробья, он летал по всему классу, бился в стекла, а они гонялись за ним с криками и смехом. В пансионе Лермонтов стал увлекаться поэзией Байрона, читал сочинения Вальтера Скотта, Шиллера, а из русских поэтов – стихи Державина, Пушкина, Рылеева, Жуковского, Батюшкова, басни Крылова. Из пансиона воспитанников выпускали с правами 14-го класса, что соответствовало званию коллежского регистратора. 12-й класс соответствовал губернскому секретарю, 11-й – коллежскому секретарю. Вкусы у многих москвичей были своеобразные: восторг или умиление у привилегированного сословия вызывало все кукольное, приглаженное, а то, что было мужественным, основательным, считалось неизящным и отпугивало.
Гроза над пансионом разразилась внезапно. 11 марта 1830 года, во время перемены, в пансионе неожиданно появился император Николай I – один, без свиты. До него дошел слух о вольнодумстве среди воспитанников, и он решил сделать проверку. «Это было первое царское посещение, – вспоминал Милютин, – оно было до того непредвиденным, что начальство наше совершенно потеряло голову». У входа императора встретил только престарелый вахтер. Пройдя через актовый зал, император появился в коридоре, который воспитанники превратили «в арену гимнастических упражнений» (Милютин). Они не обратили никакого внимания на человека в генеральской форме. Обрадовавшись отсутствию надзора за ними со стороны взрослых, дети с громкими криками носились, как метеоры, по коридору, сбивая друг друга с ног. Шум стоял невообразимый. Воспитанники были в переходном возрасте – от пубертатного к юношескому, в периоде интенсивной перестройки в организме и игры гормонов. Во время перемены они выплескивали всю свою энергию, накопившуюся за время неподвижного сидения в классах.
Император, рискуя быть сбитым с ног, с трудом пробрался в один из классов, в котором сидели несколько воспитанников, не принимавших участия в беспорядочной беготне. Один из них вскочил с места и громко крикнул:
– Здравия желаю Вашему Величеству!
Это был Костя Булгаков. Ученики восприняли его приветствие как очередную шутку и стали громко смеяться над тем, что он простого генерала называет «величеством». Разгневанный император осмотрел другие классы и только в одном из них нашел надзирателя, от которого потребовал собрать всех учащихся и преподавателей в актовом зале. «Прибежали, запыхавшись, директор с инспектором, перепуганные, бледные и дрожащие» (Милютин). Всех воспитанников и служителей пансиона пригласили в актовый зал. «Император излил свой гнев на нас и начальство с такой громкой энергией, какая нам никогда и не снилась» (Милютин). Император обвинил начальство пансиона и учащихся в том, что они «не дорожат честью своего учебного заведения, и такая распущенность может привести к неприятным последствиям».
– Вы призваны соблюдать справедливую строгость, и предотвращать неблаговидные поступки воспитанников, а у вас и намека нет на дисциплину и порядок. Не ожидал я такого хаоса от престижного заведения!..
«Пригрозив принять меры, он уехал, а мы, изумленные, с опущенными головами разошлись по своим классам. Но еще больше опустило головы наше бедное начальство» (Милютин). Никто не сомневался, что меры будут самыми строгими и плачевными для них. Ведь еще не изгладились из памяти события 5-летней давности на Сенатской площади, носились слухи о готовящемся покушении на императора, живы были еще декабристы с их вольнодумством, хоть и закованные в кандалы и работавшие в глубоких рудниках Сибири. Император боялся любой крамолы, любого посягательства на незыблемость самодержавия. Один из политических деятелей писал: «Николай I настоящий жрец самодержавия, из которого он сделал культ».
Многие были уверены, что император устроил инсценировку, разыгранную по всем правилам актерского искусства, «со всеми атрибутами заранее спланированного спектакля». Это был предлог для того, чтобы закрыть пансион, как потенциальный источник вольнодумства. Через 18 дней, 29 марта 1830 года вышел указ императора: «Отменить все привилегии пансиону и преобразовать его в обычную казенную гимназию с применением телесных наказаний».