Жёны Ра

Россия, Санкт-Петербург, 2024

«Я часть той силы, что вечно хочет зла, и вечно совершает благо». М. А. Булгаков

Хочешь-не хочешь, а застой не может длиться вечно. Хочешь-не хочешь – изменения случатся. И только очень душевно слепой или раненый человек на них не отреагирует.

– Он мог появиться в твоей жизни для того, чтобы, скажем так, изменить ситуацию?

Она была идеальна. С острым, невероятным умом, скользящим, как лезвие по сказанному. Она держала в напряжении от первого до последнего слова, точно задавая вопросы, разворачивая эмоции и упаковывая их в обертку логики.

Close mind – первый проект закрытой терапии. Анонимность в большом городе. База из нескольких сотен проверенных психотерапевтов высшей категории: кандидатов наук, первооткрывателей методик, последователей лакановской и юнгианской терапии, готовых общаться с пациентами на условиях полной анонимности.

Имя и любая другая персональная информация терапевта и пациента засекречена, встречи происходят в общественных местах, присутствие телефонов или ноутбуков не допускаются, лекарства не выписываются. Договориться о встрече можно только через приложение. Единственное исключение – можно назначить встречу с тем же специалистом несколько раз.

Моего психотерапевта звали Анна. Это ее ненастоящее имя, и я подозревала, что она имеет, как минимум, степень кандидата наук и является последователем лакановской школы, а еще у нее была потрясающая память.

Через Close mind мы встретились третий раз.

– Что ты имеешь ввиду?

– На прошлой встрече ты сказала, что тебя затянуло болото, что ничего не происходит, и тебе сложно принять решение о разрыве. Этот человек мог появиться, чтобы подтолкнуть тебя к изменениям?

– Возможно. Но не то чтобы мне было сложно принять решение, я же его уже приняла.

Она кивнула. Она никогда не смотрела в мою сторону, а просто сидела и смотрела вперед, не снимая солнечные очки, подставив лицо солнцу.

– Скорее всего, ты слишком долго жила в состоянии дистресса, знаешь, что это такое?

Я кивнула, и Анна продолжила.

– Принять решение – лишь одна часть. Один уровень. Следующий уровень – действие. И если ты не можешь сделать шаг, то обязательно случится что-то, что вытолкнет тебя из состояния нерешительности. Иногда это бывает очень болезненно. Словно пытаешься удержать все, а в конечном итоге на тебя обрушивается даже то, что ты считала надежным. Так происходит, когда долго нет движения.

– Я бы хотела сделать шаг, ладно, может быть, я действительно затянула все это, но сейчас не время. У мужа идет следствие. Я не уверена, что смогу прямо сейчас оставить его. И я все еще жду решения, связанного с деньгами.

– По работе?

– Можно и так сказать. Думаю, появление этого человека тоже связано с делами мужа.

Она несколько минут помолчала.

– Даже если с делами мужа, все равно вы нашли контакт. Этого могло не случиться.

– Наверное, ты права.

Я пожала плечами и, закрыв глаза, направила лицо к солнцу, как Анна.

– Можешь представить, что ты сделала это? Ушла от мужа. Окончательно. Физически. Вот ты стоишь в новой квартире или захлопываешь дверь за ним. Рядом дети. Твой привычный мир, но без него. Ты можешь описать, что видишь? Что чувствуешь? Какие у тебя ощущения?

Некоторое время я нерешительно ловила мысли и ощущения, а затем двинулась за теми, которые удавалось поймать, как бы сдвигая кадр вперед.

– Хаос. И какое-то бессилие, что ли, словно из меня все соки выжали. Вместе с тем спокойствие. Знаю, это звучит глупо, хаос и спокойствие, это, наверное, антагонисты.

Я через силу открыла глаза.

– Вовсе нет. Антагонизм хаосу – это порядок. А то, что ты описываешь, вполне сосуществующие вещи. Спокойствие – это как отсутствие страха?

– Не знаю, как облегчение, что ли. Страха нет.

– А хаос – это скорее как отсутствие знания? Отсутствие упорядоченности? Понимания, что нужно делать?

– Да.

– Вот видишь. Отсутствие знания и спокойствие, это вполне реально. После взрыва возникает хаос, это естественно, это природно. Отсутствие беспокойства – это про эмоции, а отсутствие порядка – это про уровень логики. А сейчас тебе страшно?

– По правде сказать, иногда я просто в ужасе.

– А по структуре? Сейчас ты чувствуешь больше упорядоченности в своей жизни?

– Скорее всего, да. Я хотя бы знаю, чего ожидать со всех сторон.

– То есть в этом порядке, сдобренном ужасом, ты чувствуешь себя более… привычно? Как зона комфорта?

– Получается, что так.

Я удивилась степени собственного идиотизма.

– Я сейчас задам странный вопрос… – протянула Анна, – а этот парень, с ним ты чувствуешь себя спокойно?

– Нет, порой с ним я чувствую дикий страх.

– Хаос или порядок?

– Хаос.

– Хаос и страх. То есть он как бы переходное звено между твоим состоянием сейчас и тем, что проецирует на будущее подсознание.

– Как дверь?

– Возможно. Длительный дистресс заставляет бессознательное искать нечто снаружи, что позволит разрушить старые обстоятельства. Но не как костыль, скорее как ожидание волшебника или крестной феи.

– Кажется, понимаю. Это скорее про то, что кто-то поверит в тебя больше, чем ты сам. Проекция магии.

– Интересно сказано: кто-то поверит в тебя больше, чем ты сам. Я думаю, что бессознательно ты ищешь нечто иррациональное, что способно разрушить твою прежнюю жизнь. В темные времена часто случаются удивительные, исцеляющие чудеса.

В апреле мы с Джамилем виделись всего один раз после конференции. Встретились на Сенной, прошли до Гражданской и свернули на Невский, несколько раз наугад заходили во дворы, исследуя начинку города: вентиляционные шахты, странный аукционный зал, кукольный магазин, проход на крыши, детские площадки, дворы-колодцы, клумбы и мусор. Некоторые дворы были загадочными и вмещали в себя еще несколько дворов или проходы в переулки, другие выглядели тоскливо и навевали грусть, но встречались по-настоящему опасные места, из которых хотелось сбежать как можно скорее. Мне всегда нравилось это в большом городе: он живет своей жизнью, и у каждого района, улицы и переулка есть своя атмосфера.

Я привела Джамиля в свой любимый бар и угостила терновым джином. Джамиль был серьезным и уставшим. Он рассказал, что был на свидании дважды – с девушкой-фотографом и дамой из приложения для знакомств, которую повел на мою выставку.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– И что она сказала?

– Что не сможет с тобой конкурировать. Закатила мне сцену.

– Очень жаль, Джамиль.

– А я думал, тебя это развеселит.

– Не очень-то это весело, на ее месте я бы тоже закатила сцену. Ты поступил, как ребенок.

Мы вышли из бара и свернули во двор. Апрельский воздух был еще холодным, но с какой-то пьянящей остротой врезался в нос, казалось, что им невозможно надышаться. Дворы пахли весной. Все кругом взрывалось. Звуки, цвета, запахи. Сырость проступала на стенах, делая их ярче, и легкий ветер приносил оживленные голоса со стороны проспекта.

– Мне всегда казалось, что весна заставляет людей сходить с ума. Чувствуешь этот воздух? Я серьезно.

Я засмеялась и села на плетеные качели.

– Ты пьяная, что ли?

– О, ты улыбнулся. Ты так редко улыбаешься.

К моему удивлению, он сел рядом.

– Замерзла?

– Нет. Это все джин.

– Я устал, Лиз, пиздец как устал.

– Помнишь свою первую девушку?

– Мы учились в одном универе. Только я на первом курсе, а она на третьем. Она была, ладно, скажу, она была мулатка. С длинными ногами и огромной копной черных кудрей. Она подошла ко мне на какой-то тусовке, чтобы просто переспать. Серьезно. Мы пошли гулять, и я признался, что никогда не был с женщиной. Она не поверила. Мы пошли в общагу, но комендант нас не пустил. Тогда я поднялся наверх, выгнал соседа из комнаты, потом спустился вниз и затащил ее через окно первого этажа. Все это время она ждала на улице, и когда мы были наверху, она сказала: «Джамиль, это просто отвратительно. Я уже ничего не хочу». Я сделал чай, мы поговорили, потом я проводил ее вниз, помог пролезть через окно, потому что испугался, что комендантша заметит и вышвырнет меня, вернулся и лег на кровать. Было гадко. Мы всю дорогу шли молча. А наутро я обнаружил клочок бумаги с номером телефона, – на этом месте он прервался. – На следующей неделе мы снова встретились. Я выгнал соседа. И едва мы закрыли дверь, как она расстегнула мой ремень, скинула брюки и оседлала меня прямо около двери.

– Как все закончилось?

– Она влюбилась, а я понял, что ничего не чувствую. Это был сложный разрыв. Зачем я вообще обсуждаю это с тобой, Лиза?

Я рассмеялась и погладила его по кудрям.

На следующий день Джамиль уехал в Москву, но мы продолжали переписываться.

Больше ничего интересного не происходило. Илья был занят со следователем и адвокатом. Он уходил рано утром, приходил поздно вечером, долго не спал, пил по ночам и совсем перестал принимать участие в жизни детей. На мои вопросы он отвечал сухо или нервно и мало говорил о происходящем.

Я забросила мастерскую и макеты и все дни проводила в торговых центрах. Я шла туда каждый раз, когда не знала, куда мне идти или не хотела возвращаться домой. Сумки, обувь, детские вещи, все это тщательно выбиралось и приобреталось мной на деньги, снятые с общего счета. На деньги, снятые «порционно», чтобы никто не заметил их отсутствия, хотя никто за этим и не следил.

Никаких угрызений совести или чувства вины. Мою иллюзию покрывала другая, еще более убедительная, что я покупаю нечто нужное.

Каждый раз в торговом центре я балансировала между мыслью о том, что у меня есть многое, чего нету у других, и утробной жалостью к себе. Но мост был шатким, он крошился на глазах, и я летела в пропасть.

Зато торговый центр не давал мне упасть слишком низко. Он подхватывал меня ровным коридором и нес в следующий магазин. Поверьте, если у вас отсутствует смысл жизни, то вещи сделают это ощущение еще более ярким и невыносимым.

Я обнаружила себя со стороны задней парковки, возле неприметной части пластикового гиганта, содрогающуюся от прерывистых рыданий под девятую симфонию Шостаковича из поющего фонтана. Весенний воздух комками проваливался в легкие и вырывался в виде рыданий.

Я вдруг обнаружила, что имею полное право не любить. Не любить Илью. Не хотеть сохранять семью ради детей или долга. Я имею полное право не поддерживать его, если наши цели и ценности расходятся.

Я имею полное право горевать. Злиться. Не хотеть бороться. Сдаться.

Полное право отпустить. Отпустить все, что не сбылось. В этом коридоре упущенных возможностей одно лишь горькое сожаление…

Девятая симфония написана в тысяча девятьсот сорок пятом, она должна была стать гимном победы, но не стала. Уныло-возвышенная, она словно не боится смерти, а смеется ей в лицо, заигрывая с костляво-отвратительной сущностью жизни.

Жизнь носит в себе смерть, как семя.

Девятая симфония вызвала раздражение у тех, кто измазал руки в крови по самую шею, кто видел лишь уродливую часть смерти, доступную только солдатам и медикам. Она не одержала победу на Сталинской премии в сорок шестом году.

В напряжении я добралась до дома.

– Я подумала, что нам с детьми будет лучше уехать в дом. Там уже достаточно светло и тепло, у меня есть Инна Сергеевна. Мы справимся.

Илья поднял глаза:

– Ты меня отселяешь?

– Нет, – я запнулась. – Не знаю. Ты можешь приезжать к детям, когда захочешь, но, если честно, я думаю, нам стоит пожить отдельно.

Он замолчал, а затем ответил:

– Думаю, ты права, тем более, следственные действия не за горами. Сюда придут люди, детям лучше этого не видеть.

– Следственные действия?

– А ты что думала?

– А что я могла думать? Ты же ничего не рассказываешь! Они будут рыться в наших вещах? В нашей квартире?

– Нет, им нужны только компьютеры.

Я сделала глубокий вдох.

– Пойду собирать вещи. Я заберу фургон. Ключи от тачки на комоде.

– Лиза…

– М?

– Мы все еще вместе?

Я помолчала, а затем ответила, как есть:

– Не знаю.

– У нас есть шанс? У меня.

– Шанс всегда есть. Другой вопрос, кто захочет стараться заново? Мало кто строит дом на одном и том же месте.

Через несколько дней мы с детьми окончательно перебрались в дом с недостроенным флигелем. Дети почувствовали свободу. «Мам, купи собаку! Здесь будет будка для Джека. Ты обещала!». За неделю дом оброс холодильником и стиральной машиной, плитой, инструментами для двора, двухъярусной детской кроватью, мастерской, постоянной грязью и хорошим настроением.

У вас никогда не было ощущения, что ничего не случается только потому, что вы сами этого не хотите? Вы боитесь движения, которое запустится, если сделать ход. И даже больше – в психологии это называется «самосаботаж» – вы съедаете утром овощной салат в первый день работы в качестве лектора и не вылезаете из туалета, игнорируете хорошие предложения о работе только потому, что боитесь, что ваши отношения развалятся. Вы бессознательно удерживаете себя от травмирующего опыта или поступков, чтобы удержать то, что уже имеете.

Это великий, сковывающий плен, сотканный из запретных и тайных желаний, амбиций, способностей, страхов и сомнений. Все то, что скрыто от сознания, оказывается серым кардиналом, отлаженно контролирующим нашу жизнь из-за кулис.

Сделаешь ход – игра неизменно начнется. Ничто больше не останется прежним, когда фигура передвинется на другое поле. Именно поэтому мы увязаем в болоте. Оно куда безопаснее неизведанных сценариев.

Но если мы решаем действовать, вселенная неумолимо бросит нам вызов. Она подвергнет сомнению все, что мы делали и, возможно, все, что делаем сейчас. Она разобьет наши представления о движении, замедлив привычный ход вещей.

Но движение уже началось. Маленькая невидимая cracks – трещина – разрывает лед, даже если он еще выглядит целым, но скоро льдина расколется, и ее захватит сильный поток холодной воды, чтобы растащить в разные стороны.

Не сопротивляйся потоку – шепчет что-то изнутри.

– С тобой все в порядке? Тебя не было в сети несколько недель.

– Да, все хорошо, все нормально.

– Ты не отвечала на сообщения, я думал о тебе.

– Мы с Ильей разъехались.

– Вы разошлись?

– Пока неясно, но мы больше не живем вместе.

– Мы с Ларой тоже больше не видимся.

– Почему?

– Она ревнует к тебе. Сказала, чтобы я выбирал, ты или она.

– Господи, Джамиль, как это глупо. Она знает, что мы просто друзья?

– Да.

– Мне очень жаль, что все так вышло.

– А мне нет, не знаю, как бороться с такими истериками.

История стара, как мир: чем меньше интересуешься мужчиной, тем больше нравишься ему.

– Я приеду в Питер в конце следующей недели. Увидимся? Вик передал тебе документы по отчислениям.

Дети заснули, и я вышла на улицу. Сильный ветер отчаянно трепал голые деревья. Мрак был пугающим, не поддающимся слабому свету фонаря.

«Здесь впору ротвейлера заводить, а не бигля».

Мы строили этот дом почти три года на деньги, украденные из американских банков. Он получился слишком большим и совершенно безвкусным. Дом без души. Мы даже не успели его обставить, едва закончив с внутренней отделкой. На чертовы ворованные деньги!

Я откупорила бутылку «Гленморанжи» и плеснула в стакан.

Все стало тихим.

Если я отгорюю все несбывшееся, все отжившее и бесполезное, то я отвоюю себя у себя. Я не позволю горечи напитать мое пространство. Горечь бывает хороша в моменте, как горьковатый запах пинии на разморенном итальянском воздухе, но ты знаешь, что за ней должен следовать свежий вдох.

Если я отгорюю все не случившееся, все когда-то до безбожия родное, а сейчас – забытое, я не позволю обиде питаться мной. Я выйду на свет, и новый день принесет радость.

Я найду себя там, где не ожидала.

Я смогу

Россия, Санкт-Петербург, 2024

Несколько месяцев кряду, примерно с мая по август, мы проворачивали один и тот же фокус: в субботу утром он покупал билет на семичасовой Сапсан (примерно в это же время я просыпалась, брела в ванную, а оттуда – на кухню, чтобы сварить пару перепелиных яиц и сделать тосты) и в десять сорок пять уже был на Московском вокзале.

Он выходил на сторону Гончарной, выкуривал терпкую самокрутку, как мне казалось, иногда с гашишем, которой пропахли его пальцы и ворот некоторых спортивных толстовок, затем сворачивал на Невский и шел до пересечения с Бакунина – прямиком в Italia – наш любимый ресторан, по-европейски открытый и шумный, с маленькими, красиво сервированными столиками, клетчатыми скатертями и огромными порциями еды, приготовленной по рецептам прованских и тосканских бабушек, ведь все повара и сам владелец являлись итальянцами.