Девушка с пробегом
Еще спасибо, что из школы она вылетела в застегнутой куртке, а то “я же могу и вообще без куртки пройти, мне не холодно”. А я потом пытай её полосканиями горла, я ж палач, а Лиса – она совсем не виновата, что носилась по улице в не пойми каком виде.
Свой шарф я вяжу на шею Лисы, мстительно заматывая её по самый нос. Вот если заметит её Ваня Новиков из параллельного в таком виде – так ей будет и надо. Я даже заморачиваюсь, чтобы завязать тот шарф помудреней, Лиса любит всякие выпендрежные узлы.
– Помаду забыла, Лиса? – тихо улыбаюсь я, окидывая дочь критическим взглядом.
Помада простенькая, гигиеническая, с легким перламутровым блеском, но на самом деле даже этого достаточно “для настроения” одной одиннадцатилетней будущей вертихвостки.
Лисица шарится по карманам куртки, я заканчиваю свою операцию по спасению популяции человеколис от эпидемии ОРВИ.
– Идемте, – наконец я готова к старту. Режим сканирования мамы-терминатора выключен, все неполадки устранены, мой дитеныш готов к тому, чтобы совершать пешие марш-броски на краткие расстояния.
– Да-да, сейчас пойдём, – ласково откликается мой Аполлон, а на мои плечи опускается бежевый шарф. Его шарф. Мягкое кашне, насквозь пропахший моим юным прекрасным божеством. Его пряным парфюмом и им самим. Черт, да я же сейчас уткнусь носом в ткань, еще хранящую тепло кожи Давида, и буду вдыхать его запах до тех самых пор, пока не потемнеет в глазах.
– У тебя шарф лишний завелся? – насмешливо уточняю я, окуная нос в нежный кашемир.
– Неужели не вернешь? – Давид в деланном ужасе округляет глаза. Я качаю головой. Неа. Я – гнусная похитительница божественных шарфов. А дома спрячу шарф под подушку, чтобы нюхать его по утрам…
– И совесть не будет мучить?
Так и хочется сделать большие глаза и спросить: “Совесть? А что это?”
– Совесть по накладным это проведет как трофей, – я позволяю себе скромную усмешку. – Она у меня не очень по части угрызений.
– Я заметил, – Давид ухмыляется и поворачивается к Алисе. – Алиса Павловна. Я приглашаю вас на обед, куда бы вы хотели пойти? Что бы вы хотели съесть?
– В торговый центр! Я хочу Хэппи Мил. – Алиска не я, Алиска знает, чего хочет. Торговый центр у нас тут, кстати, тоже есть, всего-то километр пешим ходом. Нет, я не против Хэппи Милов, они у нас по праздникам бывают.
Уходим мальчика, который привык передвигаться на тачке так, чтобы у него, если не ноги отвалились, то хотя бы до того, как он запросит пощады. Коварный план? Отличный план!
Вообще из последней реплики Давида я делаю два вывода.
Во-первых, я связалась с чистой воды шулером, казановой и мошенником, который не постесняется очаровательно улыбнуться даже моей одиннадцатилетней дочери и подыграть ей, доверив выбор места для обеда – она же сейчас высоченно задерет свой носик от такого очешуительного доверия.
А во-вторых… Павловна… Он знает Алискино отчество… Которое я ему не говорила.
– Скажи мне честно, ты знал, что у меня дочь есть? – шепотом уточняю я, пока мы неторопливо шагаем к школьным воротам.
Мой Аполлон не отвечает, лишь только удовлетворенно улыбается самым краешком своих дивных сладких губ. Задеваю их взглядом, и горло сводит алчной жаждой. Хочу его поцеловать. Хоть украдкой хлебнуть медового глинтвейна, что таится на кончике языка Давида…
И все-таки: черт, черт, черт!
Хотела оглушить, напугать его неожиданностью, серьезными проблемами в лице уже почти взрослого ребенка.
А выходит, что Давид уже этим утром знал исходные данные моей задачи. Разведчик, блин. И Огудалова тоже, блин… Шпион. Все выдала. Ну, понятно, что она выдала эти исходные данные не кому-нибудь, а собственному сыну, но что это Тамара Львовна творит вообще? Неужели её устраивает, что сын ухлестывает за художницей-нищебродкой? А я – оно самое, хоть с первого взгляда и не скажешь. Жить, конечно, можно хуже. Но этот постоянный нервяк, зависимость от заказов, отсутствие толковых сбережений… Ну какая из меня ровня сыну Огудаловой?
Ну и ладно, пусть Давид теоретически представлял, с кем пытается замутить, а готовила ли его жизнь практически к болтовне Лисы? Это вряд ли, тем более, что моя восхитительная дочь без всяких лишних просьб переходит в режим “супер-болтливая лисица” и сейчас торопливо выплевывает реплику за репликой, рассказывая, как день в школе прошел. Как Ваня подарил ей ручку с розочкой. Как Наташка офигела, когда услышала, что Алиска будет косплеить Блум. Как Ленка из четвертого “В” выпендривалась, что последние Лисьи рисунки в блоге, мол, неинтересные. И как её завалили дизлайками ребята из группы поддержки Лисы.
Битва дизлайками… Ну хоть так отношения выясняли, в моем детстве не обошлось бы без девчачьей драки, чего я точно своей дочери не желала. Да и сыну бы не пожелала, вопреки такому популярному мнению, что “мальчик должен драться”. Ага, чужой, наверное, и должен. Но только с чужим ребенком. Не с твоим.
– А ты рисуешь, Алиса? – неосторожно спрашивает Давид, а я внутренне коварно улыбаюсь.
Лиса оборачивается к нему, и в её глазах вспыхивает такое хорошо знакомое мне пламя. Так всегда бывает, когда Лиса видит еще не завербованного в свой фан-клуб человека.
Ведь бложик-то у Алиски не простой, бложик-то у Алиски творческий. И косплей – там только одна рубрика, которую мы обновляем раз в пару месяцев. Все остальное у Лисы посвящено рисункам.
Алиска рисует комиксы про котов. Такие простые, домашние, акварельные, и безумно уютные.
Первого такого кота она нарисовала в пять лет, и конечно, тогда он был гораздо менее техничен, чем выходят кошаки у мой дочери сейчас. Но я все равно возгордилась, что у меня такая дико способная дочь.
Иногда Алиска даже проводит в своей школе мастер-классы по рисованию этих самых котов. Реально иногда – чтобы саму себя не перетруждать, но и чтобы поддерживать авторитет крутой арт-блоггерши.
Алиска рассказывает все это. Звонко, тараторя, перескакивая с первого на десятое, а с десятого на третье, попутно показывая фотки из блога. У Давида – то ли голова кругом идет, то ли он просто так достоверно восхищение отыгрывает, но слушает он внимательно, фотки смотрит с интересом.
– И кто из вас талантливей, скажи мне, богиня? – украдкой шепчет мне Давид.
– Лиска, конечно, – без сомнений отвечаю я. Я в её возрасте так не креативила.
Я даже не знаю…
С одной стороны, облом, я не вижу в мимике моего юного бога ни капли раздражения, ни грамма недовольства. С тем же Верейским – я видела странные мимические рекции, так он тогда морально готовился к знакомству. Но я тогда понадеялась, что “он еще привыкнет”, по дури-то молодой да безмоглой… С Давидом же мне совершенно не за что зацепиться, нет повода послать его резко и бесцеремонно.
И нет, еще рано делать выводы, невозможно увидеть, как мог бы проявить себя Давид в будущем, если ему вдруг предстояло общение с моей дочерью на правах члена семьи.
С другой стороны, хочешь, не хочешь, а не обращать на это внимание я не могу. Мальчик точно лучше Верейского… Хотя, это я и так знала. Интуитивно ощущала. Сейчас, когда моя интуиция уже не просто тыкает пальцем в небо, принимая свои решения, а анализирует для своих решений целую кучу факторов, я ей чуть-чуть доверяю.
И все равно, нет. Ну блин, ну не бывает так. Я понимаю, он старается. Не пойми зачем, но ведь старается же. В жизни он точно не такой, ковырни чуть поглубже – и уже не будет ему так интересно слушать трескотню чужой ему одиннадцатилетки. Не своя же!
Ладно. Пусть, в первом раунде явно ведет Давид, но я уже в выигрыше – у меня его шарф в заложниках. И мне на самом деле это в кайф, я правда Давиду тот шарф не отдам. Обойдется. Откушу ему руку, а шарф себе оставлю. А обед… Обед еще даже не начинался. Посмотрим, как мой дивный мальчик переживет его.
10. Гроссмейстер ставит шах
Ну фудкорте торгового центра неожиданно шумно для буднего дня. Кто-то мутит какую-то движуху. То ли мастер-класс, то ли что-то еще. Почему они вдруг устроили это сегодня? Да без понятия, акция какая-то. Экологическая. Потому что девочки, что бегают между столиков с аквагримом, разрисовывают мелкоту в основном под зверят всяких. Леопардов, там, коал. О, не только разрисовывают, но и учат аналогичному за отдельную доплату. И конечно, пожертвования собирают. Ясно.
Кошелек в сумке я нашариваю не глядя, еще до того, как Лиса обернулась ко мне с огромными вытаращенными умоляющими глазищами. Котик из Шрека и рядом не стоял с моей Лисицей и её умением корчить умильные рожицы.
– Будешь должна, – предупреждаю я дочь, вытягивая из кошелька купюру, – и только одно из двух, мастеркласс или разрисовка, договорились?
На большее Лискиных накоплений точно не хватит. Нет, если бы этот весь движ был после воскресного выгула с папой, хватило бы, конечно, от папы Лиса приходит вечно с пятисоткой в кармане, сейчас-то Паша “может себе позволить” баловать дочь. Ага, сейчас – может. Баловать. А вот алиментами побаловать меня ему, что, религия не позволяет? Через пень колоду платит, и то после того, как я уже зверею и начинаю собираться в сторону суда.
Лисица смотрит на сотню в своей руке, задумчиво взвешивая, что ей нужнее. Что же победит: практический навык или эстетическое желание походить с расписанной под какую-нибудь дикую кошь мордашкой и порычать на окружающих. Лично я бы выбрала последнее, практический навык нам нафиг не сдался.
Можем мы и сами лица расписать усами.
Художница в третьем поколении Лисица Павловна Соболевская тоже пришла к этому выводу. Поэтому встала в очередь к первой попавшейся нам на пути “панде”, на столе у которой были разложены палитры и кисточки для аквагрима.
Я же падаю за столик в двух шагах от “панды”, чтобы не терять Лису из поля зрения. Нет, она у меня девочка большая, но все равно. Один раз я её в торговом центре потеряла. И да, повторять эти незабываемые ощущения, чтобы снова ощутить себя самой паршивой матерью на свете, я не очень хочу.
Совершенно случайно вспоминаю, что я тут вообще-то не одна, раскаиваюсь, оборачиваюсь к Давиду. А он стоит уже рядом с моим стулом и смотрит на мельтешащую вокруг него толпу мелкоты с еле заметным в его сдержанной улыбке удовольствием.
– Ты замечтался, мой Аполлон? – спрашиваю я, касаясь его ладони кончиками пальцев.
– Задумался, – Давид кивает, будто выныривая из размышлений, а потом смотрит на меня так, будто замыслил коварный план. – А вот я хочу мастеркласс, пожалуй, что думаешь?
– У кого-то в детстве были только деревянные игрушки? – я слегка закатываю глаза. – Ни в чем себе не отказывай, милый.
– Отлично, будешь моей жертвой, – ослепительно улыбается Давид. Бесстыжая морда, а!
– Эй, мы так не договаривались! – запоздало восклицаю я, а его уже и след простыл – нашел-таки свободную девочку с аквагримом и притащил к нашему столику.
– Ну что, Надя, ты готова?
Это что, тест на безрассудность? Он хочет проверить, насколько я светская или не светская львица? Хотя не, по-моему, мальчик просто развлекается, шило у него в ягодице засело прочно, без опытного хирурга и не извлечешь.
– Если я дам себя расписать, потом – я распишу тебя, – невозмутимо отбиваю я его подачу. – Готов ли ты к взаимности наших чувств, мой мальчик?
– Более чем, – Давид кивает девочке с аквагримом, а сам ставит стул рядом со мной, – глаза закрой.
Судя по блестящим глазам – мальчик задумал какую-то пакость. Ну, он достаточно взрослый, вроде, для того, чтобы не рисовать у меня на лбу что-то неприличное, посмотрим, что там он задумал.
Глаза я закрываю и стягиваю с шеи шарф Давида, свое сокровище, перекладываю его к себе на колени.
– Я буду подглядывать, мне надо следить за Алиской, – честно предупреждаю сразу.
– Я сам за ней подглядываю, если что, – тут же откликается мой Аполлон, поймавший вдохновение. Категорически не хочет, чтобы я подглядывала.
– Если она потеряется…
– Богиня, будешь много болтать – я тебе усы криво нарисую. Не потеряется Лиса. Я слежу. Сейчас она – третья в очереди.
Никогда в жизни не оказывалась чьей-то натурщицей, никогда в жизни не давала на себе рисовать. Разве что Алиске, в возрасте пяти лет, когда она рисовала на моих запястьях сердечки. Аллергия правда у меня тогда вылезла на фломастеры, но я, в общем и целом, пережила этот апокалипсис.
И вообще это довольно забавное ощущение, когда кисточка порхает по твоему лицу и на него ложится легкая, невесомая краска. Щекотно и приятно. Надо будет маску, что ли, увлажняющую сегодня сделать, раз я так издеваюсь над собственной кожей.
Девочка рядом с моим Аполлоном молчит и вообще, кажется, куда-то свинтила, потому что советы этому мальчику не очень и нужны. Ну, не удивительно, я примерно представляю, как нарисовать на лице какую-нибудь кошачью мордочку, понимает и Давид, он ведь дизайнер, какие-то базовые рисовальные навыки у него должны быть. Да и Огудалова утверждала, что в своей еще более юной юности её сын отличался талантом к рисованию. В художники не пошел, решил использовать свои навыки в чуть более приземленном ремесле.
И на самом деле – сейчас я ловлю внезапный кайф, будто зашла к парикмахеру и пытаюсь не заснуть в кресле, пока мне перебирают волосы. Только не волосы – а лицо.
– Готово, – удовлетворенный голос Давида будит меня, заставляет очнуться от легкого транса.
Алиска уже тут, сидит себе на стуле, улыбается мордочкой снежного барса, и тянется ко мне со своим девчачьим зеркалом.
Ну, с богом, да? Надеюсь, он разрисовал меня не под клоуна. Он же помнит, что у меня будет возможность ему отомстить?
А из зеркала на меня глядит что-то рыжее и бесстыжее с белыми и черными полосами.
– Тигрица? – я поднимаю брови, глядя на свое лукавое божество, что уже в открытую ржет. – И почему тигрица?
– Потому что, – иногда одного подмигивания достаточно, чтобы понять весь смысл похабного намека. Целоваться при Лисе нельзя, так хоть так, да?
– Ой, ладно, мой Аполлон, не льсти моим талантам,– смеюсь я и накладываю лапу на кисти для аквагрима. Их хозяйка пасется рядом с уже расписавшей Лису “пандой”, мне кивает, кажется, ей оплатили за троих, поэтому она и не против подобного покушения на свои покрасочные материалы. Это она зря, потому что её запасам белого сейчас не поздоровится.
Я терзаю мужественно подставившегося моим злым лапкам Давида со вкусом. Даже кончик языка высунула, до того старалась породить на свет произведение искусства.
– Ты решила расписать меня всего, богиня? – хмыкает Давид. Ну, да, он-то мне только верхнюю часть лица разрисовал своими полосками, а я уже и вокруг его дивных губ кисточкой не один раз пробежалась.
– А разве меня кто-то ограничивал? – фыркаю я, а затем чуть откидываюсь на спинку стула. – Готово, кстати.
Давид открывает глаза, и смотрит на меня… А я пытаюсь не заржать, потому что да, этот его пристальный взгляд из-под бровей его образу очень подходит.
Ах, какая жалость, что мой мальчик не рыж, тогда бы образ клоуна-убийцы Пеннивайза удался бы на все сто. Впрочем ладно, и так прекрасно. Девочка, забравшая аквагрим, тайком показала мне большой палец.
Давид рассматривает свое отражение в зеркальце придирчиво, будто сложную, построенную на очень тонких аллюзиях картину.
– Я что, такой страшный? – скептически уточняет он. – Думаешь, уволоку тебя в подвал и съем?
– Да кто тебя знает, ты подозрительный. Адрес, вон, мой раздобыл. Маньяк, поди. Просто хорошо притворяешься лапочкой, – смеюсь я. – Кто-то хотел меня покормить. Не помнишь такого человека?
– Что-то припоминаю, – Давид снова смотрит в зеркальце, – как думаешь, я достаточно страшен, чтобы выбить скидку на кофе?
– Увы, мальчик мой, тебя так сложно испортить. Я так старалась, но у меня не вышло. Придется тебе обойтись без скидки, – трагично вздыхаю я.
Мой Аполлон смотрит на меня слегка кровожадно. Кажется, его раздражает мой снисходительный тон. Еще бы я собиралась что-то менять. В конце концов, я все еще заинтересована в том, чтобы сия очаровательная физиономия перестала маячить на моем горизонте. Я ведь и всерьез влюбиться могу, а не понарошку.
–Какое подношение примет моя богиня?
Эта его очаровательная улыбка – совершенно незаконный приём. Его за неё должны привлечь к ответственности, как за использование психотропных средств. Даже раскрашенный под вышедший их ужастика жутик этот поганец немыслимо обаятелен. Вот за эту улыбку ему, пожалуй, скидку бы сделали…
– Кофе. Самое большое ведро капуччино что найдёшь, – отпечатывая на поверхности души эту улыбку, откликаюсь я, и уже потом, когда он задумчиво поднимает брови, удивляясь такому странном обеденному меню, добавляю: – и чизкейк.
– Богиня, не ешь чизкейки в торговых центрах, – ухмыляется Давид, – они тут совершенно ненастоящие.
– Ну, чтобы есть чизкейки в Нью-Йорке, я ещё не накопила, – я развожу руками.
Заказ у меня скромный, но есть на самом деле не хочется. Я будто и сыта, и пьяна уже только потому, что мой Аполлон рядом со мной.
Я догадываюсь, что можно найти куда-то и поромантичнее сходить, и не обязательно воровать картошку фри из заказа Давида, но честное слово… Не всегда и не всем есть настрой для ресторанов. Мне сейчас здесь хорошо – фоткать Давида, который совершенно пошел в отрыв. Где еще увидишь такое зрелище, а? Бизнесмен, взрослый мужчина, известный в Москве дизайнер интерьеров и косплеит вампира, используя картошку фри вместо клыков. И как не угорать от обезьянящей с этого убойного персонажа Лисицу, сразу превратившейся из простой снежной барсицы в саблезубую. С таким стыдно не сделать селфи. А я – делаю. И с ним, и с Лисицей, тут же радостно влезшей в кадр.
Потрясающий мальчик. Где его такого прятали? И как это с ним бывшая жена так лоханулась? А я-то на полном серьезе думала, что он будет весь такой серьезный, супер-воспитанный – я же знаю его мать, Огудалова даже чай пьет, интеллигентно оттопырив мизинчик. А этот… Пытается кормить меня картошкой фри с рук и заявляет, что это ему компенсация за то, что я вообще ем его картошку. Ух, так бы и откусила ему что-нибудь. Ухо, например!
Боже, да Лиса даже глаза не закатывает, глядя на нас. У неё же, как у многих деточек её великого возраста, первый инстинкт, при виде парочки взрослых брезгливо сморщиться. Типа, фу, вы, может, еще и целуетесь, гадость какая.
А нет. Мой самый главный козырь, та самая, которая спугнула мне уже троих непонравившихся ей мужиков – то просто своим нежданным появлением, то просто слишком активной болтовней и демонстративным игнором – показывает Давиду, как рисует своих котов, рассказывает, как далеко сегодня на физре подала мяч в пионерболе. И…
Я ощущаю вкус смутного поражения…
Черт, кажется, я проиграла этому паразиту. Опять…
И если я хочу все-таки избавиться от этого паразита – мне нужен новый план…
11. …и мат
Новый план. Легко сказать, а придумать – уже как-то не очень. И, поломав голову минут пять, я прихожу к мысли, что решу проблему просто. Словами.
Ну, наверняка Давид меня проводит до дому. А потом я уточню ему адрес, и он уже пойдет, наконец, на фиг. Вот и все. Язык-то мне на что?
Язык – это вообще очень полезный, универсальный инструмент: может довести куда хошь – сможет увести от кого и уходить-то не хошь.
И мы провожаемся.
Доедаем картошку фри, берем еще по стаканчику кофе “на дорожку” и без лишней спешки бредем в сторону моего дома.
И вот что угодно могу сейчас соврать, какую угодно моську скроить, но на душе у меня тепло. Тепло-тепло – вот так улыбаясь щуриться на склоняющееся к горизонту солнце. Наш обед затянулся и скатился уже к четырем часам.
Душевно подурачились, ничего не скажешь. И грим этот… Еще не смытый, на щеках. Спасибо милостивой весне, ветер не злобствует, не сушит кожу.
И мальчик мой удивительный меня по-настоящему удивил сегодня. Всем. Замечательный он, на самом деле. Кому-то очень сильно с ним повезет. И я буду долго носить его шарф и вспоминать о том, что есть в этом мире одно уютное совершенство, которое умудрилось спрятать от меня свои изъяны. Обычно-то я их вижу.
Хотя, тут я могу легко их прикинуть, например, оценив внешние данные мальчика, можно предположить, что он довольно ветреный, ну, просто – девочки же наверняка много обращают на него внимание, вот он и избаловался. Ну, наверное. Доказательств у меня нет, а фантазия богатая. Ну… Презумпцию невиновности еще никто не отменял, так что будет мой Давид-Аполлон совершенством. Я буду в это верить, честно-пречестно.
Мой Аполлон идет рядышком, сцепившись со мной мизинцами. Алиска семенит рядышком, заткнула уши наушниками – подросток, все-таки, – и с дельной моськой слушает музыку. Или это она так надо мной смилостивилась? Типа: «так и быть, мамочка, поворкуй тут с этим своим «другом», ты же мне еще платье сшить должна»… Теперь, кажется, я ей буду должна, вот за это вот все.
– У вас тут закаты, должно быть, безумные… – Давид задумчиво смотрит на пустырь, вдоль которого мы идем.
– Да. – Я киваю. – Рисовала бы каждый, да на это жизни не хватит.
Там, в дальней дали, дымит трудолюбивая ТЭЦ, вьется змейкой дорожка к ней, окруженная деревьями. Мой взгляд цепляет белый бок крохотного, спускающегося куда-то на далекий аэродром самолета. Да, пейзаж у нас тут прекрасный, яркий. Контрастный. Сочетание нетронутой природы и эстетики индустриальности… Завораживает. Очень люблю зависать даже в собственное окно.
– Люди тебе интереснее?
– Если нужно выбирать – да, пожалуй, – я пожимаю плечами.
В свое время я предпочла не выбирать между пейзажами и людьми, я решила объединить это все. Авторская техника, авторский стиль… Нет, это не надоедает. Как есть тысячи разных закатов, и любой из них подходит только одному человеку, так есть и тысячи разных людей, с разным характером, так по-разному отражающих такие обычные явления.
Нет, бывает, я выпускаю какие-то иные, мелкие серии картин, для особых любителей моего искусства, чтобы помнили, я еще и авангардист немного, и модернист совсем чуточку, но… Две-три картины в год. Больше – попросту не купят. А то что не купят – какой смысл писать? Творец создает для людей, а значит, люди должны потреблять его творения.
Мы с Давидом болтаем о ерунде. Я это разрешаю и себе, и ему. Отшить-то я его еще успею, а вот поболтать с приятным мальчиком, который разбирается в искусстве – кто знает, когда мне доведется еще раз.
Когда мы уже подходим к дому – нам встречается моя маман, с пакетом в руках. Кажется, она ходила в магазин за молоком и хлебом. На наш грим мама смотрит милостиво. Алиска милосердно убегает вперед с бабушкой, разрешая мне постоять у двери собственного подъезда и пообниматься со своим неотстающим богом.
Напоследок.
Звучит грустно? Ну, так, слегка.
Мы наигрались, можно и по домам. Нужно сказать, справился мой Аполлон прекрасно, я буду вспоминать его исключительно положительно, он будет самый бравый и отважный воин из всех, что штурмовали мою крепость.
Боже, как давно я не обжималась с мальчиком у этой двери, у этого подъезда. Наверное, лет с восемнадцати, еще с самого первого моего кавалера, который уже хотел большего, хотел, чтобы я пригласила его внутрь, но не понимал, что у меня кодекс чести и “до свадьбы ни-ни”.
– Номер свой дай мне, – вкрадчиво шепчет Давид, напоминая мне о еще существующей волшебной реальности бытия рядом с ним.
В этом мире я еще с ним не разошлась, в то время как в своей вселенной уже смотрела ему вслед, промакивала слезы и клялась не забывать его до конца жизни.
Я склоняю голову, глядя в его дивные глазки.
– Так вот что тебе от меня нужно, малыш, а я-то думала, ради чего все это…
Он ко мне даже не шагает, он на меня падает. Обрушивается, как хищный зверь, стискивает в своих объятиях, будто очень хочет переломать мне ребра, вгрызается в мои губы с лютостью голодного тигра.
Тот случай, когда одно неосторожное движение во время поцелуя – и можно выбить зуб.
Ох, как же хорош этот стервец…
Такой весь из себя напористый, дикий… Истинный тайфун, не ведающий пощады.
Разрывая поцелуй, Давид прикусывает мне губу, даже слегка оттягивает её. Это неожиданно больно.
– Эй! – возмущенно шиплю я. Ну, должны же быть пределы у его наглости, да?
– За малыша. Я ведь сказал, чтобы ты так меня не называла, – нахально скалится Огудалов.
– Ай-яй-яй, какая я непослушная, – не могу, хохочу, уворачиваясь от его рта, а потом любя, по-девчоночьи кокетливо и легко, прижимаюсь губами к его скуле, оставляя на нем слабый отпечаток моей помады. Вот пока в зеркало не посмотрит нахаленок, и не увидит мою роспись на его лице.
Вырываюсь из его хватки, ускользаю к своей двери, быстро набираю код. А он – меня догоняет снова, накрывает мою ладонь на дверной ручке своей, заставляет замереть, обернуться и снова с головой окунуться в его сумасшедшие глазищи.