Черные трубы. Цветные сны

Нет, это не снег, это какое-то подобие снега. Настоящий снег – белый. Красивые и правильные снежинки. А это просто подобие. И город наш подобие города. Это не город, а завод: комплекс промышленных предприятий; ручной труд постепенно заменяют машины, и количество рабочих постоянно сокращается. Как результат – процветающая безработица и повышенная смертность от пьянства и плохой экологии. Мать тоже недавно попала под сокращение и теперь работает, где придётся. Впрочем, таких городов, я думаю, тысячи. Посмотришь в окно – а там чёрные трубы и ещё раз чёрные трубы. И небо, грязно-голубое для всех и грязно-серое для меня. Одинокие завядшие деревца и одинокий шарик солнца. Картина Репина: «Хроники города N.» Город N. живёт своей жизнью и вряд ли что-то его изменит. Маленький, невзрачный на вид, но для меня всё равно самый любимый. Хотя… Я же даже не была нигде. Люблю то, что есть.

Кого я люблю? Маму – несмотря на ежедневное невзаимопонимание. Неизвестного папу – несмотря на то, что его просто нет рядом. Своих друзей и одноклассников – несмотря на то, что все они разные и по-своему сложные: каждый уникален, в каждом скрыта какая-то тайна. Скажу пафосную вещь, но я верю людям и верю в людей. Надо доверять, чтоб любить, правда? Надежда, вера и любовь неразлучны. А ещё я очень-очень хочу, чтобы любили меня: только искренне, фальши и подделок в этом мире и так хватает. Так легко сказать: «Я тебя люблю» – и вместе с тем так трудно.

Я шла по главной улице города, думала о том, как это замечательно – любить и быть любимым, и на душе внезапно стало так уютно, будто и не было совсем этого мокрого снега и ссоры с мамой. Я подумала, что скоро прилетят снегири, я так люблю снегирей! А ещё асфальт после дождя и незабудки. Незначительные, но такие радостные моменты повседневной жизни!

В этом приподнятом настроении я гуляла ещё часа два, потом начало темнеть, и мне опять стало грустно: ночевать придётся неизвестно где. Когда я подошла к дому, все мои уже были на месте и открывали портвейн. В нашей компании появилась новенькая. Даша – типичная хорошая девочка, которую задолбали правильным воспитанием и нравоучениями. Единственная дочка. Младше на год, очень обеспеченная, обожаемая родителями – в общем, со мной сходства никакого – но мы сразу почувствовали друг в друге что-то близкое. От Дашки я узнала, что родительская любовь – это не миф, она действительно существует и даже бывает переходящей границы. Ей запрещали гулять по вечерам, ходить в гости; во всём видели опасность и старались её избежать. Они хотели, чтобы вечером вся семья сидела дома перед телевизором или в театре, например. Ездили отдыхать за границу и покупали всё, что ребёнок пожелает. А ребёнок чувствовал себя птицей в золотой клетке. И периодически сбегал из дома. Дашка даже уехала как-то из города, но её быстро нашли и вернули родителям…

В тот вечер Тимоха (наш неформальный вождь) проставлялся – обмывали его новое приобретение в лице старого мотоцикла. Так что мы ещё и покатались. Все девчонки просто визжали, Даша сидела на мотоцикле в первый раз и от восторга сказать толком ничего не смогла, так забавно смотрелось. Ночевать все разошлись как обычно: мальчики в Тимохин гараж, девочки – по домам. Дашка не хотела идти домой; для меня это вообще было опасно. Мой дом – мамина крепость.

Местные бомжи уже заняли ближайшие подъезды, и, так как мы были одеты более-менее прилично, было решено идти на вокзал и спать по очереди.

Она уснула сразу: с виду – домашняя девочка, не привыкшая к подобным пьянкам и ночным катаниям на старом «Минске». Но не прошло и часа, как она открыла глаза, удивлённо оглядела вокзал и, находя новую обстановку крайне интересной, предложила пойти встретить ночной поезд. Или проводить.

– А спать? – за себя я не беспокоилась, а она в школе точно заснёт.

– Машка, на пенсии отоспимся! – ну-ну, подумала я, отоспимся.

Оказалось, что мы обе никогда не ездили на поезде: я – потому что вообще из этого города не выезжала, она – как я и догадывалась, их семье был ближе самолёт. Поэтому мы с одинаковым трепетом слушали гудение поезда и втайне завидовали отъезжающим.

– Ты была в Москве?– заранее зная ответ, зачем-то спросила я.

– Да, была проездом. Там шумно, люди ходят взад-вперёд, толкаются… Знаешь, они так гордятся, что они москвичи!

– Я бы тоже гордилась.

– Да ну, это ты сейчас так говоришь, вот съездишь, посмотришь, как там живут, и сразу почувствуешь, что чего-то не хватает! А не хватает времени, свободы и той душевности, что есть только в провинции…

– Ты, наверное, много уже где была?

– Вообще да. И страны разные посмотрела, но знаешь, где мне понравилось больше всего?

– Где?

– В Питере. Там так здорово, Машка: фонтаны, каналы… И люди какие-то другие, не как в Москве. Хотя везде хватает и хороших людей, и всяких козлов. Там я уломала родителей отпустить меня на экскурсию по ночному городу, на автобусе, а со мной рядом сидел такой мужчина…(Дашка мечтательно закатила глаза). Как раз стояла пора белых ночей – светло, как днём, просто бесподобно – и нам показывали разведение мостов… Так вот, я взяла его за руку, и это было так романтично, до сих пор мурашки по коже…

– Здорово, а сейчас у тебя кто-нибудь есть?

Она только печально вздохнула:

– Меня ведь чуть не на поводке держат: там опасно, туда нельзя. Сижу взаперти и читаю любовные романы: их все кругом осуждают, мол, тупое времяпровождение, деградация личности, а так реально отвлекает… И жить хочется, и мечтать. Про всяких принцев…

Я улыбнулась: знакомая тема. Так мы и проговорили всю ночь, под грохот приходящих и уходящих поездов.

Столичные записки.

– Кристинка?

– Чего тебе?

– Да так, проверка связи.

…Никогда бы не подумал, что сделать предложение так сложно. Хотя по любви ещё сложнее, ты любишь – а тебе могут отказать. Сейчас я уверен, что моя Кристин только и мечтает, что об этой свадьбе, но всё равно какая-то сила мешает и что-то внутри противится этому тщательно спланированному – даже не нами! – проекту. Холодный расчёт, практичный, циничный. А любовь? Да что это такое, любовь? Знает кто-нибудь? Вот и я не знаю. А вкус больших денег я запомнил навсегда. Вот они, эти бумажки, целая пачка передо мной, я могу их пересчитывать, могу подбросить в воздух и потом ловить, как делают в фильмах (кстати, идея), да хоть комнату ими обклеить вместо обоев! А любовь – это только придуманные кем-то слова и глюк, воспетый поэтами, который навещает людей с больным воображением… Человек любит только себя. Все мы эгоисты. Только одни умело (или не очень умело) скрывают это за маской альтруизма, а другие – по-моему, так честнее – играют в открытую. Всего-то. А вы говорите, любовь…

Так как же ей сказать эти дурацкие слова? «Готова ли ты стать моей женой?» – фу, как глупо; конечно, готова, что там готовиться. «Ты выйдешь за меня?» – опять глупо, как-то фамильярно. «Дорогая, предлагаю тебе мою руку и сердце» – это вообще какая-то пересадка органов получается, она сразу и не догонит, что к чему. Думай, голова, думай…

Целое утро мы не вылезаем из постели, курим прямо здесь и стряхиваем пепел на пол. Бардак – чёрт ногу сломит. Мы едва одеты, но говорить по-прежнему не о чем, какие-то дежурные фразы и ничего больше. Ни грамма нежности, заботы друг о друге.

Я предложил: один из нас пойдёт и приготовит завтрак, другой – сделает уборку. Она скривила гримаску и заявила, что прибирать – не занятие для модели её уровня, а готовить она вообще не умеет…И с этой женщиной я собираюсь связать свою жизнь. Я скинул одеяло, оделся и ушёл на кухню. Да здравствует «Роллтон», он спасёт немало голодающих и посадит немало желудков. Нет, готовить я, в отличие от этой мадам, умею, но после таких заяв совершенно не хочется. Хорошо, дорогая, мы это припомним. Надо вплотную заняться твоим перевоспитанием. И тут она заглядывает в кухню и невинно так спрашивает:

– Тёмочка, ты вроде хотел мне что-то сказать?

Я собрался с духом. Всё, хватит тянуть.

– Кристина, я хотел бы, чтобы ты стала моей женой.

Эти слова прозвучали так наигранно, так фальшиво. Она же вздохнула с облегчением: «Ну наконец-то!» и побежала звонить директору своего модельного агентства.

– Михаил Николаич, да… Это я… Он наконец сделал мне это предложение, представляете? Да, спасибо. О брачном контракте? Нет, ещё не говорила, собираюсь… Какие дети, Михаил Николаич, нам и без них хорошо… Нет, я рада, просто устала…До свидания…

Зачем так орать по телефону?! Он что, глухой совсем? Нет, я рада… Всё что угодно, Михаил Николаич. Тьфу. А вы говорите – любовь…

Хроники города N.

– Слушай, Дашка, ну у вас и квартира! Это же просто мечта!

– Это просто музей. Ненужный антиквариат, ладно бы в нём ещё кто-то разбирался. Видишь картины? Так вот, для моего папы Гоген – это полное имя Ван-Гога, а мама вообще вряд ли с ними знакома. Спрашивается, зачем? Зато когда приходят гости, все восхищаются и даже пытаются говорить об искусстве. «Вы знаете, это так в духе классицизма…» « А меня больше всего привлекает постмодернизм…»

Да, судя по всему, Дашкины родители те ещё кадры. Честно говоря, я боялась встречи с ними, но они отнеслись ко мне очень по-доброму. Её мама сказала, что я вернула их дочь в семью, потому что после встречи со мной их любимый ребёнок больше не убегает из дома и не пропадает без вести. Знала бы она, каких трудов это стоило… Последним аргументом был рассказ о моей собственной семье.

– Дурочка, они тебя так любят, а ты своими выходками только убеждаешь их, что ты маленькая. Поговори с ними нормально, разреши им, наконец, любить тебя! Да пусть они не разбираются в художниках и стилях, они всё равно замечательные!

Я говорила ей, что надо ценить родительскую любовь, потому что это самая светлая и искренняя форма любви, она ничего не требует взамен. Она слушала и – что удивительно – соглашалась. Потому что моя Даша – девочка очень упёртая, привыкла всё делать по-своему, мнение других её не особенно волнует.

– Да если бы мне мама хоть раз в жизни, хоть шёпотом сказала: «Машенька, я тебя так люблю, просто редко говорю об этом», я бы тогда… Я бы заревела, наверно, в три ручья, а я ведь никогда не плачу… Не умею. А тут, я чувствую, просто залилась бы слезами. Только мне это не светит…

Даша молчала. Примирительный разговор в семье Ёлкиных всё-таки состоялся! И по этому поводу было устроено праздничное чаепитие. С тортом и конфетами, как и полагается в хороших семьях. А потом все пели караоке…

– Пап, хватит мучить микрофон! Отдай!

Дочка шутила. Дашкин отец пел романсы так душевно, так завораживающе… Это был настолько счастливый вечер, что я позабыла всё на свете. Мир переливался всеми цветами радуги, даже для меня!

«По синему морю, к зелёной земле, плыву я на белом своём корабле…» – песню Мамонтёнка мы с Дашей спели дуэтом.

– Маш, ты приходи к нам почаще… Соседний дом всё-таки. Будет грустно, сразу приходи, хорошо? И просто так, ага?

– Приду, приду! Пока! Спокойной ночи, Дашка!

Давно мне не было так хорошо и спокойно. Я смотрела на звёздное небо и думала. Это и есть семья? У меня могла быть такая же? Тогда почему, почему ты меня этого лишила, мама?!

И я опять почувствовала желание заплакать, но по привычке пересилила себя. Я же сильная. Я же не умею плакать…

Шла и напевала: «Пусть мама услышит, пусть мама придёт, пусть мама меня непременно найдёт. Ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети…» Найди меня, мама. Найди, пока ты меня совсем не потеряла.

Столичные записки.

Вечером после злополучного предложения мы сходили в ресторан и наконец поели, как люди. А потом напились, как черти. После голодного дня нас снесло уже от одной бутылки вина! Моя невеста начала ко мне грязно приставать, так что мы поспешили оттуда убраться как можно скорее и предаться наслаждениям наедине…

Я не помню подробностей той ночи и то, как я вообще заснул.

А во сне… Во сне я увидел мою бывшую девчонку, Ленку, мы с ней встречались до моего переезда в Москву. Будто она сидит на берегу, на том месте, где мы с ней часто сидели вдвоём, и улыбается. Но так грустно, будто спрашивая: «Что же ты сделал с нами, Тёма?» И тут же, во сне, на меня нахлынули воспоминания прошлого. Как я ей обещал, что уеду ненадолго. Как потом вернусь и заберу её с собой. Уехал – и уже полгода здесь. Вернулся! Забрал с собой! Ни слуху ни духу. А она ждала… Родителям звонила и спрашивала, а как там Тёма, а когда же он приедет. Потому что Тёма сменил номер на московский. Он как самый умный решил отречься от старой жизни, чтобы не мешала строить новую. Ленка быстро поняла. Только не ожидала она, чтоб я так с ней поступил. И не заслуживала этого. Хорошая, добрая, светлая… А меня тянет ко всякой дряни. И выяснять отношения я никогда не любил: а тогда должен был. Должен, должен!!! Лучше врагами расстаться, услышать в свой адрес кучу проклятий – причём справедливых, чем так, как сделал я: просто пропал. Потом мама мне рассказала, что Ленка за границу уехала, работу ей, что ли, предложили.

– Забыть она тебя не может, Тёма… Вот и уехала, чтоб ничего не напоминало, – мама тогда очень расстраивалась.

– Не по-мужски, – папа бросил трубку, не желая слушать моих оправданий.

Что-то сжалось внутри в тот момент, но обратной дороги не было. И уже скоро мне стало наплевать. Да, я сволочь. В тот вечер, когда мне вручили премию, когда все пили, а мне хотелось дождя и хотелось плакать, я последний раз был человеком.

…Мне снилась Ленка, я уже знал, что это сон, мне было больно, но в то же время я не мог на неё насмотреться: такая красивая, такая родная… Как видение из настоящего мира, где ещё могут верить, любить просто за то, что ты есть, где не предадут и не продадут.

Я смотрел на неё и слышал песню, которую она любила петь под гитару, ещё задолго до моего отъезда, «Танцы Минус», «Город»:

«Город – сказка, город – мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда…» Навсегда.

И лёгкая, как запах духов, она исчезла. Я не мог больше спать и до утра простоял на балконе. Мне было жарко, мне не хватало воздуха.

Я не хочу этой свадьбы. Больше всего на свете.

Хроники города N.

Я никогда не любила свою квартиру. Ну не нравится и всё тут.

Это не дом. Дом должен быть другим. Каким? Я только догадывалась. И если раньше мне казалось, что всё дело в старой мебели и отсутствии ремонта, то после посещения Дашиной квартиры я поняла одну вещь: главное всё-таки атмосфера. Может, в их квартире и правда слишком много безвкусных дорогих вещей, но даже если б там были голые стены, это всё равно был бы Дом. И после того, как я побывала у них дома, мне ещё больше расхотелось приглашать её к себе. Она и не видела, наверное, таких однокомнатных пещер. Прошли времена, когда я считала, что это – мой дворец, в котором невидимые слуги исполняли все мои указания. Я стала смотреть на вещи более реально. И даже мысленно простилась со своим так и несостоявшимся папочкой. Где он был, когда я так ждала его? Где? Когда я звала его ночью, тихо, чтобы мама не услышала, где?

Дашка сказала, что он может совсем и не знать о моём существовании, что мать могла это скрыть. Ладно, какая разница.

– Ну и что ты меня так пугала своей квартирой? Здесь очень даже ничего. Как-то по-домашнему. Не то что у нас – музей.

– Здесь тоже музей, только другого рода: сбор всякого хламья прошлого века.

– Машка, не надо, это же ТВОЙ дом, ты…

– Это не дом.

– Во всяком случае, по твоим рассказам я представляла нечто более страшное.

– Куда уж страшней…

– Ну вот, моя солнечная девочка пропала и появилась какая-то ворчливая старуха.

Я невольно улыбнулась. С ней невозможно впасть в уныние! Даша обладала удивительной способностью улучшать настроение и приводить мысли в порядок. Всё расставлять по местам. Она больше не убегала из дома, а я не сидела по ночам во дворе. Даже не хотелось, зачем мне это всё; но наша компания и так распалась из-за того, что Тимоху забрали в армию. Тимоха – настоящий человек. Хотя мои чувства к нему были только дружескими, как и к остальным ребятам со двора. Но эти остальные уже с детства были такими бандитами; нет, я понимаю, у всех свои причины, это же не от счастливой жизни, но Тимка, несмотря на пьющих предков, никогда не опускался до воровства, да что там воровства, он даже грубить не умел. Если злился, то только по делу, и дрался классно.