Я написал книгу

Я стал у него бывать. А иногда и он стал бывать у меня на даче, порой, даже имея возможность оценить легкий пар нашей бани.

Обладая талантом художника и видением истинной картины в порченных и изломанных людьми старинных иконах и вещах, он мне поведал много интересного о нашем прошлом. Конечно, не о том прошлом, о котором изданы учебники и сняты фильмы, а другом, более логичном и от этого правдивом.

Почему-то люди, занимающиеся историей, становятся объектами пристального внимания. В основном это внимание тайное, но временами проявляющее себя в крайне недружественных актах со стороны. Чья это сторона – отследить трудно. Одно можно сказать со всей определенностью: враждебная. Дружественной ее назвать нелегко, потому что все известные имена, у которых, так уж сложилась, возникли некоторые научные разработки по историческим темам, делались безвременно усопшими. Две небольших книги Виктора Паранина подразумевали последующие, да внезапно он умер. Левашов, чьи глаза смотрели в разные стороны, а мысли разбегались, как атомы в Броуновском движении, тоже помер. Амбициозный и конъюнктурный Олег Грейг, бросившийся в исторические скандалы, тоже не избежал внезапной кончины. Можно, конечно, добавить, что и Галича убила электрическая розетка – мол, все в этом мире бывает. Ни мне, ни Аркадию не хотелось пока проверять существующее положение вещей на себе самоем: дети еще маленькие, да и возмущать общественность не имелось ни малейшего желания. Я – сам по себе, брат мой – сам по себе, а общество – само по себе. Пусть его, это общество, развивается, как ему вздумается, верит, во что хочет и живет, как ему надо.

Сами по себе мы с Аркадием были консерваторами, но консерватизм каждого был индивидуален. Ни он, ни я не пытались воздействовать друг на друга, просто жили так, как у нас получалось.

Были в нашем городе и другие Зи-зи-топы, про них временами писали газеты, они позиционировали себя, как некие поборники национального единства, богоизбранности и святой Веры. Я совсем не общался с ними, был даже не знаком ни с кем, разве что с одним человеком из них служил в свое время как-то в армии. Вот они не были бессребрениками: дома, необывательского класса машины, многомесячные поездки в кампусы куда-то на Юго-Восток, к теплому морю. Себя, в общем-то, эти бородатые парни, и их жены в платках, и их многочисленные дети ни в чем особо не ограничивали. Молодцы! Только общаться с ними мне по-прежнему не хотелось.

У Аркадия не было ни мобильного, ни какого другого телефона, радио и телевизор даже не подразумевались в интерьере. Зато со всех сторон он был окружен датчиками, которые могли быть пожарными, или сигнальными о взломе, или же таковыми не быть. Я, как жертва паранойи, больше склонялся к последнему.

Наша общая прабабушка была одной из тех вышивальщиц, чьи домотканые полотна были представлены на международной выставке в Париже в самом начале 20 века. Тогда никого не смущало, что в ее работах сплошь и рядом наличествовала древняя ливвиковская орнаментная вышивка, в частности, свастика во всех ее проявлениях. Может быть, именно поэтому ее самобытность была столь высоко оценена. Теперь ее тоже могут оценить: какая-нибудь толстая тетка в мантии определит всю меру ответственности – и баста. Скажет, что наша прабабушка – один из первых фашистов, и секретарь занесет эти слова в обвинительный протокол. А первые фашисты – это те, что из «Калевалы», они тоже свастиками были разукрашены. Блин, а я-то думал, откуда эти самые нехорошие фашисты развелись? Гитлеры всякие и Муссолини. А вот откуда – от моей прабабки. Спасибо тем мудрым людям в россиянских верхах, что открыли историческую правду. Без них две тысячи лет обходились, зато со свастикой, теперь же всем резко станет счастье, потому что свастика стала табу. Аллах акбар.

Аркадия терзали со всем прилежанием государственного к этому подхода. Он как-то в этом терзании умудрялся выживать, а семья его расти. Пьяные менты стучались в дверь и показывали, какие у них есть пистолеты. Их классовое самосознание бурлило и жаждало. Но жаждало как-то по пролетарски: жажду крови перебивала жажда водки. А все это приводило к одному лишь похмелью, голова раскалывалась, не до воспитательно-карательных мер. В общем, все оставались при своем.

Аркадий писал картины, реставрировал древнюю мебель, изучал в меру доступности материала из библиотеки, либо книжного магазина предмет старины нашей родной земли. И он, да и я невольно гордились своими предками, своей историей. Мы научились видеть элемент фальсификации в преподносимом культурно-просветительском наследии.

Ложь, она даже под высочайшими научными званиями и титулами, просвечивает. Стоит только подумать – и вот она, родимая, на блюдечке с голубой каемочкой. Только ложь эта как-то привычней, на нее ссылаются по телевизору, так стоит ли заморачиваться? Пожалуй, не стоит.

Был иконописец Данила Черный, и подмастерье его Андрей Рублев тоже был. Кто же написал «Троицу»? Выходит, что подмастерье. А мастер Данила в это время какими-то другими делами был занят, с докладом перед царским режимом выступал. Ну, может быть, и так. У нас в деревне Юргелица тоже иконописцы жили в самые, что ни есть, незапамятные времена. Весь Север мог их иконы на обозрение предъявить. В том числе и в обители старца Александра на Syvari –озере (syvari – омут, водоворот, в переводе с финского) имелись. Не могло их не быть: чего же куда-то за иконами отправляться, если рядом свои имеются. И вот еще какая закавыка: не подписывали иконописцы своих работ, не для того они были мастерами, чтобы к сути Господней еще и фамилию свою прибавлять.