Стихотворения и поэмы. Том 1. Изданное при жизни

Помимо «Весны после смерти» в 1915 году Т. Чурилин собирает книгу «Март младенец», так и не опубликованную при жизни, пишет пьесу «Последний визит», продолжает работать над прозаическими произведениями, снова и снова возвращаясь к воспоминаниям о тяжёлом детстве, революционной юности, психиатрической лечебнице и проделанном литературном пути.

Продолжая макабрическую тему «Весны», Т. Чурилин создаёт гротескное описание своего «путешествия» в образе мертвеца в одном из фрагментов повести «Последнее посещение». «Чурилинский герой, – пишет Н. Яковлева, – проделав путь от ранних стихов через воспоминания о детстве и психиатрическую лечебницу до первой поэтической книги, возвращался “домой” в гробу»[45]:

«…Уже тают снега… теплеет, бухнет земля, и тебя легко могли попортить эти мерзкие черви. Поэтому и потревожили мы тебя, потому и перенесли сюда сегодня – поехать проститься с домом своим, возлюбленной……………

…………………….

Взззз…вззз-люб-лен-ли-ли-ли… возликовала, возликовала вдруг весело, взмела взметы свои; – свввв… – о-ои-и-и-и-и – восплакала, взвыла даже потом, да вьюга́ – гааа-а-а… и заглушила, замела звук золотой, – только твёрдометаллический золотой, – голоса того – или голос примёр, перестал говорить ясно, явственно, или слух наш светлый, свежий ещё, ещё чем нибудь, не будь плох, занялся – только услышали упорно метели милые мёты, только вот они мечутся, возликовав, плачут, скачут… ссскккачччч…. взззз… – люб —.. ллли – и – и…

Продолжает слышь голос ясный, явноязвительный, язвами язвящий, ох жгуче: Лучше, любезней лежать бы тебе тихонько в тёплой теперь, парной землице, золотой мой, мертвец милый – Пьеро, – но неужель улыбаться не будет, не будет больше, твой характерный рот, роскошный в словоизвержениях словесных, снежнобелое поле листов любезной столь тебе литературы украшавших упорноугрюмо – когда увидишь уют усадьбы твоей бывшей, красного дома твоего, тёмного тогда, давно, – и светлого какого сейчас. Туда и едем мы; в сём веселоосвещённом возке везём мы тебя, рокового родственника нашего, на новоселье – нежно встретят тебя, тело твоё тихое, образ, Омегу твою – нежно поцелует Ра, Рахиль, принца своего позднего, Рейхсштадского… – Рррейх – ррррхххх – ссссс – шшштаддд – шумно дохнув, державно дохнув, разразилась разъярённо, взгремела громом своим белосверкающим снежная буря – бедовая; бурно бубнит она в дымный бубен, в небо дымносерое, белыми руками вихрей, взвившихся ввысь, и поёт и подпевает и подпрыгивает вновь в бубен бедовый и свистит вновь невесёлый свой страстный свой свист: – ссссс – штаддддд – тсссс…

И опять ясный голос, грозно теперь, начинает нечто: полно петь прощальные твои заступания, заступница, – земля уж не в твоей власти – вольная весна уж внутри, уж веселит веселоогненно – уже тают снега – седина спадает с тела земли – весна! Молчи, мертвей! И стих стихии голос грозноголосящий, грозный иногда; меньше и меньше и меньше метя, смирилась метель, – мигая нежно, ни на нет сошла вдруг, внезапно, – тишина, тишина, тише… тишь настала. <…>»[46].

В отличие от «Весны после смерти», наполненной макабрической символикой и экспрессионистскими образами, книга «Март младенец» задумывалась как описание воскрешения, наступившего после той самой смерти лирического героя. Вслед за символическим прощанием с солнцем в последнем стихотворении «Весны после смерти» «Вторая весна» лирический герой воскресает в книге «Март младенец».

Так, в открывающей сборник «Благодарности» поэт пишет: «Тебе, молодая, младенец март // Послал посылку – любовь мою. // Венчаюсь весною и вести карт: // – Ты будешь внове – пою, пою»; а в следующем за ним стихотворении, озаглавленном «Март младенец», лирический герой призывает весну к жизни: «О, милый март, – веселье жаркой жизни // И светлый смех и явь ярчайших уст! // Мерцай мне март, над жизнию повисни, // Как миртов, в мир весной взлетевший, куст».

Стихотворения «Марта младенца» часто строятся на противопоставлении стихотворениям предыдущего периода – оппозиции жизни/смерти. «…Вот, воочь // И вслух, о, радость перемены. // Не смерть, а жизнь воскликнул хор!» – пишет Т. Чурилин в стихотворении «Пасха»; лирический герой, в стихотворении «Нине – сакс», клянется марту, что теперь будет жить: «Но я клянусь – у колыбели // Его, младенца марта, – ярко // Горю, пою: – о лель мой, лели!.. // Пою всей жизнью светложаркой» и т. д.

Осуществившееся воскрешение лирического героя в «Марте младенце» изменит тональность утвердившегося в творчестве Т. Чурилина мотива весны. Обращаясь к ней в стихотворении «Чудо в чайной», лирический герой восклицает: «Золоти, злати злое солнце, добрый. // Простри, протяни нежносветлый меч. // И ярчайшую масть – чёрный волос – добрей // На лиловом лице, чтобы свежесть сберечь»; в другом стихотворении – «Весна» – автор даёт следующее описание этого времени года: «Обои чертога // Как зелень июньского сада. // И тень порога // Вся в солнце – веселья засада. // Веселья пчельник // Жужжит, золотой».

Но герой второй книги хорошо помнит происходившее с ним прежде. В стихотворении «Укромный ужин» он вспоминает «мёртвый март», противопоставляемый в этом и некоторых других стихотворениях сборника «алому апрелю»: «И мёртвый март, я чую, снова жив, // Но жив желанно, рост роскошный возле. // Я плачу светло – я уже не миф, // Впервые в темь огонь апрельский розлив».

Обращаясь ко Льву Мазараки в стихотворении «Брату», Т. Чурилин предлагает и ему «ожить», отречься от прежних страхов: «Братец благой – и ты оживи: // Радостно резко ожгёшься о солнце… // Жизнь жаркоогненно вдруг ты поглотишь. // В лёгком лазурном пальто, налегке, // Страхи в ларец ледяной заколотишь». Подобным же образом «зовёт за собой в жизнь» Т. Чурилин и Елену Мазараки в стихотворении «Сестре»: «И оживай и будь блага. // Пришла, пре-шла: глядишь – пустыня, // Где в светлом солнце сны – стога».

Кроме того, кое-где в стихотворениях книги «Март младенец» мы замечаем характерную для следующих книг Т. Чурилина ориентацию на футуристическую поэтику (аллитерацию, часто анаграмматичность, переходящую в словотворчество и фонетическую заумь).

Связь чурилинского символизма и футуризма отчётливо заметна в опубликованной позднее в «Альманахе муз» «полной поэме» «Кроткий катарсис», где уже заглавие поэмы построено прежде всего на созвучиях, а связь заголовочного комплекса и самой поэмы представляется довольно размытой[47].

Рецензируя поэму, Д. Выготский пишет о ней как о «техническом упражнении в поэтике на задачи В. Иванова, А. Белого, В. Хлебникова»[48]. Действительно, поэма отличается высокой техничностью и довольно прихотливой формой. Аллитерационные ряды мы встречаем на протяжении всей поэмы: «Весенним, весеннехмелея, нетленно, неленно – вино!», «Другая, дорогая, догорает», «Солнце – Лучезарный Лимон – олелей лельеносно доха голубая», «Странные страницы // Странницы моей» и т. д. Аллитерация является для Т. Чурилина тем фундаментом, на котором зиждется поэтический текст. Созвучие первично; смысловая связь между словами в строке, а затем и между строками, в сущности, не обязательна, поскольку её заменяет связь фонетическая.

Поэма «Кроткий катарсис» – пограничное явление между символистскими стихами Т. Чурилина и его футуристическим творчеством. Справедливо отмеченное критиком одновременное присутствие в поэме символизма и футуризма хлебниковского толка является тому подтверждением.

В 1916 году во втором выпуске альманаха «Гюлистан» были впервые напечатаны «главы из поэмы» «Из детства далечайшего»[49], главным героем которой является Тиша – «мальчик мёртвый, жёлтый ликом», ставший важным персонажем чурилинских произведений. Эта поэма была воспринята критикой в основном отрицательно. «Даже такой нутряной, неуравновешенный поэт, как Т. Чурилин, – писал А. Серебров, – вместо своих прежних грубоватых, но, во всяком случае, оригинальных выходок, занялся вдруг “словесностью” и целую главу своей поэмы “Из детства далечайшего” посвящает довольно скучным и неумелым упражнениям в стилистике»[50].

В том же году в альманахе «Московские мастера» был опубликован отрывок из другой поэмы Т. Чурилина «Яркий ягнёнок»[51] (никаких сведений об этой поэме пока не обнаружено). Судя по отрывку, поэма наряду с «Кротким катарсисом» является пограничным произведением между символистским и футуристическим периодами в творчестве поэта. Заглавие фрагмента поэмы логически связано с его содержанием (лирический герой называет себя «ярчайшим ягнёнком»), но само словосочетание «яркий ягнёнок» построено на созвучии и не имеет чёткого логического объяснения. Кроме того, оно созвучно (и в некоторой степени, антонимично) другому словосочетанию, встречающемуся в произведениях Т. Чурилина, – «кромешный крот».

В феврале 1916 года Тихон Чурилин заключает договор с Московским Камерным театром о зачислении его в труппу (об этом свидетельствуют немногочисленные документы, хранящиеся в архиве писателя)[52]. В мае того же года он уезжает из Москвы в Крым, где знакомится со своей будущей женой Брониславой Иосифовной Корвин-Каменской, художницей, ученицей Константина Коровина. Судя по хранящейся в архиве «Книжке на получение обмундирования и жалования солдата 12 роты, 2 взвода, 1 отделения Чурилина Т.В.»[53], можно предположить, что в Крыму Т. Чурилин был мобилизован и прослужил там до октября того же года.

Осенью 1917 года (после того, как истекает срок договора с Камерным театром) Т. Чурилин приезжает в Евпаторию и принимает участие в «Вечере новой поэзии и прозы». Он выступает с чтением своих стихов, а также произведений В. Каменского, В. Хлебникова, Д. Бурлюка, Н. Асеева, С. Парнок, М. Кузмина, О. Мандельштама, Б. Лившица, И. Северянина и др.

В 1918 году Т. Чурилин едет в Харьков, где знакомится с Григорием Петниковым и присоединяется к группе «Лирень»[54]. Возможно, именно там В. Хлебников назначил Т. Чурилина одним из «Председателей Земного Шара». Затем поэт возвращается в Крым, где вместе с Б. Корвин-Каменской и Львом Аренсом составляет рукописный манифест МОМ («Молодые Окраинные Мозгопашцы. В´оззыв и Зов»[55]). В манифесте декларировалась принадлежность авторов к футуризму: «Мы утверждаем себя в грядущем, почему называемся будетлянами». Авторы манифеста связывали предлагаемую ими литературную программу с революционными обновлениями, приветствовали Красную Армию в Крыму: «ИХ путь – новобыта, НАШ – новотвора: слова, звука, краски, форм, жеста, мысли […] мы, основоположники содружества МОМ, приветствуем Красную Армию – приход её воссоединяет нас с содругами нашими – Питера и Москвы»[56].

«Мозгопашцы» организуют в Симферополе и Евпатории несколько «Вечеров поэзии будущего», в программу которых входили доклады Л. Аренса «Слово о полку будетлянском» (молодая поэзия будущего) и П. Новицкого «Пафос поэзии будущего», выступление профессора А.А. Смирнова, показ работ Б. Корвин-Каменской, чтение произведений В. Хлебникова, Г. Петникова, Т. Чурилина, Божидара, Н. Асеева, Б. Пастернака, В. Каменского. 14 августа 1920 года был организован «Вечер творчества Т. Чурилина», на котором выступил Л. Аренс со «Словом о творчестве Чурилина», а также С. Прегель, О. Момбрай и сам Тихон Чурилин.

В этот период у поэта собирается книга стихотворений, которая впоследствии получит название «Льву – Барс», но не будет опубликована. Несколько стихотворений из неё вошли во «Вторую книгу стихов»[57].

«Вторая книга стихов» Т. Чурилина (хронологически – четвёртая) состоит из 14 поэтических текстов. В них господствуют в основном те же мотивы, что и в «Весне после смерти» (смерти, воскрешения, покоя и т. д.); кое-где присутствует экспрессионистская стилистика (например, «Вывозка воза»). Но при этом в стихотворениях особенно заметно влияние футуризма.

Например, в стихотворении «Музыка на Пасху» мы видим характерное для В. Хлебникова образование отглагольного субстантива: «А пело беспрерывь рокотань-рокотунь, // А тело белое беспрерывь гремело». В стихотворении «Войдём в онь» неологизм появляется уже в заглавии. Также мы находим неологизмы в других стихотворениях сборника: «цветень нецвевый» («Абиссинская Синь – Сыне»), «жужжж» («Войдём в онь»), «родяльник» («Родимчик от дива») и т. д. По своей природе неологизмы «Второй книги» близки неологизмам именно В. Хлебникова, у которого, как и у Т. Чурилина, чаще всего смысл образованного слова заложен в его корне (например, «усмеяльно», «смеянствовать», «надсмеяльный» и проч. из стихотворения «Заклятие смехом»[58]). Также во «Второй книге стихов» Тихон Чурилин вновь часто обращается к тавтограммической аллитерации, переходящей в фонетическую заумь: «И блеск лесный лестный по лику плетью» («Льву – Барс»), «Граде, дар радости радоницы!» («Утешь исцелительная»), «Пролил свой лёд и долю долил» («Абиссинская Синь – Сыне»); кое-где присутствуют тавтограммы: «И заныло, заскрипело, запело» («Вывозка воза»).

Интересной чертой стихотворений «Второй книги» Т. Чурилина является наличие в них эсхатологических элементов, близких как символизму, так и футуризму. Например, в стихотворениях «Орган – хору» («Саваны шейте, шеи готовь, // Топоты в тину вдавите. // – Это новь // Дети, вдовицы <…> Готовьте, готовьте святой засов // Чтоб друга и другу не слопать»), «Вывозка воза» («Воз, как кости там чёрные города. // А доро́ги, радо́гой родимец: гряяязны. // А людищщи! рогаты, грооозны» и далее: «И воз – и возец – и кости-города́: – до горы – да гори!!!»), выполненных в экспрессионистической стилистике.

В стихотворении «Орган – хору» проводится также метафорическая параллель «народ/орган», в связи с чем поэт обращается к гиперболе («О́ра, народ, органный лад – гармоник гой исчах. // Вой и вой и ваи – о́ра, ора, ора!!!»). Гиперболы, характерные как для футуризма, так и для экспрессионизма, присутствуют также в стихотворениях «Абиссинская Синь – Сыне», «Пустыня», «Вывозка воза».

Элементы экспрессионизма мы встречаем и в стихотворении «Бегство в туман», где тоже звучат символистские мотивы мора, болезни, смерти. Поэт обращается к метафоре жара-жора: «Жолтой жор, // Рож ожи́га – // Золы золотые – жар, // Ой, живо – гась!!!…», где также образы жара и жары сочетаются в гротескном описании пира («Са́го, сало, ́село – в брюхо!! // Кровь хлещи в щи, в квас…»). Далее поэт строит описание в экспрессионистском ключе: «Саго страшное – сукровицы сгустки. // Сало смрадное – с трупной утки. // ́Село смертельное – гниющее сутки – // Ух, кинь, ух кинь все во весь скак!!». Экспрессионистская стилистика присутствует также в некоторых других стихотворениях сборника («Войдём в онь», «Вывозка воза»).

В стихотворении «Вывозка воза» гротескное странствие мертвеца осуществляется в урбанистических декорациях. Причём окружающая лирического героя городская среда представлена тоже в экспрессионистских красках. Кроме того, мы вновь встречаем фонетическое описание, время от времени переходящее в звукоподражательную заумь.

В ткань стихотворного текста вплетён неологизм «холодость», некоторые слова фонетически маркированы: «гряяязны», «людищщи», «хоро – // хоррррыы». Изображение странствия «возка» обладает повышенной аффектацией. Но здесь нет характерного для Т. Чурилина противопоставления лирического героя окружающей среде, противодействующей ему. Описание героя сливается с описанием города; люди напоминают ему чертей: «А людищщи! рогаты, грооозны». Таким образом, можно предположить, что лирический герой Т. Чурилина попадает в преисподнюю, образ которой коррелирует в его сознании с образом города.

В стихотворениях этого года, не вошедших в сборник, но частично включённых в следующую книгу, мы также замечаем строки, написанные в близкой к футуристической, хлебниковской манере.

Так, например, в стихотворении 1920 года «Моцарт и Пила»[59] отчётливо присутствует звукопись, присущая стихотворениям «Второй книги стихов»: «И ласково оскаливая пыл, // Пила воздушную пыль пила. // И лай ласковый стали пел». В других стихотворениях заметно влияние символизма, которое, правда, сопряжено с футуристическими приёмами. Таким стихотворением является «Смерть от свадьбы»[60].

«Внутри русского футуризма… – пишет В. Терёхина, – главенствовали две тенденции – романтическая (содержательная, экспрессивная) и конструктивная (заумная, беспредметная, утилитарная)»[61]. В стихотворениях «Второй книги» Т. Чурилин соединяет эти две тенденции, наряду с экспрессивной образностью возникают футуристические неологизмы, заумь и т. д. В период 1917–1921 годов влияние футуризма на поэтику Т. Чурилина становится основным.

В 1920–1921 годах поэт собирает «Третью книгу стихов», которая, подобно предыдущей, полностью ориентирована на футуристическую поэтику. Книга посвящалась Б. Корвин-Каменской («Тебе, Бронислава, 5 июля 1920 года во веки аминь»). В сборник вошло 35 стихотворений.

В «Третьей книге стихов» вновь звучат эсхатологические мотивы вкупе с футуристической гиперболой. Так, в стихотворении «Рождение Серны» герой провозвещает: «Гром в гряде гробов – телег, // Телесное, но и ленное путешествие. // Рождение твое, СЕРНА, – в сердце; те, ЛЕВ, // СЕРНЕ, серпом утром шерсть свиёт». В финале этого пророчества мы встречаем характерное для стихотворений «Весны после смерти» противопоставление «живого» и «мертвого»: «И день рождения СЕРНЫ се гром, // Роды – а в гряде телег грядёт гробовой дом». Рождение Серны противопоставлено миру мёртвых, в котором вслед за её рождением «грядёт гробовой дом».

В Крыму Т. Чурилин создаёт также повесть «Конец Кикапу», посвящённую Б. Корвин-Каменской и являющуюся парафразом одноимённого стихотворения[62]. Повесть выполнена в том же ключе, что и «Последнее посещение», фрагмент которого приведён выше, но в «Конце Кикапу» выше концентрация словотворчества. Кроме того, «Конец Кикапу» – это метрическая проза, в то время как более ранние повести поэта не имеют чёткой метрической организации, т. е. метр, возникающий в них время от времени, можно рассматривать скорее как случайный, нежели как регулярный.

Годом позже Т. Чурилин пишет следующее прозаическое произведение – «Агатовый Ага», отрывок из которого вместе со стихотворением «Печальный чал» и переводами Т. Чурилина «Из татарских поэтов» (из Чабан-Заде) был опубликован в 1922 году в альманахе «Помощь».

После нескольких творчески продуктивных лет Т. Чурилин решает отказаться от написания стихов и беллетристики. В 1922 году он возвращается в Москву, сближается с Н. Асеевым, Б. Пастернаком, О. Бриком, знакомится с Вл. Маяковским. В 1927 году психическая болезнь обостряется, и поэт проводит около четырёх лет в московской Донской больнице.

Примечания