Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 1
Листовки с манифестом «Против пассеистской Венеции» – по свидетельству Маринетти, тиражом 800 ооо – подобно военной пропаганде были сброшены с башни Часов на площади Сан-Марко. Футуристские вечера 1910-igii годов, положившие начало искусству перформанса1, превращались в «остервенелую борьбу»: «Выбор оружия не от нас зависит, и мы вынуждены пользоваться каменьями и тяжёлыми молотками, щётками и зонтиками, чтобы расталкивать и опрокидывать бесчисленную ораву наших врагов – пассеистов» («Первые битвы»). Выступление Джованни Панини в римском театре Костанци, опубликованное в журнале “Lacerba” в жанре стенограммы, дополнялось замечательными комментариями о поведении зала («шумные хрюканья», «ужасный ослиный рёв» и др.). В ряде случаев гастроли футуристов по итальянским городам сопровождались уличными потасовками с участием полиции, как в Парме в марте 1911 года: «Жестокая схватка. Трое наших ранены в лицо. Зато мы унесли двадцать пять дубинок, отнятых у неприятеля» («Первые битвы»). Боевая риторика итальянских футуристов, отвергших «увлекательные советы милого итальянского солнца», стала родовой чертой исторического авангарда и типичным образцом авангардного поведения2.
Филиппо Томмазо Маринетти родился и вырос в Египте, сформировался как литератор в Париже, свободно говорил по-французски, вёл обширную международную корреспонденцию и до 1912 года пользовался услугами итальянского переводчика. Тем не менее в качестве лидера итальянского футуризма он выступал в амплуа горячего патриота Италии и даже завоевал репутацию крайнего националиста. Вопреки этой репутации, итальянский футуризм был первым модернистским течением, стремившимся обрести международный характер.
Первые шаги в этом направлении связаны с широким распространением его идей: многие футуристские манифесты выпускались листовками одновременно на нескольких языках – итальянском, французском, английском, немецком, испанском, публиковались в зарубежных изданиях. Наряду с активной пропагандой футуризма внутри Италии, Маринетти выступал с лекциями за её пределами, сопровождая свои заграничные турне специально по этому случаю написанными манифестами.
Адресованные зарубежной аудитории «Футуристская речь к англичанам» и «Футуристская прокламация к испанцам» перекликаются с текстами, обращёнными к венецианцам и к римлянам, и демонстрируют принципиально интернациональный характер учреждённого Маринетти движения – восхваляющего лучшие качества каждой нации, порицая национальные проявления пассеизма.
Маринетти горячо приветствовал присоединение к футуризму иностранных поэтов и художников – французов Г. Аполлинера и Э.-Ф. Мак Дельмарля, англичанина К.Р.В. Невинсона. Он писал: «В своей тотальной программе Футуризм – это атмосфера авангарда; это – лозунг всех новаторов и интеллектуальных вольных стрелков всего мира» («Открытое письмо футуристу Мак Дель-марлю»). Употребляя понятие авангарда как расширительного синонима футуризма, в совместном с Невинсоном манифесте он призывал «создать мощный авангард, единственно способный спасти английское искусство, которому сейчас угрожает традиционный консерватизм Академий и привычное равнодушие публики» («Живое английское искусство»).
Отправляясь в начале 1914 года в Россию, Маринетти мечтал о своеобразном «футуристском интернационале» – по замечанию В.П. Лапшина, он намеревался создать нечто вроде «единого европейского фронта», международное общество художников и литераторов, которое объединило бы футуристов по географической оси Париж – Флоренция – Милан – Москва3. Одним из зримых плодов этой деятельности стала Свободная международная футуристская выставка с участием русских, английских, бельгийских и американских художников, прошедшая весной 1914 года в Риме. После войны Маринетти стремился возродить «футуристский интернационал», организовав в Турине в 1919 году Международную футуристскую выставку и опубликовав в 1924 году текст «Мировой футуризм: манифест Парижу»4. И хотя, за исключением России, футуризму не удалось создать заметных центров или национальных школ вне Италии, целый ряд исследований последнего времени убедительно показывает, что он стал первым подлинно международным авангардом5.
В истории итальянского футуризма роль личности Маринетти была основополагающей и настолько существенной, что его личные заявления тут же приписывались течению в целом, а его деятельное участие сопровождало большинство инициатив под эгидой футуризма. Преданность однажды провозглашенному движению, талант вербовки новых последователей, верность принципам авангарда в консервативной атмосфере муссолиниевской культуры сделали его бессменным лидером футуризма, фигурой, казалось бы, неотъемлемой от своего детища.
Вместе с тем критика в его адрес в кругу флорентийских футуристов в начале 1915 года оформилась в обвинение в том, что Маринетти исказил суть движения. Джованни Панини, Альдо Палаццески и Арденго Соффичи в своём манифесте, опубликованном в журнале “Lacerba”, попытались «разделить» большое наследие футуризма, «избежав недоразумений и споров». Они провозгласили себя, а также художников Карло Карра и Джино Северини, музыканта Балиллу Прателлу, поэтов Коррадо Говони и Итало Таволато настоящими футуристами, а многих других представителей движения – маринеттистами. Обвиняя маринеттизм в невежестве, натурализме, шовинизме и дисциплине, они противопоставили ему футуристские добродетели суперкультуры, сущностного лиризма, патриотизма и страсть свободы. «Маринеттизм пользуется новой техникой, но не обладает обновлённой, очищенной чувствительностью. Слепо отвергая прошлое, он слепо стремится к будущему и потому не создаёт ни искусства, ни мысли, но только сублимированного отпрыска предшествующего искусства и мысли» («Футуризм и маринеттизм»). Впрочем, в итоге они сами отдалились от футуризма.
1. См.: Голдберг Р. Искусство перформанса: от футуризма до наших дней. М.: AdMarginem, 2013.
2. См.: Авангардное поведение: Сб. материалов ⁄ Под ред. М. Карасика. СПб.: Хармсиздат, 1998.
3. См.: Lapsin V.P. Marinetti е la Russia. Dalla storia delle relazioni letterarie e ar-tistiche negli anni dieci del XX secolo. Rovereto; Milano: MART; Skira, 2008. P. 92.
4. См.: Marinetti F.T. Le Futurisme mondial: Manifeste a Paris //Le Futurisme: Revue synthétique illustrée. Milano. N0. 9. 1924. 11 Janvier. P. 1–3; Noi: Rivista d’arte futurista. Roma. Serie 2. A.i. N0. 6–9. 1924. P. 1–2.
5. См. на эту тему: Futurismo & Futurismi [Futurism & Futurisms] / Ed. by P. Hulten. New York: Abbeville, 1986; Бобринская E. Футуризм вне Италии ⁄⁄ Бобринская Е. Футуризм. М.: Галарт, 2000. С. 103–112; International Yearbook of Futurism Studies / Ed. by G. Berghaus. Vol. 1–4. Berlin: De Gruyter, 2011–2014.
1. Первый манифест футуризма
Мы1 бодрствовали всю ночь под лампами мечети, медные купола которой, такие же ажурные, как наша душа, имели, однако, электрические сердца. Прогуливая нашу прирождённую леность на пышных персидских коврах, мы рассуждали на крайних пределах логики и царапали на бумаге безумные письмена.
Необъятная гордость переполняла наши груди, так как мы чувствовали, что стоим совершенно одни, точно маяки или выдвинувшиеся вперёд часовые, лицом к лицу с армией враждебных звёзд, расположившихся лагерем на своих небесных бивуаках. Одни с механиками в адских топках огромных кораблей, одни с чёрными призраками, копошащимися в красном брюхе обезумевших локомотивов, одни с пьяницами, которые бьются крыльями о стены.
И вот мы внезапно развлечены гулом громадных двуярусных трамваев, которые проходят мимо, подскакивая испещрёнными огоньками, точно деревушки под праздник, которые разлившаяся По внезапно потрясает и срывает, увлекая их в каскадах и потоках наводнения в море.
Затем безмолвие стало ещё глубже. Пока мы прислушивались к ослабевающей мольбе старого канала и треску костей умирающих дворцов, обросших бородою зелени, под нашими окнами внезапно закраснелись жадные автомобили.
– Идём, друзья мои, – сказал я. – В путь! Наконец-то Мифология и мистический Идеал превзойдены. Мы будем присутствовать при рождении Центавра и скоро увидим полёт первых Ангелов! Надо потрясти врата жизни, чтоб испытать их петли и задвижки!.. Идём! Вот первое солнце, поднимающееся над землёю!.. Ничто не поравняется с великолепием его красной шпаги, впервые сверкающей в наших тысячелетних потёмках.
Мы приближаемся к трём фыркающим машинам, чтобы поласкать их грудь. Я растянулся на своей, как труп в гробу, но внезапно отпрянул от маховика – ножа гильотины – грозившего моему желудку.
Великая метла безумия оторвала нас от самих себя и погнала по крытым и глубоким, как русла пересохших потоков, улицам. Там и сям жалкие лампы в окнах учили нас презирать наши математические глаза.
– Чутьё, – крикнул я, – хищным зверям достаточно чутья!
И мы гнали, как юные львы, смерть в чёрной шкуре, испещрённой бледными крестами, которая бежала перед нами по широкому, сизому, осязаемому и живому небу.
А между тем у нас не было идеальной возлюбленной, поднимающейся до небес, ни жестокой царицы, которой мы могли бы предложить трупы, скрученные в византийские кольца!.. Никакого повода к смерти, кроме желания отделаться, наконец, от груза нашего мужества!
Мы подвигались вперёд, давя на пороге домов сторожевых собак, которые расплющивались вокруг наших раскалённых шин как воротничок под утюгом.
Ласковая смерть опережала меня при каждом повороте, нежно предлагая мне лапу, и поочерёдно ложилась на землю, с скрипучим звуком челюстей бросая на меня бархатные взгляды из глубины луж.
– Выйдем из мудрости как из отвратительного рудника, и войдём, как плоды, приправленные гордостью, в огромную и кривую пасть ветра!.. Отдадим себя на съедение неизвестному, не вследствие отчаяния, но просто для того, чтобы обогатить неисследимые резервуары нелепости!
Сказав эти слова, я круто повернулся, с азартом шалого пуделя, кусающего свой собственный хвост, и вот внезапно двое циклистов2 выбранили меня, покачиваясь передо мною как два убедительных и тем не менее противоречивых рассуждения. Их глупое волнение захватывало мою территорию… Какая скука! Тьфу!.. Я не стал долго разговаривать, и от отвращения – трах! – шлёпнулся вниз головою в яму…
О, материнская яма, наполовину наполненная грязной водой! Фабричная яма! Я смаковал твою крепительную грязь, которая напоминает мне святые чёрные сосцы моей суданской кормилицы3!
Когда я выпрямил своё тело, грязную и дурнопахучую швабру, раскалённое железо радости восхитительно пронизало мне сердце.
Толпа рыболовов-удильщиков и подагрических натуралистов волновалась от ужаса по поводу этого чуда. Эти терпеливые и кропотливые души высоко поднимали громадные железные сети, стараясь выловить мой автомобиль, напоминавший огромную, увязшую в грязи акулу. Он медленно вынырнул, оставляя в грязи, точно чешую, свою тяжёлую оправу здравого смысла и набивку комфорта.
Её считали мёртвой, мою добрую акулу, но я воскресил её одним ласковым прикосновением к её всемогущей спине, и вот она ожила и поплыла полным ходом на своих плавниках.
Тогда, в масках из славной фабричной грязи, полной шлака, бесполезного пота и божественной сажи, держа на перевязках наши раздавленные руки, среди жалоб мудрых удильщиков и огорчённых натуралистов, мы продиктовали нашу первую волю всем живым людям земли:
Манифест футуризма
1. Мы желаем воспеть любовь к опасности, привычку энергии и безрассудства.
2. Основными элементами нашей поэзии будут: смелость, дерзость и бунт.
З Тогда как до сих пор литература возвеличивала задумчивую неподвижность, экстаз и сон, мы желаем прославить агрессивное движение, лихорадочную бессонницу, гимнастический шаг, опасный прыжок, пощёчину и затрещину.
4. Мы объявляем, что великолепие мира обогатилось новой красотой: красотой скорости. Беговой автомобиль с его кузовом, украшенным большими трубами, напоминающими змей с взрывчатым дыханием… ревущий автомобиль, который точно мчится против картечи, – прекраснее, чем Победа Самофракии*.
5. Мы желаем воспеть человека, держащего маховое колесо, идеальный стержень которого проходит сквозь землю, пущенную по своей орбите.
6. Нужно, чтобы поэт тратил себя с жаром, блеском и расточительностью, чтобы увеличить восторженное рвение первичных элементов.
у. Красота только в борьбе. Нет шедевра, который не был бы агрессивным. Поэзия должна быть бурным натиском на неведомые силы, чтобы заставить их склониться перед человеком.
8. Мы на крайнем пределе веков!.. К чему оглядываться назад, раз нам нужно высадить таинственные двери невозможного? Время и Пространство умерли вчера. Мы живём уже в абсолютном, так как мы уже создали вечную вездесущую скорость.
9. Мы желаем прославить войну – единственную гигиену мира – милитаризм, патриотизм, разрушительный жест анархистов, прекрасные идеи, которые убивают, и презрение к женщине.
10. Мы желаем разрушить музеи, библиотеки, сокрушить морализм и всяческую оппортунистскую и утилитарную трусость.
11. Мы будем воспевать огромные толпы, взволнованные трудом, удовольствием или восстанием; многоцветные и многоголосые бури революций в современных столицах; ночную вибрацию арсеналов и верфей под их бурными электрическими лунами; жадные вокзалы, пожирающие дымящихся змей; фабрики, подвешенные к облакам шнурками своих дымов; мосты с прыжками гимнастов, переброшенные через дьявольские ножи озарённых солнцем рек; предприимчивые пакетботы, обыскивающие горизонт; широкогрудые локомотивы, фыркающие от нетерпения на рельсах подобно громадным стальным коням, взнузданным длинными трубами; скользящий полёт аэропланов, винты которых шелестят точно знамя, и аплодисменты восторженной толпы.
Мы выпустили в Италии этот манифест ниспровергающего и зажигательного насилия, посредством которого основываем ныне футуризм, так как желаем освободить Италию от гангрены профессоров, археологов, чичероне и антиквариев.
Италия слишком долго была главным рынком старьёвщиков. Мы желаем избавить её от бесчисленных музеев, покрывающих её бесчисленными кладбищами.
Музеи, кладбища!.. Поистине они тождественны в своём зловещем соприкосновении тел, которые не знают друг друга. Публичные дортуары, где укладываются на вечный сон бок о бок с ненавистными или незнакомыми существами. Взаимная свирепость живописцев и скульпторов, убивающих друг друга линиями и красками в одном и том же музее.
Пусть навещают их однажды в год, как навещают своих покойников… это мы можем допустить!.. Пусть даже кладут однажды в год цветы к ногам Джоконды, мы и на это согласны!.. Но мы не согласны, чтобы ежедневно таскали по музеям наши скорби, наше хрупкое мужество и наше беспокойство!.. Неужели вам хочется отравляться? Неужели вам хочется гнить?
Что, собственно, можно найти в старой картине, кроме тяжких потуг художника, силящегося разбить препятствия, непреоборимые для его желания всецело выразить свою мечту?
Восхищаться старой картиной значит вливать нашу чувствительность в погребальную урну, вместо того чтобы метать её вперёд бурными струями творчества и действия. Стало быть, вы хотите угасить ваши лучшие силы в бесполезном восхищении прошлым, – восхищении, после которого вы неизбежно чувствуете себя истощёнными, умалёнными и растоптанными.
Поистине, ежедневное посещение музеев, библиотек и академий (этих кладбищ потерянных усилий, этих голгоф распятых мечтаний, этих реестров разбитых порывов!..) есть то же для художников, что продолжительная опека родителей для интеллигентных молодых людей, опьянённых своим талантом и своей честолюбивой волей.
Для умирающих, инвалидов и пленников – куда ни шло. Раз будущее для них закрыто, восхитительное прошлое, быть может, бальзам на их рану… Но нам его не нужно, нам – молодым, сильным и живым футуристам\
Придите же, славные [поджигатели]5 с обугленными пальцами!.. Вот они!.. Вот они!.. Поджигайте же полки библиотек! Отводите каналы, чтоб затопить погреба музеев!.. О! пусть плывут по воле ветра славные паруса! Вам заступы и молотки! Подрывайте фундаменты почтенных городов!
Самым старшим из нас не более тридцати лет6; следовательно, мы располагаем по крайней мере десятью годами для исполнения нашей задачи. Когда нам исполнится сорок лет, пусть те, кто моложе и бодрее нас, побросают нас в корзину как ненужные рукописи!.. Они явятся против нас издалека, отовсюду, прыгая на лёгком кадансе своих первых стихотворений, хватая воздух своими искривлёнными пальцами и вдыхая у дверей академии прекрасный запах наших разлагающихся умов, уже обещанных катакомбам библиотек.
Но мы не попадём туда. Они найдут нас в зимнюю ночь, в чистом поле, под кровлей угрюмого ангара, по которой барабанит монотонный дождь, на корточках перед нашими трепещущими аэропланами, греющих руки над жалким огоньком наших книг, ныне весело пылающих в искрящемся потоке своих образов.
Они станут бушевать вокруг нас, задыхаясь от тоски и досады, и, раздражённые нашим гордым неутомимым мужеством, бросятся убивать нас с тем большей ненавистью, что сердце их будет упоено любовью и восхищением к нам. И вот сильная и святая Несправедливость лучезарно заблестит в их глазах. Ибо искусство может быть только насилием, жестокостью и несправедливостью.
Самым старшим из нас тридцать лет, а между тем мы уже растратили сокровища, – сокровища силы, любви, мужества и упорной воли, наскоро, в лихорадке, без счёта, изо всех сил, не переводя духа.
Взгляните на нас! Мы не запыхались… Наше сердце ничуть не устало! Потому что оно питалось огнём, ненавистью и скоростью!.. Вы удивляетесь? Это потому, что вы даже не помните, чтобы когда-нибудь жили! Стоя на вершине мира, мы ещё раз бросаем вызов звёздам!
Ваши возражения? Довольно! Довольно! Я их знаю! Это решено! Мы прекрасно знаем, что утверждает наш милый и лживый интеллект. Мы, говорит он, только итог и продолжение наших предков. Быть может! Пусть себе!.. Что за важность?.. Но мы не желаем слушать! Остерегайтесь повторять эти гнусные слова! Лучше поднимите голову!
Стоя на вершине мира, мы ещё раз бросаем вызов звёздам.
Ф.Т. Маринетти
<20 февраля 1909>
2. Убьём лунный свет!
1.– Эй, великие поэты-поджигатели, мои братья футуристы!.. Эй! Паоло Буцци, Палаццески, Каваккиоли, Говони, Альтомаре, Фольгоре, Боччони, Карра, Руссоло, Балла, Северини, Прателла, Д’Альба, Мацца, Фронтини1! Выйдем из Паралича, опустошим Подагру и проложим великий военный рельсовый путь по склонам Гауризанкара2, вершины мира!
Мы выходили из города шибкой и верной походкой, которая желала танцевать и искала препятствий. Вокруг нас и в наших сердцах безмерное опьянение старого европейского Солнца, шатавшегося между хмельными облаками. Оно даже ударило нам в лицо своим ослепительно пурпурным факелом, а затем лопнуло и изверглось целиком в бесконечность.
Вихри агрессивной пыли; ослепительный сплав серы, поташа и силикатов для окон Идеала!.. Отливка нового солнечного шара!.. Мы вскоре увидим его!
– Трусы! Трусы!.. – крикнул я, повернувшись к обитателям Паралича, громоздившегося внизу, груде раздраженных ядер для наших будущих пушек…
– Трусы! Трусы!.. Ну, что вы визжите, словно хорьки, с которых заживо дерут шкуру?.. Боитесь, что мы подожжём ваши лачуги?.. Рано ещё! Нам нужно согреть будущую зиму! А пока мы взрываем традиции, как источенные червями мосты!.. Война? О, да… Наша единственная надежда, смысл нашей жизни и наша единственная воля… Да… война! С вами, умирающими чересчур медленно, и со всеми мертвецами, загромождающими наши пути!..
Ну да, наши нервы требуют войны и презирают женщин! Разумеется, так как мы боимся их цветущих рук, оплетающих наши колени в утро разлуки! Чего хотят от нас женщины, сидни, инвалиды, больные и все благоразумные советники?.. Их шаткой жизни, прерываемой мрачными агониями, трепещущими снами и тяжёлыми кошмарами, мы предпочитаем насильственную смерть, и прославляем её как единственную достойную человека: хищного животного. Мы желаем, чтобы наши дети весело следовали своему капризу, грубо противоречили старикам и осмеивали всё, что освящено временем! Это возмущает вас?.. Вы мне свищете?.. Кричите громче!.. Я не расслышал ругательства!.. Громче!.. Что? Честолюбец?.. Нуда!.. Мы честолюбцы, потому что не хотим тереться о ваше вонючее руно, зловонное стадо цвета грязи, канализированное древними путями земли!.. Но «честолюбец» неточный термин… Мы, скорее, юные артиллеристы в весёлом настроении духа!.. И вы должны волей-неволей приучить ваши барабанные перепонки к грохоту наших пушек!..
Но всё это ещё не то! Ищите сами! Что вы говорите? Безумцы?.. Ура! в добрый час! Вот настоящее слово… слово, которого я ждал! А! А! Находка из находок! Возьмите заботливо это слово массивного золота и живо возвращайтесь процессией, чтобы запереть его в самом завистливом из ваших погребов! Вы можете прожить с этим словом между вашими пальцами и на ваших губах ещё двадцать веков! Что до меня, то я объявляю вам, что мир прогнил от мудрости!..
Вот почему мы проповедуем ныне методический и повседневный героизм; вкус к отчаянию, побуждающему сердце отдавать все свои плоды, привычку к энтузиазму; упоение безумием…
Мы проповедуем прыжок в сумрачную смерть под пристальными и ясными взорами Идеала! И проповедуем примером, отдаваясь яростной Портнихе битв, которая, выкроив нам по мерке багряный мундир, новенький, с иголочки, на солнце, напомадит огнями наши волосы, причёсанные бомбами. Так теплота летнего вечера намасливает поля скользящим мерцанием светляков.
Надо, чтобы люди ежедневно электризовали себе нервы безумной гордыней!.. Надо, чтобы люди разом ставили на ставку свою жизнь, не следя за плутоватыми крупье и не контролируя равновесия рулеток, раскинувшихся на огромных зелёных коврах войны и лелеемых сомнительной лампой солнца… Надо – поймите – чтобы душа метала тело в огонь, как брандер3 против неприятеля… вечного неприятеля, которого следовало бы изобрести, если б его не было!..
Видите ли вдали эти пшеничные колосья, выстроившиеся миллионами в битву! Эти колосья, гибкие солдаты с тонкими штыками, прославляют силу хлеба, который превращается в кровь, чтобы брызгать и взлетать прямо к зениту. Кровь – знайте это – ценна и пышна только освобождённая из темницы артерий железом или огнём!.. Мы научим всех вооружённых солдат земли, как надо проливать свою кровь. Но предварительно нужно очистить великую Казарму, где копошитесь вы, насекомые… Это скоро будет сделано!.. В ожидании, клопы, вы ещё можете сегодня же вечером вернуться на нечистые нары, где мы не желаем больше спать.
Повернувшись к ним спиной, я почувствовал, по боли в моих плечах, что слишком долго тащил в огромной и чёрной сети моего слова этот пленный и умирающий Народ с его смешным трепыханием рыб в последней волне света, которую вечер бросал до утёсов моего лба.
2.Город Паралича, с гоготаньем птичника, с бессильной гордостью разбитых колонн, с брюхатыми куполами, рожающими жалкую статую, с капризом папиросных дымов на ребяческих стенах, открытых щелчкам, Город исчез, танцуя за нами по прихоти нашего быстрого бега…
Передо мною в нескольких километрах появился внезапно Дворец божественных сумасшедших на крупе изящного холма, бежавшего рысью, как молодой жеребёнок.
– Братья, – сказал я, – отдохнём в последний раз, прежде чем отправимся на закладку великого Футуристского Рельса!
Мы все улеглись в неизмеримом безумии Млечного Пути, в тени Дворца живых. Тотчас прекратился грохот двух квадратных молотов Пространства и Времени. Но Паоло Буцци не мог спать, так как его разбитое усталостью тело то и дело подёргивалось от укусов ядовитых звёзд, осаждавших нас со всех сторон.
– Брат, – пробормотал он, – прогони подальше от меня этих пчёл, жужжащих над пурпурной розой моей воли.
Потом он заснул в призрачной тени Дворца, переполненного фантазией, откуда разливались баюкающая и широкая мелодия вечной радости.
Энрико Каваккиоли дремал и бредил вслух:
– Я чувствую, что моё двадцатилетнее тело молодеет! Я возвращаюсь всё более неверной походкой в мою колыбель… Я скоро вернусь в утробу матери!.. Значит, мне всё позволено!.. Я хочу ломать роскошные безделушки!.. Давить города, разбрасывать человеческие муравейники!.. Я хочу приручить ветры и держать их на своре… Я хочу стаю Ветров с гибкими спинами огромных воздушных борзых, чтобы охотиться за дряблыми и бородатыми облаками!
Дыхание моих братьев, спавших вокруг меня, напоминало сон могучего моря на пляже. Но неистощимый и брызжущий энтузиазм зари не удерживался более в горах, так как ночь всюду переполнила меру героических ароматов и соков. Паоло Буцци, внезапно разбуженный этим приливом бреда, скорчился.
– Слышите ли вы рыдания земли? Она агонизирует в ужасе света!.. Слишком много солнц наклонились над её синим изголовьем! Предоставьте ей спать, ещё, всегда!.. Дайте мне облаков, чтобы спрятать её глаза и плачущий рот!..