«Раздавите проклятую гадину!» Речи сталинского прокурора
Защита несколько раз подчеркивала в течение судебного следствия это обстоятельство, стараясь доказать, что раз совхозы передавались секции, то, следовательно, здесь нет ничего преступного. Увы! Я напомню показания свидетеля Горового, который по аналогичному поводу справедливо заметил: «Пути контрреволюции неисповедимы». Да, можно брать совхозы от имени секции и передавать их секции, а потом обернуть эти совхозы против республики. Как это делается? Контрреволюция действует самыми разнообразными способами, порой чрезвычайно хитрыми и изощренными. В данном случае вся задача заключалась в том, чтобы стянуть племенной скот в совхозы, превратить их по существу в частно-капиталистические предприятия и подготовить передачу их капиталистам тотчас же по реставрации капитализма.
А пока что – легкая нажива на трудном деле, мелкие и крупные жульнические делишки, стяжательство, корысть, прикрываемые высокими словами о помощи…
Перехожу к характеристике отдельных подсудимых, и раньше всего к характеристике подсудимого Топильского.
В своих объяснениях Топильский пытался дать собственный портрет, что, однако, ему решительно не удалось. Он здесь хотел нас убедить, что к этому ответственному и тяжелому делу борьбы с засухой в Поволжье и с голодом он подошел совершенно бескорыстно. Вы помните, товарищи судьи, как он говорил об этой бескорыстности: «Когда я увидел, – сказал он, – какая масса препятствий стоит на моем пути, тогда я загорелся желанием победить все эти препятствия. Позигун говорил, чтобы я не боролся, что ничего не выйдет, а я говорю: сделаю это, преодолею эти препятствия, налажу, нужно победить, потому что это нужно республике, крестьянству». Топильский говорил с дрожью в голосе, со слезой, так что можно было бы, при отсутствии достаточного опыта, впасть в ошибку и поверить в его искренность. Эта задача ему плохо удалась.
Я бы хотел обратить ваше внимание, товарищи судьи, не на слова, не на саморекламу, хотя и с этой стороны наш следственный материал отличается достаточной убедительностью. Вспомним хотя бы показания Ляшока, который говорил о том, что Топильский работал исключительно во имя личных интересов. Топильский – подлинный эсеровский кооператор, со всеми присущими этой категории людей привычками и особенностями. Топильский нашел «безработного» Зверева и приспособил его для исполнения «особых поручений». Зверева Топильский приспособил для скупки… английских фунтов и вообще золота. Потом он поручил ему найти квартиру. Вместо квартиры Зверев нашел целый дом, да не один, а два. При помощи этого же Зверева Топильский нашел имение Клусово, бывшее Сипягино. Через Зверева покупаются и продаются шедевры живописи, картины лучших мастеров искусства.
Характерно, что, рассказывая об этих операциях, Топильский и тут стал в позу, заявив, что он покупал картины только из любви к искусству, что эта страсть к искусству и погубила его.
Но пришел час допроса Зверева, этого прозаика, а не романтика, какого здесь разыгрывал Топильский, и одним словом Зверев разбил весь романтизм Топильского. Оказывается, покупая картины, Топильский звал экспертов, выяснял ценность каждой картины не с точки зрения художественных достоинств этого произведения, а лишь с точки зрения ее стоимости. Топильский действовал как скупщик ценностей, а не как ценитель искусства, как любитель живописи, останавливающийся в изумлении перед полотном неизвестного, быть может, живописца, проникающего в самую душу и сердце, захватывающего красотой красок и великолепием творческой кисти. Нет, Топильский действовал не так. Ему не важно было, как сильно и прекрасно блещет на полотне кисть неизвестного художника, ему важно было, сколько стоит эта картина и за сколько эту картину можно потом продать.
Топильский действовал не как меценат, а как настоящий маклак.
Подсудимый Зверев говорил про Топильского: «Он вообще поставил себе задачу свои деньги превратить в реальные ценности, в картины, в фунты стерлингов». На сколько же он этих картин купил? На 75 тысяч рублей золотом, и создал себе таким образом действительно реальные ценности.
Но это не единственная страсть Топильского – дома, картины, золото; есть еще и лошади. И было бы странно, конечно, быть в секции по «спасению» животноводства и не загореться страстью к лошадям. В этом отношении Топильский не отстал от Теплова, Ширяева, Рождественского. Топильский посылает Рождественского в Симбирск со специальной задачей купить 7–8 лошадей. Появляются «Кристалл», «Ушла», «Кривак», «Потоп» и еще другие. На какие деньги покупались эти лошади? Топильский говорит – на собственные. Мы не знаем происхождения этих «собственных» денег. На предварительном следствии Топильский сказал, что эти деньги, 3 тысячи фунтов стерлингов, привезены им из-за границы. Но он вскоре сдал свои позиции. Живым опровержением этой его версии оказался Зверев, показавший, что он, Зверев, покупал для Топильского фунты стерлингов и что, таким образом, Топильский никаких фунтов стерлингов из-за границы не привозил.
Мы не знаем сейчас, откуда Топильский брал деньги, чтобы покупать в Симбирске лошадей, но мы зато знаём, что нам рассказывали об операциях Топильского, с одной стороны, Рождественский, а с другой – Теплов. Рождественский приехал и заявил Теплову, что нужно купить лошадей, и притом лучших лошадей, а когда Теплов возражал, что у них нет на это средств, Рождественский сказал: «Покупай, в Москве разочтемся», а потом оказалось, что закупка была произведена на казенные деньги. Если бы даже эта закупка была произведена и не на казенные деньги, а на так называемые «собственные» деньги Топильского, то нет основания сомневаться в том, что эти «собственные» деньги – тоже казенные деньги.
Товарищи судьи, очень характерно показание человека, о котором здесь Топильский дал прекрасный отзыв, – это показание Чиглинцева. Топильский сказал, что это – благороднейший человек, который ни одного слова неправды сказать не может. Я готов поверить подсудимому Топильскому и с таким же доверием отнестись к показаниям Чиглинцева, как и он. А для того, чтобы личность Топильского, этого нового «приобретателя», этого нового Чичикова, показать вам в наиболее ярком свете, я бы хотел огласить несколько строк из показаний этого благороднейшего, по отзывам Топильского, человека и его друга – Чиглинцева.
Вот что говорит Чиглинцев: «Топильский очень часто передавал мне на время большие денежные суммы. Был случай, когда он мне передал около трех миллиардов рублей, приблизительно в феврале месяце, и в последнее время, до ареста Топильского, было передано до 150 млн. рублей. Звереву по распоряжению Топильского, мною неоднократно передавались большие денежные суммы, около десяти раз: раз около двух миллиардов и несколько раз более мелкие суммы. Воробьеву также давал денежные суммы несколько раз, до одного миллиарда рублей. И еще Топильский мне давал около трех фунтов и 1600 руб. золотыми монетами царской чеканки». И Чиглинцев добавляет: «Из этого золота часть была передана Звереву… Затем были монеты золотые и серебряные, которые лежали в сарае в мешках под прилавком».
Вот что говорит Чиглинцев, этот «благороднейший человек», один из этих «спасителей» отечества: идут спасать голодающих, а у самих в сарае, под прилавком, мешочки какие-то, не то с золотыми, не то с серебряными деньгами…
Характерен состав посредников, которые окружили Топильского. У Топильского был счастливый шурин Воробьев, счастливый потому, что он был шурин Топильского. Этот шурин имел лошадь «Киенчем», которая, как и «Психея», принадлежала Топильскому. Как она попала от Воробьева к Топильскому? Оказывается, Воробьев получил эту лошадь из Семеновской артели, а Семеновская артель откуда получила? Из Очаковской. А Очаковская откуда? Из Ново-Буяновского завода. А завод этот – государственный. А лошадь чья? Топильский говорит: «Моя, подаренная мне Воробьевым». Интересная система с государственного завода на один хуторочек, с одного хуторочка на другой хуторочек; оттуда к шурину, а от шурина к себе. Вот одна из иллюстраций «работы» Топильского.
Я не буду отнимать у суда времени перечислением всех подобных фактов. Достаточно этой иллюстрации, которая вместе с показаниями Чиглинцева, мне кажется, полностью разоблачает Топильского. Я убежденно говорю о Топильском как о человеке, который пошел в секцию по спасению животноводства не для того, чтобы спасать животноводство, а для того, чтобы обделывать свои личные делишки, чтобы склевать то, что попадало под его клюв в это тяжелое время.
Мы не можем, конечно, забыть историю закупки лошадей для Главсахара. Главсахар дал за этих лошадей 100 пудов сахара. В это время Теплов телеграфирует из Симбирска: дайте денег. И здесь, на суде, выяснилось, что действительно была острая нужда в деньгах.
Теплов даже признал, что если бы денежные средства были своевременно ему присланы, он несомненно больше сделал бы для спасения скота в Поволжье, чем он сделал на самом деле. Казалось бы, чего проще: деньги, вырученные за сахар, перевести на заготовку фуража и бросить фураж, куда нужно. Может быть, это и было бы выгодно для дела, но не выгодно для Топильских. И вот сахар обменивается на мануфактуру, а мануфактура продается в течение полутора месяцев, время уходит, да и комбинация в конце концов оказывается невыгодной для государства, зато очень выгодной для тех, кто эту комбинацию проводил.
Допрошенные здесь Тимашкевич и Топильский дали по этому поводу одинаковые показания, утверждая, что замысел был таков: мануфактуру, которая должна была быть проданной за 18,5 млрд. рублей, провести по отчету проданной лишь за 14 млрд., а 4,5 млрд. обратить в свою пользу.
Вот эта мануфактурная эпопея, как нам здесь доказывали это с книгами в руках. Мануфактура эта была продана за 11 600 млн. рублей.
Тимашкевич заработал солидно, ибо он мимоходом и нечаянным образом задержал в своих карманах 29 ящиков ниток, которые стоили 2 млрд. рублей, – в те времена эта сумма была достаточная. Топильский получил без расписки, а Зверев не провел по книгам 1800 млн. руб. наличными деньгами – сумма тогда тоже большая – и товаром на 4 млрд. руб. Топильский сам утверждает, что у «Оптовика» он взял 6–6,5 млрд. руб. Он сам помог вам разгадать, как исчисляются эти 6,5 млрд. руб., рассказав, что в счет этих 6,5 млрд. руб. он получил 2000 аршин по 2 млн. за аршин. Но вместе с тем он утверждал, что дал 4 млрд., а Зверев утверждал, что он получил 1800 млн. Тут маленькое расхождение с другими показаниями. Но Кузнецов помог установить истину: оказалось, что Тимашкевич прикарманил тайком от Топильского, а Топильский утаил от Тимашкевича, что он сам забрал 2,5 млрд. руб.
История с мануфактурой совершенно ясна. Мануфактура была сдана «Оптовику». Но что это за «Оптовик»? Этот «Оптовик» состоял из четырех лиц: полумертвого старика Михайлова, Зверева, состоявшего на побегушках у Топильского, Воробьева шурина Топильского и четвертого человечка – Стрижева, который исполнял обязанность бухгалтера, хотя при допросе Зверев сказал, что бухгалтерии никакой там не было. Вот и все это «общество».
Как работал этот «Оптовик»? Работал «Оптовик» на мануфактуре, которую дал ему Топильский. Вполне понятно, что Топильский должен был что-то за это получить, и ему действительно была отчислена некая сумма. Это нашло отражение и в их книгах, хотя эти книги – филькина грамота. Сам Зверев признал, что хотя эти книги не были составлены за один присест, но они были переписаны за один присест. Переписывались книги в спешке, вследствие чего переписчики забыли на левой стороне написать «11 марта 1923 г.», и оказалось, что на левой стороне заприходована мануфактура в апреле, а на правой – продана мануфактура в марте. Если допустить, что в этой филькиной грамоте отразилась до некоторой степени правда, коммерческая истина, и эти две тысячи аршин Топильского вошли в счета на 11 600 млн., то все-таки 1800 млн. остаются тем подарком который преподнес этот «Оптовик» инициатору и, так сказать; вдохновителю своему, своей главной опоре и кормильцу своему, тому же самому Топильскому.
Я знаю, что защита может мне возразить: «Странное положение, – вы говорите, что «Оптовик» это – Топильский, а, с другой стороны, обвиняете Топильского в получении взятки, а Зверева в том, что он, как ответственное лицо, дал Топильскому взятку, выходит, что Топильский дал сам себе взятку».
В действительности тут противоречия нет. Зверев «работал» на деньги и товаром Топильского и из своей доли отрывал кусочек Топильскому, чтобы Топильский и впредь давал ему возможность так «работать». Это, конечно, не взятка в формально-юридическом смысле этого слова, и я во взяточничестве Топильского и не обвиняю, но это один из элементов того метода обогащения, которым Топильский владел в достаточной степени. Таким образом, ко всем художествам, о которых я уже говорил, добавляется и это «художество» с мануфактурой.
Но вот еще новый момент в деятельности Топильского: это договор с латвийской фирмой Спаде. Топильский признал на предварительном следствии получение с фирмы Спаде 2 млрд. руб. в виде взятки. Сейчас Топильский пробует изменить свои показания, заявляя, что это выдумано, что денег от Спаде он не получал и что фирме Спаде давать взятку было не за что. Действительно ли не за что было давать взятки? Топильский сослался между прочим и на то, что договор с фирмой Спаде, по отзыву генерального латвийского консула, оказывался даже убыточным для фирмы Спаде, о чем генеральный консул Латвии счел нужным предупредить, так как цены, выставленные фирмой Спаде, якобы ставят под сомнение, сможет ли эта фирма выполнить договор. Я тоже сначала подумал: что за предупредительность такая латвийского консула по отношению к секции по спасению животноводства? Но, перелистав две странички того тома, в котором находится это отношение, я понял секрет этой предупредительности.
В самом деле, рожь и ячмень были закуплены у этой же фирмы Спаде в Латвии по 420 руб. и по 180 руб., в то время как на рынке стояла цена по 700 руб. за пуд. Но уже через шесть дней – договор был заключен 10 февраля – 16 февраля – фирма Спаде ввиду изменившейся рыночной конъюнктуры повысила эти цены в 3–5 раз. Оказывается, что низкие цены были своего рода приманкой; Спаде нужно было лишь заключить договор, хотя бы по заведомо убыточным ценам, а там можно и пожить… И вот этакий-то договор и подписал Топильский, и за подписание этакого вот договора он и получил взятку. По этому вопросу мы имеем показания Минкина, данные им на предварительном следствии, где Минкин приподнял краешек этой стыдливой завесы и признал, что РКИ приостановила утверждение этого договора, требуя изменений, гарантирующих защиту интересов секции по спасению животноводства. А Топильский самолично подписал этот самый договор.
Ясно, конечно, что за эту самоличную подпись можно было заплатить 2 млрд. руб., тем более, что в обеспечение падающей валюты, которой мы расплачивались с этой фирмой, от всех поступающих грузов из Латвии отчислялось 15 % натурой. Топильский в полной мере защитил интересы фирмы за счет интересов нашего государства. Я полагаю, таким образом, что этот момент является также совершенно установленным и кладущим лишнюю гирю тяжести на чашу обвинения Топильского.
Топильский в своей деятельности характерен еще с одной стороны – как специалист по подлогам, которые нельзя оставить неотмеченными. Каждый шаг, который он делает, он делает, обязательно учиняя какой-нибудь подлог, какое-нибудь надувательство. Он учиняет подлог в сделке с Шестаковым, давая ему фиктивную расписку на продажу будто бы за один миллион рублей лошади «Киенчем», на самом же деле он ее не продал, а оставил за собой. Он совершает подлог с лаврухинским овсом на 800 млн. руб., он вручает Лаврухину подложную расписку, которую Лаврухин хотел приобщить и приобщил к делу, пока не разразилась гроза.
Топильский приобретал дома на имя Зверева по фиктивным запродажным, пользуясь при этом юридической помощью Торсуева, комиссионерскими услугами Зверева и, может быть, нуждой Михайлова. Наконец, у него фиктивно бегают на Московском ипподроме лошади, т. е. бегают самым реальным образом самые реальные лошади, – но опять-таки от имени подставных лиц, хотя эти лошади и принадлежат Топильскому.
Система Топильского – система подлогов, какая-то фантастическая система лжи и коварства. Что ни шаг, то рискуешь запутаться в этой страшной предательской паутине. Топильский всем руководил, все подчинял своему влиянию, но работой не интересовался и думал только о своей личной выгоде. Вот что говорил о нем Минкин: «Я писал, взывал к практической работе, – все-таки работа в секции не шла. Мой труд, видимо, в секции не ценился, мои предложения выслушивались, приказы читались, но не исполнялись».
И это верно. Мы знаем, что там вообще приказы не исполнялись. Там царило ликвидаторское настроение. Минкин говорит: «Я неоднократно говорил ему, что мы должны быть сплочены в работе, но Позигун соглашался и со мной и с Топильским. И, наконец, я стал себя чувствовать чужим в секции. Большинство работников сплотилось вокруг Топильского. С Поволжья раздавались бесконечные крики и мольбы: дайте лошадей! Весенняя кампания была в разгаре, и я настаивал на продолжении кампании, на продолжении работы, но секционных работников обуревало ликвидаторское настроение, и секция была ликвидирована»… Вы видите, что Топильский является здесь центральной фигурой: все около него, он руководит всем решительно. Он начал руководить и повел работу тогда, когда еще хотел работать, когда он еще не осуществил всех своих замыслов, когда был увлечен этими замыслами. Но вот он почувствовал, что его замыслы будут разбиты, и он опустил руки и все опустили руки, и секция была ликвидирована.
В секции, которая держалась главным образом на плечах Топильского, процветала, помимо всех тех безобразий, о которых я здесь говорил, еще и безотчетность. Вам говорили здесь в течение всего процесса: такой-то представил отчет, такой-то представил отчет. Вам даже указали на то, что если отчеты эти оказались не принятыми, не просмотренными, то это, в сущности говоря, не по вине уполномоченных, не по вине тех, кто представлял эти отчеты.
Это, конечно, совершенно необоснованная отговорка, и для того, чтобы показать это, я приведу одну лишь маленькую справку; Лаврухин здесь показывал, что он 1 февраля представил свой отчет, который ему вернули 9 мая, а 1 июня он был арестован. Срок, конечно, достаточный для того, чтобы добиться приведения отчетов в необходимую ясность, чтобы не нужно было их возвращать еще раз для всяких исправлений. Однако он не сделал этого и с 9 мая до 1 июня не позаботился о том, чтобы эти отчеты привести в порядок. Когда я буду говорить о Лаврухине, я скажу специально об этом отчете, скажу, чем он порочен и чем порочна та «выборка», которую он представил суду.
Я сейчас указываю на этот момент лишь для того, чтобы показать, что уполномоченные не считали себя особенно ответственными за эти отчеты. Ответственность за эти безответственные действия я возлагаю целиком на лиц, возглавляющих секцию, и, в первую очередь, на Позигуна, особенно имея в виду, что он коммунист.
В самом деле, вы посмотрите, какой получается порядок вещей. 18 февраля заседание президиума ЦК помощи голодающим. Доклад Минкина утверждает Позигун, а не Топильский. Пусть так. Президиум ЦК Помгола признает цифровой материал по эвакуации племенного скота неудовлетворительным. Ясно и четко. Это было 18 февраля, товарищи судьи. Топильский подтвердил, что в декабре работа была уже свернута и, следовательно, был достаточный срок для того, чтобы с момента сворачивания работы, в конце декабря, до 18 февраля позаботиться об этих отчетах. – Ведь Позигун прибегал даже к таким мерам воздействия, как истребование Лаврухина и других уполномоченных чуть ли не по этапу. Лаврухину было приказано явиться, иначе он будет доставлен в административном порядке. Приехал Лаврухин. Что вы сдёлали с ним, Позигун? Вы приняли его отчеты, вы приняли меры к тому, чтобы Лаврухин, так скоропалительно бросивший свою работу, свою большую и важную работу, вернулся к ней как можно скорей, вы поинтересовались тем, чтобы он сдал отчеты? Нет, вы ограничились резолюцией о проверке, а об исполнении никто и не думает. Представить отчеты в недельный срок требует ЦК Помгола, требует государство, отпустившее 132 млрд руб., собранных из отчислений по фабрикам и заводам, по волостям и деревушкам, по казармам и лагерям красноармейцев. А вы позаботились о том, чтобы эти 132 млрд. руб. были учтены, – я уже не говорю по копейке, а хотя бы по миллиону?
И вот 31 марта издается приказ № 7. Я особенно обращаю ваше внимание, товарищи судьи, на эти даты: 18 февраля требуется представить отчет в недельный срок, а приказ № 7 появляется 31 марта. В этом приказе из трех пунктов предлагается всем уполномоченным представить отчеты, под руководством Топильского обработать и представить в бухгалтерию Цузема. Обрадовались все подсудимые и кричат (и Топильский больше всех): вот бухгалтерия Цузема, вот болото, вот трясина. Но была ли эта бухгалтерия действительно «трясиной»? Это не доказано, это не установлено.
На суде Топильский пытался в этом вопросе славировать, заявив, что по приказу № 7 нужно было составить статистический отчет, а не бухгалтерский. Но я предъявил Топильскому этот приказ и доказал, что он говорил именно о бухгалтерском отчете. Я теперь спрашиваю руководителей секции: если отчетов нет (а их нет, ибо даже те, которые есть, неудовлетворительны, так как в тепловском отчете трех миллиардов все-таки не хватает), то должны ли вы отвечать за это? И если лаврухинского отчета мы не видим, и если ширяевского отчета мы не видим, то мы смело можем поставить вопрос об ответственности руководителей секции, которые безответственно действовали, которые, вопреки постановлению президиума ЦК от 18 февраля, вопреки своему собственному распоряжению от 31 марта, не позаботились о том, чтобы эти отчеты в конце концов были представлены.
А вот 25 апреля в заседании ЦК Помгола с участием Рескина, Топильского и Позигуна подводили итоги этой работы и, между прочим, констатировали, что полностью отчетов уполномоченные не представили. 25 апреля опять нет отчетов, но интересна маленькая ремарка к этому протоколу, в которой говорится, что члены этой секции деятельно участвовали в заседании. Они деятельно участвовали в заседании!
Вот почему, товарищи судьи, при этой системе взяточничества, подлогов, хищений, расточительства, безотчетности через некоторое время ЦК Помгола убедился, что с этим гнилым аппаратом нельзя выполнить задания по вывозке и эвакуации 40 тысяч голов скота, и пришлось сократить эту цифру до 11 тысяч, а из 11 тысяч пришлось выполнить едва пять с лишним тысяч, около шести. Отчет ревизующих органов констатирует, что весь план работы по спасению скота был, таким образом, выполнен лишь на 14 %, а вывозка этого скота была выполнена силами секции по спасению животноводства лишь на 9,7 %. Эту цифру, правда, оспаривает Топильский, говоря о 18 % и даже о 38 %, если учесть кооперацию и всякие другие организации, вывозившие скот. Но этот же отчет ревизующих органов говорит, что содействие, которое оказывала секция по спасению животноводства, выражалось главным образом, если не исключительно, в предоставлении транспортных средств, т. е. давались бумажки в НКПС на получение вагонов.
Во всяком случае план вывоза в 40 тысяч голов свелся к 5,5 тысячам, т. е. к 12–13 %, а деньги, отпущенные первоначально, были все израсходованы, все 132 млрд. руб. Какова была система работы, видно хотя бы из того, товарищи судьи, что ведь тогда, когда Теплов, например, кричал, что у него нет денег, деньги были. В то же время ему приказывали – если это верно – производить ненужные закупки. Позигун утверждает, что Теплов по собственной инициативе закупил валенки и дамские ботинки, назвав их из стыдливости «крестьянскими». Вместо фуража закупали… валенки и дамские ботинки! Это общая система работы этой самой секции, где засели люди бесхозяйственные, люди корыстные. Во главе этих людей стоял Топильский, который в отношении корысти побил рекорд. Я утверждаю, что обвинение, предъявленное по обвинительному заключению Топильскому, предъявлено совершенно правильно. Это преступление предусмотрено ст. 188, говорящей о мошенничестве. В действиях Топильского я усматриваю и наличие ст. 113 – присвоение, ибо лошади, которые закупались им, закупались на государственные средства, на кровные рабоче-крестьянские деньги. Тут есть и ст. 114, ибо система взяточничества входит в ст. 114, и достаточно одной операции с «Оптовиком», чтобы признать правильным предъявление этой статьи, и, наконец, тут налицо и ст. 110 УК.
Товарищи судьи, за те преступления, которые совершил Топильский против республики, в законе назначено самое суровое наказание. Топильский хотел предвосхитить события. Свой приговор над собой он сам произнес, он сам хотел и привести его в исполнение. Ему это не удалось. Теперь он предстал перед судом, и во имя блага республики я требую для него высшей меры наказания. Пусть справедливый приговор свершится…