Другой взгляд

Нина Васильевна решила сварить на обед грибные щи: всегда любила их больше, чем мясные. К тому же начался Великий пост. Хотя, конечно, поститься Нина Васильевна не собиралась: здоровье не позволяет, несколько лет назад врачи обнаружили сахарный диабет. Ничего, рассудила она, Бог простит. И так приходится постоянно во всём себе отказывать: что-то врачи запрещают, на что-то пенсии не хватает.

Нина Васильевна, натужно кряхтя, нагнулась и достала из ящика под мойкой крупную морковку. Придирчиво оглядела её и принялась чистить ножом с коричневой облезлой ручкой. Репчатый лук и грибы (самые дешёвые – вешенки) она уже вымыла, нарезала и бросила на сковородку. В большой тарелке с отколотым краем ждала своего часа нашинкованная капуста. Мать говорила, что битая посуда в доме не к добру. Но как-то рука не поднималась взять и выкинуть целую тарелку из-за одного маленького скола.

Надо будет сходить в коридор за картошкой. Нина Васильевна хранила её во вместительном деревянном сундуке, который сколотил когда-то муж. Хоть за это ему спасибо. После смерти Леонида прошло уже больше десяти лет, но Нина Васильевна до сих пор продолжала мысленно его отчитывать. Что хорошего она видела за годы совместной жизни? Одевалась из экономии кое-как, машину они не купили, на дачу не накопили, на курортах не побывали. На базу отдыха три раза съездили – вот тебе и весь курорт. Ремонт Лёнька делал-делал, да так и недоделал: балкон рейкой обит только наполовину.

Одно хорошо – дочь вырастили. Да и то… Светка как уехала после института за своим драгоценным Витенькой в Краснодарский край, так носу к матери и не кажет. И раньше редко наведывалась, а как Лёнька помер, вовсе дорогу забыла. Только на праздники звонит. Отмечается.

Нина Васильевна раздражённо швырнула очищенную морковь на разделочную доску и принялась нарезать её неровными кружочками. Конечно, мать плохая! А то, что она сорок лет в школе, как на каторге? Учитель физики – это вам не дворник какой-нибудь. И не инженеришка на заводе вроде Лёньки. Не получается вернуться вечером с работы и все проблемы оставить за порогом. И тетрадки домой тащишь, и планы-конспекты, и проблемы с учениками. А ещё и приготовить надо, и постирать, и убрать, а после – опять за письменный стол. Где тут время найти на Светку!

Вот она вечно с папой да с папой любимым. Постоянно шептались о чём-то, секретничали. Потом он пить начал, и Нину Васильевну прямо колотило от злости. Смотреть на него, скотину, противно было. А Светка – «папуль, покушай» да «папуль, ляг, поспи»… Сюсюкалась с ним, как с дитём малым. Однажды, тварь неблагодарная, психанула да как выкрикнет матери в лицо: это из-за тебя, мол, папа спивается! Ты его заедаешь, жизни не даёшь! Нет, вы видели?! Нина Васильевна тогда аж дар речи потеряла от такой несправедливости.

Она резким движением вывалила оранжевую горстку моркови на сковороду, где уже скукожились и потемнели грибы и поджарился лук, быстро перемешала всё и накрыла крышкой. Отправила в кастрюлю капусту, вышла из кухни и двинулась в большую комнату.

Одно только и название – «большая». А на самом-то деле и эта комната, и вся квартирка крошечная и тесная. Нина Васильевна осторожно села на диван. Тот недовольно скрипнул и промялся под её немалым весом. Поправилась она в последние годы, что и говорить. Надо бы похудеть, но как-то недосуг. Нина Васильевна медленно обвела комнату рассеянным взглядом. Диван, пара кресел, журнальный столик с телефоном, облысевший ковёр, торшер на длинной ноге, телевизор на тумбочке да древняя полированная стенка – вот и всё богатство. Вроде и мало мебели, а такое чувство, что кругом заставлено, ходишь – на углы натыкаешься.

В комнате почти всегда сумрачно: Нина Васильевна привыкла задёргивать тёмные шторы, чтобы не любоваться свалкой на балконе. Она скидывала туда вещи, которые выкинуть жалко, а дома держать негде. Постепенно гора росла, и в результате на балкон стало почти невозможно выйти. Выстиранное бельё приходилось развешивать на верёвках в ванной. Нина Васильевна всё ждала, когда Светка приедет и разберёт эти завалы. Но дочь не ехала.

Переведя дух, Нина Васильевна направилась в коридор за картошкой, прихватив по пути потрёпанное пластиковое ведёрко. Вышла из квартиры, подошла к ларю, открыла его и принялась кидать в ведро разномастные бугристые клубни. Перед тем, как вернуться обратно в квартиру, покосилась на Анечкину дверь. Спит ещё, небось. До полуночи, наверное, книжки читала. Нина Васильевна покачала головой и скрылась у себя.

Если подумать, никого в жизни и не осталось, кроме Анечки Тумановой да Борьки Рябинина, который живёт в соседнем доме, на пятом этаже. Вот ведь как странно вышло…

Анечка, смеясь, называла их «тремя мушкетёрами». Когда-то они учились в одном классе. Нина сидела за партой с Борькой, а Анечка – впереди, с Колей Демченко. Её уже тогда все называли только Анечкой, так она ею и осталась, хотя в шестьдесят четыре года это уже смешно. Анечка всю жизнь проработала в каком-то московском издательстве художником, разукрашивала детские книжки. «Тоже мне – работа», – фыркала про себя Нина Васильевна.

После окончания школы они потеряли друг друга из виду. Свела всех вместе, соединила Анечка, которая вновь поселилась в Казани около семи лет назад. Похоронила мужа, с которым жила в Москве, продала там свою квартиру и купила здесь, в родном городе. Удивительно, но ей повезло найти подходящее жильё в том самом доме, где когда-то она жила с родителями и братом Арсением! Она вообще всегда была везучая.

Квартира её родителей была ровнёхонько над квартирой Нины Васильевны. Все десять школьных лет Анечка поутру спускалась на Нинин второй этаж и ждала подружку на лестничной клетке. Она выходила, и девочки отправлялись в школу, которая находилась в соседнем дворе. В этой самой школе Нина Васильевна, окончив пединститут, проработала до самой пенсии. Так и прошла вся жизнь в школьных стенах, здесь она сначала росла, потом старилась.

Сейчас в бывшей Анечкиной квартире живёт молодая семья с маленьким ребёнком. Нина Васильевна, счищая с картошки тонкую коричневую стружку, недовольно глянула наверх. Что за несносный мальчишка! Когда был младенцем, днём и ночью орал-надрывался, а теперь подрос, плакать перестал, зато принялся шумно играть, громко болтать и постоянно носиться по дому, стуча пятками. Нина Васильевна всякий раз, встречаясь с соседкой во дворе, строго выговаривала ей за сына учительским тоном. Та смущалась, оправдывалась, извинялась.

Когда Анечкины родители умерли, не в один день, конечно, но в один год, по очереди, квартира досталась Арсению. Анечка, в отличие от Нины Васильевны, выгодно вышла замуж за москвича, перебралась к нему в столицу и добровольно отказалась от своей доли наследства. Легко быть добренькой, когда нет проблем с деньгами! Арсений квартиру родительскую продал и подался в ту же Москву, вслед за сестрой. Тоже женился там, сына родил, а потом раз – и попал под поезд. Из родни у Анечки остался только племянник, Сашка.

Вот скажите, стал бы нормальный человек менять столицу, где у неё, между прочим, единственный родственник имеется, на провинцию?! Но Анечка с детства была странная, чудная. Когда она появилась на пороге Нининой квартиры, та чуть в обморок не упала. Столько лет не виделись! Анечка на шею ей бросилась, давай обниматься, слёзы от счастья лить. И вроде всё такая же, как на выпускном. Нина Васильевна даже поморщилась от досады.

Сама-то она отяжелела, погрузнела. Раз в полгода делала на голове практичную «химию» в парикмахерской, где пенсионеров стригли и причёсывали со скидкой. Носила тёмные добротные костюмы, квадратные пальто, мохнатые кофты из колючей шерсти, а дома – пёстрые фланелевые или сатиновые халаты. По возрасту! А бывшая подруга Анечка стояла перед ней в брючном костюме песочного цвета с легкомысленными васильково-бирюзовыми вставками. На шее – шифоновый лазоревый шарфик. В ушах – длинные серебряные серёжки с синими камушками. Стрижечка затейливая – волосок к волоску. Туфельки на каблучке. Фифа.

Нина Васильевна подумала, что это она в честь приезда так вырядилась. Но вскоре выяснилось, что Анечка постоянно что-то этакое на себя напяливает и волосы укладывает. Даже дома. И шарфиков этих у неё миллион, к каждой тряпке – свой, подходящий. А уж в квартире (которая, кстати, побольше, чем у Нины Васильевны) чего натворила! Денег-то, видать, от продажи московской квартиры о-го-го сколько осталось, вот и хватило на шикарный ремонт.

Но, вынуждена была признать Нина Васильевна, забегая к Анечке каждый день, дело вовсе не в дорогущей плитке, натяжных потолках и гладких обоях с набивным рисунком. У Анечки всё диковинно. Две стены сама красками расписала, навроде фотообоев. Статуэтки какие-то, цветы в кадках, мебель светлая, коврики разные, картины… Борька, как пришёл, сказал, что в этом доме много воздуха и простора. Нина Васильевна губы поджала в ниточку и ничего не сказала.

Потому что воздуха – его везде одинаково. А эти двое вечно разговаривали так, что со стороны казалось: никого рядом с ними нет, одни на белом свете. Борька уж седой весь, а как Анечку снова увидел, спину стал держать и ботинки чистить. Смех, да и только!

Нина Васильевна помнила, как Анечка рыдала на её плече после выпускного вечера. Увидела, что Борька поцеловался с Ленкой Веригиной! Нина точно знала, что Ленка сама на Борьке повисла, он растерялся и не успел её оттолкнуть, а тут Анечка возьми да и приди! Нина могла бы об этом подруге рассказать, но… не стала. Зачем? Пускай разбираются! В сердечные дела вмешиваться – себе дороже. Борька сам виноват: бегал за Анечкой чуть не десять лет, а так ничего и не сказал, только смотрел, как телёнок. И Анечка хороша: тоже сохла по нему и молчала. Взяла бы да призналась! Нет же, гордая.

Она-то, Нина, чего только не делала, чтобы Борьке понравиться! Домашние задания списывать давала, на контрольных подсказывала, юбку укоротила на три сантиметра – вспомнить стыдно… А он ноль внимания.

Эх, чего уж теперь… После выпускного Анечка с Борькой и не поговорили толком ни разу. Она в Москву учиться уехала, он в какую-то военную академию подался. Помотался-помотался по стране, и тоже несколько лет назад вернулся. Женился, говорит, целых два раза. Только не жилось что-то с жёнами. От первой супруги сын родился, в Германии давным-давно живёт.

У Борьки сын. У неё, Нины Васильевны, дочь. А всё равно одни, как и Анечка, которая так родить и не сподобилась. Почему? Бог весть. Может, фигуру берегла.

Нина Васильевна запустила в кастрюлю к бодро булькающим овощам и грибам нарезанную кубиками картошку и убавила огонь. «Через двадцать минут можно отключать», – удовлетворённо заключила она. После надо в магазин сходить, сметаны купить и хлеба. Хотя, может, не стоит сметану-то? Как-никак пост… Нина Васильевна с минуту поколебалась, но решила побаловать себя. Что за щи без сметаны? В конце концов, может, и нет никакого Бога. Она всю жизнь физику преподавала, и ни одного доказательства его существования не увидела. А если Бога нет, так ради чего тогда суп без сметаны есть? А коли он всё-таки существует, то понимать должен: у неё диабет. Она больной человек.

Нина Васильевна задумчиво посмотрела в окно. На противоположной стороне улицы, на первом этаже пятиэтажки, располагался большой магазин. Когда-то он назывался лаконично – «Продукты», а теперь на вывеске красовалось мудрёное слово «Элком». Но магазин так и остался прежним, со скучными очередями и грубоватыми продавщицами. Правда, здесь теперь продавались ещё и хозяйственные товары. Люди входили и выходили, спешили по своим делам, а Нине Васильевне давно спешить было некуда, не к кому и незачем.

Выйдя на пенсию, она, незаметно для себя, стала останавливаться и подолгу беседовать у подъезда с другими пожилыми женщинами. У неё почему-то проснулся жадный интерес к чужим жизням, и они с Лидой Мясниковой и Любой Парамоновой подолгу смаковали, подробно обсуждали то, что не имело к ним лично никакого отношения.

Беседуя с соседками, Нина Васильевна меньше думала о себе. Постепенно таяла тяжкая обида на директрису Марину Альбертовну, однажды мягко намекнувшую ей, что пора на заслуженный отдых; на коллег и учеников, совсем не огорчившихся её уходу. Нина Васильевна, оказывается, не так учила, не так объясняла, не так с детьми разговаривала… А то, что всю себя школе отдавала, дочь с мужем, можно сказать, забросила? Это, выходит, не считается?

Досужие разговоры позволяли забыть о дыре, которая образовалась в душе, и которую Нина Васильевна распознавала по ледяному холоду и горестному ощущению внезапной пустоты. А потом её товарки, которые были на десять-пятнадцать лет старше, одна за другой умерли. И каждый раз, вглядываясь в их мёртвые пожелтевшие лица, Нина Васильевна думала: есть ли там что-то? Есть ли тот, кто всё до донышка про тебя знает? Будет ли спрос? Но притихшие и умолкнувшие навсегда подружки не могли ей ответить. И во сне не являлись, чтобы поделиться впечатлениями.

После смерти Любы и Лиды Нина Васильевна вдруг стала сдавать. Всё чаще не могла найти сил выйти из дому. Заползали в голову ненужные, тягостные мысли про беспросветное, горькое, непроходимое одиночество. Вспоминался муж, Лёнька, и стало казаться, что она и впрямь перед ним виновата. И Светка почти не звонила и не ехала… Наверное, обижалась за покойного отца. Жила в своей деревеньке, грелась на берегу глупого беспечного моря, позабыв о матери, которую до костей пробирал глубокий смертный холод…

Неизвестно, чем бы это кончилось, может, и отправилась бы Нина Васильевна вслед за мужем и подружками, но тут, откуда ни возьмись, возникла Анечка. И вот уж который год она, Нина Васильевна и Борька каждый день встречались, захаживали друг к другу на чаёк, вместе смотрели телепередачи, ходили в магазин или аптеку. Ездили в сезон на старенькую Борькину дачу, копошились в земле.

Анечка приобщила друзей к театру, а ещё они полюбили смотреть фильмы в уютных современных кинозалах. Впрочем, если честно, больше это относилось к Борьке с Анечкой, которые вдобавок и по выставкам каким-то мотались, и по музеям-консерваториям. Нина Васильевна беззлобно ворчала и посмеивалась, когда восторженная Анечка вещала про экстаз, катарсис, гениев-творцов и прочую чушь. Охота людям деньги на ерунду переводить?

В прошлом году с Борькой приключилась беда: разбил инсульт. Слава богу, они с Анечкой оказались рядом, сразу вызвали «скорую». Врачи подоспели быстро, увезли Борьку в хорошую больницу.

Нина Васильевна, конечно, помогала. Приготовить там чего, купить-принести… Но выхаживала Борьку Анечка. Она и в больницу с ним поехала, и дежурила возле него. «Утки» таскала, кормила с ложечки, ночей не спала. Нина Васильевна как-то сказала ей, чего, мол, гробишься, сама уж не девочка, а у него сын, между прочим, есть. Пусть приезжает из своей заграницы и выхаживает отца! Квартира-то, случись чего, ему достанется. Анечка ничего не ответила, только посмотрела как-то странно, вроде бы жалостливо. И на этом – всё.

Врачи сказали, нужна реабилитация, специальные занятия. А это удовольствие недешёвое. У Борьки хоть пенсия и хорошая, однако этих денег не хватило бы. И снова Анечка помогла. У неё кое-какие сбережения имелись. Может, от проданной столичной квартиры, а может, накопила. Она, хоть и с придурью, а своего, по всему видать, не упустит. И к тому же бездетная: на кого ей было лишнее тратить? Вот и набивала кубышку.

Борька реабилитацию прошёл, в санаторий съездил, и теперь оправился почти полностью, разве что ногу слегка приволакивал.

Суп сварился, и Нина Васильевна отключила газ. Теперь можно и в магазин сходить. К Анечке только надо забежать, спросить, пойдёт ли. Но не успела она выйти из кухни, как раздался деликатный стук в дверь. А вот и Анечка, безошибочно угадала Нина Васильевна. Наверное, только встала, лежебока! Она поспешила в прихожую, распахнула дверь и раскрыла рот от удивления, увидев не только Анечку, но и Борьку.

– Откуда это вы вместе-то? – вместо приветствия буркнула Нина Васильевна, посторонившись и пропуская их в квартиру.

– Доброе утро, Ниночка! – прощебетала Анечка, Борька тоже поздоровался и вслед за ней прошёл в большую комнату. Нина Васильевна повернула ключ в замке и направилась туда же.

– Темновато у тебя, Нинуша! – в сотый раз заметил Борька, приблизился к окну и раздвинул занавески. – Так-то лучше.

– Ничего не лучше, – буркнула Нина Васильевна, – базар у меня на балконе-то.

– А ты на базар не смотри. Бери выше! Вон, солнце какое! – заливался Борька. Обычно он держался куда сдержаннее, но, видимо, был чем-то взволнован, оттого и болтал. Анечка тихо улыбалась.

– Чего нарядились-то, как на парад? – озадаченно спросила Нина Васильевна, наконец заметив, что «мушкетёры» одеты не по-домашнему. На Анечке было серо-голубое трикотажное платье, доходившее ей почти до щиколоток, на Борьке – костюм, в котором он обычно выходил в свет. – Собрались, что ли, куда?

– Собрались, – смущённо проговорил Борька и внезапно замолчал.

– Нинуша, дорогая наша, мы хотели тебе сказать… – пришла на выручку Анечка, запнулась, покраснела, как девчонка, и выпалила слегка подрагивающим голосом:

– Мы с Борей решили пожениться.

– Только что подали заявление! – Борька расплылся в счастливой улыбке, которая сделала его похожим на юношу, каким он был когда-то.

Нина Васильевна смотрела на них и не могла выговорить ни слова. Смысл сказанного дошел до неё сразу, но она отказывалась верить в происходящее. Новоявленные жених и невеста истолковали её молчание по-своему. Они переглянулась, и Анечка сбивчиво заговорила:

– Нинуша, ты, наверное, думаешь, что это очень глупо… В шестьдесят с лишним бегать по загсам – только людей смешить, но… Мы же с Боренькой в молодости… и… Нам всё равно, кто что скажет. – В её интонации прозвучало что-то похожее на отчаянный вызов. – После Бориной болезни мы на многое взглянули по-другому. Никто не знает, сколько нам осталось! Хочется сделать то, что кажется правильным.

Она умолкла, и эстафету принял Борька. Он слегка приобнял Анечку за плечи и торжественно произнёс:

– Сколько ни отпущено, это время мы хотим провести вместе.

Они стояли перед Ниной Васильевной, взбудораженные, переполненные своим запоздалым, наивным счастьем, а ей казалось, будто её предали, отвергли. Так она чувствовала себя, когда её выгнали на пенсию. И ещё раньше, когда поняла, что Борька выбрал Анечку, и с этим ничего не поделаешь. Прошло почти пятьдесят лет, и Нина Васильевна вновь оказалась третьей лишней при этой парочке.

– Что, и свадьбу будете гулять? – брякнула она скрипучим голосом, просто чтобы не молчать.

Они расхохотались, и Анечка ответила:

– А что, гулять так гулять! Нинуша, на самом деле мы просто тихонько распишемся, а после все вместе, мы с Борей и ты, посидим в ресторане. Какие уж церемонии в нашем возрасте!

– Когда? – Нина Васильевна понимала, что ведёт себя странно. Надо бы показать, что она рада за них, пожелать им счастья, но слова не шли с языка. Внутри сжалась и не давала дышать тугая пружина.

– Обычно надо месяц ждать, но нам обещали в начале следующей недели «окошко» найти, – весело проговорила Анечка, – испугались, наверное, вдруг не доживут старики!

Они снова засмеялись, довольные собой.

– Что ж, раз так, поздравляю, – наконец-то сумела выдавить Нина Васильевна.

– Спасибо! – хором отозвались Анечка с Борькой.

– Ты уж извини, Нинуша, нам нужно бежать. Вечером всё обсудим, ладно, дорогая? Надо кольца купить и с рестораном определиться, – заторопилась Анечка, подошла вплотную к Нине Васильевне и крепко обняла подругу. – Остаётся всего-то несколько дней.

Борька с Анечкой засеменили к двери. Нина Васильевна шла за ними. Теперь всегда будет так, мелькнуло в голове. У них – свои дела, заботы, своя жизнь, а «Нинуша» останется на прицепе. Общаться с ней они станут постольку-поскольку. А может, и раньше так было, просто она не замечала?

– Погодите, а Сашка? А Артём? – неожиданно сообразила Нина Васильевна.

Артёмом звали Борькиного сына. Будущие молодожёны остановились. Анечкина спина чуть заметно напряглась. Борька обернулся и ответил, пожав плечами:

– А что Тёмка? Поздравил, счастья пожелал. Ты же знаешь, мы мало общаемся, он в Германии, у него своя жизнь. Сюда, наверное, никогда уж не вернётся.

Анечка тоже оглянулась и с деланным оживлением скороговоркой пролепетала, избегая смотреть подруге в глаза:

– Сашеньке тоже скажем на днях. До скорого, Нинуша!

Дверь за ними захлопнулась. Нина Васильевна пару минут стояла, тупо уперевшись взглядом в косяк, потом круто развернулась и побрела обратно в комнату. Упала в кресло. Получается, Сашка ничего не знает. Анечка боится говорить ему о своих планах. Скорее всего, собирается поставить перед свершившимся фактом. Видимо, предполагает, что тот будет против. А может быть, попытается им помешать.

Нина Васильевна помедлила, вспоминая трепетно-счастливые лица Анечки и Борьки. Отбросив сомнения, решительно протянула руку к записной книжке и придвинула к себе телефонный аппарат. Несколько лет назад они на всякий случай обменялись номерами телефонов ближайших родственников.

Спустя некоторое время, попрощавшись с Анечкиным племянником и повесив трубку, Нина Васильевна сидела, прокручивая в памяти только что состоявшийся разговор. Сил подняться не было: словно вросла в кресло, не могла пошевелиться.

Беседа получилась – ни в сказке сказать. Нина Васильевна держалась с достоинством, сказала всё, как есть: спокойно проинформировала Сашку, что тётка чудит, собирается на старости лет замуж. Будущий супруг – инвалид, перенёс инсульт, придётся Анечке быть при нём сиделкой. Тонко намекнула, что жених, возможно, не бескорыстен. Уже пользовался Анечкиными средствами. Должно быть, метит и на её квартиру. Иначе зачем бы ему настаивать на официальном бракосочетании? А ведь Сашка-то единственный наследник, разве это правильно, что жилплощадь уплывёт чужому человеку?

Она ждала, что Анечкин племянник изумится, заахает-заохает, рассыплется в благодарностях. Начнёт горячо возмущаться вечным тёткиным безрассудством, непрактичностью, сумасбродством, старческим эгоизмом. Пообещает срочно выехать и разобраться в ситуации. А он, паршивец…

В голове не укладывается: обрадовался! Это кем же нужно быть, чтобы такому – радоваться! Нина Васильевна растерялась. Поначалу решила: может, недопонял чего. Потом подумала: шутит. Ёрничает. Оказалось, нет! Серьёзно говорит. Приехать, правда, пообещал. Чтобы тётушку любимую поздравить. И её, Нину, поблагодарил: спасибо, дескать, за отличную новость.

Вот и все дела.

Нина Васильевна глянула на простенькие настенные часы. Половина одиннадцатого, а она ещё не завтракала! Что теперь – с голоду помирать из-за этих дураков блаженных? Неожиданно проснулся зверский аппетит, ужасно захотелось только что сваренных грибных щей. Пусть и без сметаны, которую она так и не успела купить. Нина Васильевна выбралась из кресла, направилась было на кухню. Однако, сделав пару шагов, развернулась и подошла к окну. Задёрнула тёмные занавески, погрузив комнату в привычный полумрак, и, больше уже не мешкая, отправилась завтракать.