Моменты из жизни Господина Чернильникова

Немедля я согласился, однако не являлся особым поклонником охоты. Хозяин убедил меня, что у него великолепное оружие и не стоит ни о чем беспокоиться.

Ранним утром следующего дня мы отправились в поместье Чигирина. Прибыв на место, он переоделся в охотничью одежду: глубокого синего цвета полукафтан, подпоясанный черным ремнем, высокий картуз и шаровары со штрипками, заправленные в сапоги. За голенищем сапога был вставлен арапник домашнего плетения.

Хозяин оказался поистине щедрым, он обеспечил всю охоту и даже наказал егерю облачить меня в охотничью одежду. После перевоплощения во мне совершенно не читался образ писателя и главного редактора.

Мы отправились к месту охоты на лошадях. Сеттер всю дорогу бежал мелкой рысью то подле нас, то забегая много вперед, однако возвращался обратно. По пути Чигирин рассказал мне о том, что в охоте ирландский сеттер страстен, но в то же время легко управляем. Как оказалось, он был выведен для охоты на пернатую дичь – луговую, боровую, болотную, водоплавающую, а также на зайца и другого мелкого зверя. Чигирин уверял, что у этих собак отличный нюх, и самое главное достоинство этой породы – выносливость. Используют ирландских сеттеров чаще всего как подружейную собаку.

Меня заинтересовало… А что это значит, «подружейная собака»?

Чигирин объяснил, что такие собаки используются в качестве помощника человека в охоте с ружьем. В момент выстрела подружейная собака находится недалеко от охотника, буквально под ружьем.

Добравшись до нужного места, мы спешились с лошадей и привязали их к дереву. Егерь сопровождал нас в охоте.

Мы пробирались сквозь чащу, и вот наконец сквозь толщу пушистых зеленых веток открылся прекрасный вид на озеро.

Погода была солнечная, и вода в озере была словно зеркало, в котором отражалось небо с плывущими по нему легкими пушистыми облаками.

Однако, несмотря на безмятежность, на озере кипела активная птичья жизнь.

Сеттер оживился и побежал энергично, галопом. По его повадкам было понятно, что он быстро обнаружил притаившуюся птицу. И вдруг он резко остановился и встал в грациозную высокую стойку, указывая на место нахождения дичи. Чигирин подал определенную команду. Собака выгнала птицу под выстрел.

Молниеносно Чигирин вскинул ружье в небо, и раздался выстрел, казалось, будто это прогремел гром, однако погода оставалась ясной. Небольшое бездыханное коричневое пятно, которое минуту назад было птицей, камнем полетело в воду, нарушив ее безмятежную гладь. Чигирин вновь подал команду, и сеттер бесстрашно бросился в воду. Схватив добычу, он так же стремительно доплыл до берега, отряхнул свою безупречную каштановую шерсть и отдал трофей хозяину.

Чигирин был доволен, он погладил пса по голове, приговаривая слова похвалы. Сеттер вилял хвостом, похожим на метелку, он был доволен не меньше хозяина, это можно было прочитать на его еще немного мокрой морде.

Охота продолжалась, и раз за разом я не переставал восхищаться быстротой и грациозностью собаки. На охоте Чигирин и сеттер были будто бы единым целым.

Охота удалась на славу, и после нее мы отправились в охотничий домик господина Чигирина. Накануне егерь подготовил его к нашему приему. Мы развели огонь. Отрезав охотничьим ножом крыло от утки, Чигирин дал его сеттеру. Тот радостно подхватил крыло.

– Собаку нужно хвалить и поощрять, иначе она перестанет охотиться, – пояснил Чигирин.

Я посмотрел на сеттера. Он лежал на земле и с удовольствием грыз крыло недавно словленной им утки. В этот момент его довольная морда напомнила мне лицо счастливого ребенка. Я невольно улыбнулся.

После того как мы ощипали одну из уток, егерь приступил к приготовлению шулюма. Что такое шулюм? Честно сказать, я и сам не знал до этого момента. Оказывается, это наваристый жирный суп из дичи. Приготовление шулюма егерем было похоже на настоящий ритуал. Не отрываясь, я наблюдал за каждым ловким движением ножа в его руках.

– Самое главное, это вырезать гузку с железами, – приговаривал, не отрываясь от «ритуала», егерь, – иначе запах будет неаппетитный.

Приготовление подходило к концу, и из казана плыл наивкуснейший аромат. Каждому из нас досталось по глиняной миске сытного и вкусного утиного супа.

Никогда прежде не ел шулюма, но с абсолютной уверенностью могу сказать, что ни за что не откажусь, если мне предложат отведать его вновь.

Я и не заметил, как день стремительно подошел к концу.

Мы вернулись в поместье. Я остался ночевать в любезно предоставленной хозяином гостевой комнате. Хочу сказать, что уснул я еще до того момента, как моя голова коснулась подушки. Спал без сновидений, однако проснулся отдохнувшим и переполненным жизненными силами и с единственной главной мыслью: «Мне нужно как можно скорее написать статью о сеттере». Вы не поверите, но в этот раз у меня не было с собой машинки! Какое горе. На самом деле, знаете, когда мысль приходит к вам, ее нужно как можно скорее записать в том виде, в котором она пришла, ведь уже через минуту в ней изменится порядок слов, через час – сами слова, а через день она вообще может исчезнуть. Так что… Мысль вольна, как птица, и если вы хотите наслаждаться ее прекрасной песней, неустанно следуйте за ней. Я взял первый попавшийся листок и, обмакнув стальное перо в чернильницу, мою однофамилицу, я начал писать первый набросок статьи.

Хозяин наказал своему кучеру довезти меня до Санкт-Петербурга. Чигирин сказал мне, что как только я закончу статью, он хотел бы, чтобы я прочитал ее, прежде чем она выйдет в свет, и поэтому, как только все будет написано, он попросил меня наведаться к нему.

Поблагодарив хозяина за щедрый прием и интереснейшую охоту, я, попрощавшись, сел в экипаж. Кучер подхлестнул лошадей поводьями, и повозка, сдвинувшись с места, начала свой путь до Санкт-Петербурга. Я не мог и не хотел бездельничать по пути домой, поэтому я вновь достал листок с «птичьей песней» и продолжил писать. Повозка качалась из стороны в сторону, и порой я капал чернилами на листок, один раз даже попал на себя. Это будет сложно отстирать… Но вдохновение прежде всего.

По приезде в Санкт-Петербург, я как можно скорее сел за печатную машинку и начал писать статью, не отрываясь ни на секунду. И в итоге в результате страстного писания она была закончена. За окном уже виднелся месяц. Я отложил статью на моем столе и лег спать с чистой совестью и предвкушением завтрашнего дня, ведь, как я и обещал, я обязательно зайду к господину Чигирину.

Но, как всегда это происходит, в нашу жизнь вмешиваются дела неотложные, в моем случае они даже имеют государственную важность, именно поэтому статью пришлось ненадолго отложить.

Спустя неделю вопрос государственных дел был исчерпан, я вздохнул с облегчением, и, наконец взяв статью в руки, направился на прием к господину Чигирину, дабы не обидеть его столь долгим ожиданием.

С каждым шагом до дома господина Чигирина во мне все больше и больше бушевало предвкушение. Я даже продумывал, как он отреагирует на мою статью, какие слова скажет и какое довольство разольется по его лицу.

Позвонил в дверной колокольчик, спустя полминуты ожидания отворилась дверь, и на пороге появилась горничная. Первым долгом я обратил внимание на ее лицо. Оно не было ни грустным, ни веселым, оно не излучало никаких эмоций, будто просто застыло, как на статуе. Это насторожило меня.

Тяжело вздохнув, горничная пустила меня в апартаменты.

Я прошел вновь в ту гостиную, которая больше была похожа на танцевальный зал. Но в этот раз она была какой-то другой. Было ощущение, что воздух вокруг тяжелый и что жизнь… Остановилась? Да… Было такое ощущение, будто дом больше не дышит.

Я сел на диван, обитый дорогими тканями, как вдруг заметил, что стоящее на полу зеркало в человеческий рост завешено.

Послышались шаги, и дверь в гостиную открылась.

Увидев силуэт господина Чигирина, я начал подходить к нему:

– Господин Чигирин….

Но это был не он. Это был молодой мужчина в черном фраке. Его лицо было столь же безэмоционально, как и лицо служанки. Он посмотрел на меня и сказал:

– Меня зовут Антон Гурьевич Чигирин, я сын ныне покойного Гурия Афиногеновича Чигирина. А вы, похоже, Господин Чернильников? – сказал он.

Внутри меня будто бы взорвался снаряд, и жар растекся по венам. Покойный?

– Да… Я принес статью… – ответил я.

– Ну что же, в таком случае вы опоздали, – ответил он.

Покойный.

Господин Чигирин погиб по неизвестным обстоятельствам, и тело его обнаружил егерь близ его же поместья.

Все слова будто бы разлетелись в моей голове, и я не мог собрать их в единое целое.

– Мне… Мне жаль… Примите мои соболезнования… А сеттер?

– Ах… Эта собака – одно большое несчастье. Он сидит в кабинете отца и не дает никому в него войти: ни мне, ни моей сестре. Сразу же скалит зубы и норовит ими впиться в протянутую руку.

– Могу я увидеть его? – спросил я, будто бы не слышал рассказ моего собеседника.

Антон Гурьевич удивленно посмотрел на меня и сказал:

– Если только пожелаете, но едва ли он будет вам рад…

Я следовал за сыном Чигирина, остановившись возле кабинета, он сказал мне:

– Прошу, будьте осторожны.

Я вошел в кабинет. Сеттер, свернувшись, лежал на софе.

Как только дверь закрылась за мной, он медленно развернулся и посмотрел на меня совершенно невинными глазами, чистыми, как у ребенка.

Я понемногу начал подходить, но вдруг он начал скалиться и рычать.

Я остановился и посмотрел на него. Несмотря на злобу, на его морде, как ни странно, можно было увидеть огромную печаль, он будто бы злился для того, чтобы никто не видел ее. Когда он приподнялся, я заметил, что он сидел на том самом синем кафтане, в котором Чигирин ходил вместе с ним на охоту. Он охранял его как зеницу ока, не желая никому отдавать.

В следующую минуту я сделал то, что не делал никогда прежде – опустившись на колени, смотря на сеттера, который не прекращал скалиться и рычать на меня, показывая свою готовность атаковать, лег на пол, на прекрасный паркет в кабинете Чигирина и закрыл глаза. В тот момент я не осознавал, какая опасность мне грозит в таком беспомощном положении, находясь в одной комнате с обозленным животным.

Кто-то осудил бы меня, но только не сеттер.

Послышался прыжок с софы и звук собачьих когтей, скребущихся о пол. Я, так и не открывая глаз, почувствовал, что сеттер приближается ко мне. Он подошел, опустил свою морду к моему лицу и обнюхал меня, после чего резко фыркнул, сбросив запах, и обдал меня маленькими капельками, слетевшими с его мокрого носа.

Несколько секунд спустя я почувствовал тепло. Тепло собачьего тела. Сеттер лег рядом со мной. Я услышал… Звук капающей воды. Но откуда ей быть здесь? Медленно открыв глаза, увидел. Из глубоких янтарных глаз сеттера, стекая по каштановой морде, текли слезы. Если бы я сказал кому-нибудь о том, что я видел, как из собачьих глаз катятся слезы, никто не поверил бы мне.

Боль разлилась в груди и животе. Я аккуратно положил руку на густую каштановую шерсть. Сеттер вздрогнул, однако не ушел. Несмотря на время, проведенное с ним на охоте, мне так и не удалось потрогать его, но сейчас я плавно водил рукой по его немного волнистой шерсти. Она оказалась не такой жесткой, как у всех собак, а мягкой, словно из шелка. Гладя сеттера, я начал говорить с ним:

– Ну что же ты, не плачь, прошу тебя. Он был честным человеком и благородным господином… Именно поэтому он смог воспитать тебя таким. Достойным, смелым, преданным.

Я говорил слова сожаления собаке, а не сыну Чигирина, как это было положено, однако сеттер выражал большую скорбь по своему хозяину, нежели Антон Гурьевич по своему отцу.

В комнате стало тихо. Больше не было слышно звука капающей воды, только лишь мое дыхание и размеренное дыхание сеттера.

Я обнял его. В тот момент, мне казалось, что я знаком с этой собакой много лет и много лет она мой верный друг.

Сеттер начал привставать, я привстал за ним. Подойдя к софе, на которой он недавно лежал, он стащил синий кафтан и подошел ко мне. Держа его в зубах, он смотрел мне прямо в глаза. В следующую секунду сеттер сделал то, что заставило мою душу трепетать от гордости и сентиментальности. Синий чигиринский кафтан лег ко мне на колени. Это был не просто кафтан, это были преданность и доверие. Я потянулся к сеттеру и, обняв его, услышал, как его хвост-метелка робко стучал по паркету.

Дверь тихо и аккуратно открылась, Антон Гурьевич с опаской зашел в комнату, как вдруг… Изумленно застыл, наблюдая удивительную картину: крепко обнявшихся двух друзей, кафтан преданности и следы высохших слез.

Разжав объятия, я подошел к Антону Гурьевичу, держа в руках кафтан. Сеттер поплелся за мной.

Смерив меня и сеттера взглядом, он устремил свой взор на кафтан. Я протянул ему предмет памяти об отце, но… Он не взял его, сказав:

– Заберите его, он вам еще пригодится, Комете он очень нравится.

– Комете?

– Сеттеру.

Мне стало почему-то внутри и смешно, и радостно, и удивительно, ведь именно слово «комета» пришло мне в голову, когда я впервые увидел его, а он и вправду оказался настоящей хвостатой Кометой.

Но погодите…

– А как же это связано, Антон Гурьевич?

Антон Гурьевич, вздохнув и натянув грустную улыбку, в которой, однако, читалась нотка облегчения, сказал:

– Он не принимает нас. Он чахнет с каждым днем все больше и больше. Так зачем губить это хоть и озлобленное, но незлобивое существо? Пусть лучше он будет цвести рядом с тем, кому предан, чем вянуть с теми, кого в упор не хочет видеть.

Я хотел было что-то сказать, даже не знаю, для чего, скорее, из правил хорошего тона, но Антон Гурьевич прервал меня, будто прочитав мысли:

– Нет, Господин Чернильников, не отказывайте, прошу вас.

– Чем я могу…

– Ничем, вы уже оплатили, – ответил коротко он.

Я забрал собаку, не в состоянии отказать ни Антону Гурьевичу, ни Комете. Уходя из дома, я откланялся. Отдаляясь от дома, спиной я все еще чувствовал Чигирина-младшего, однако повернувшись, увидел, что мрачный его силуэт исчез в глубине недышащего дома. Он абсолютная тень своего отца.

Комета тянул меня за короткий поводок, мысленно спрашивая или будто бы прося: «Пойдем отсюда, назад дороги нет, впереди только новая жизнь».

Моя экономка Мария открыла нам дверь и застыла не только с удивлением, но и с настоящим восхищением. Она впустила нас. Когда мы зашли с Кометой в дом, дом теперь не только мой, но и его, он остановился в прихожей, посередине, и начал осматриваться вокруг.

– Ну же, мой хороший, осмотрись, – сказал я ему, и он прошел в гостиную, смотря на всю новизну вокруг.

– Никогда не видала таких собак, – сказала Мария.

– Я тоже, – ответил я.

Спустя пару дней, когда, гуляя, мы проходили через тот самый парк во французском стиле, в котором я впервые встретил его, мне в голову пришла совершенно шальная мысль, недостойная знатного господина. И что же я сделал? Конечно же, осуществил ее!

Я отпустил Комету с поводка и побежал по аллее, зовя его за собой.

Мы бежали вдвоем. Я смеялся, сеттер радостно лаял, а отдыхающие в парке ошарашенно смотрели на нас и скорее пытались отойти в сторону. Совершенно не удивился, если бы завтрашние утренние газета пестрили заголовками о сумасшедшем редакторе.

Вровень с лежанкой сеттера стояла небольшая скамейка, я заказал ее у мастера, а на ней лежал аккуратно сложенный синий кафтан.

Я все-таки выпустил статью, однако пришлось дописать одну маленькую, но очень важную строчку: «Памяти Гурия Афиногеновича Чигирина». Позже я самостоятельно занимался расследованием его смерти, однако это совсем другая история.

Когда плачет человек, собака утешает его. Но когда плачет собака… Далеко не каждый может понять ее, ведь она не может сказать, что ее тревожит. Но ведь собака тоже ничего не спрашивает. Она живет ради человека, именно поэтому она счастлива и непременно старается поделиться своим счастьем с вами, когда вы грустны. А мы же, люди, в водовороте забот, открывая глаза поутру, совершенно забываем о том, что должны жить ради друг друга. Так почему бы нам не жить и делиться душевным теплом так же, как собака? Ведь когда мы делимся им, мы делаем счастливыми не только окружающих, но и самих себя.