Графиня поневоле
Мальчонка, выросший на улице, едва ли мог догадываться, сколько вот таких же, как и он оборванцев, сделали головокружительную карьеру, благодаря воле случая ли или Провидения, при высочайших особах, к которым не смели и приближаться. Возможно, что он об этом и не задумывался. В детские годы подобное едва ли приходит в голову.
Подрастая, время от времени ему приходилось сцепляться с кем-нибудь из челяди, но во всех этих нелицеприятных инцидентах, он умудрялся выходить победителем. Да и цеплялись-то в основном из-за его собственной шалости: то сапоги подменит чьи-нибудь на свои, то ещё какую проказу устроит.
Бывало подойдёт к кому ни то было, постоит, посмотрит, дождётся, когда на него обратят внимания или напротив, тут же:
– Барин в срочном порядке приказал найти и привести к нему под очи рыжего борзого.
Известное дело, первым делом дворовая челядь пытается поймать в руки борзого, который к тому же клыками грозится и в руки даваться не спешит. Ефремушка же, на полном серьёзе понаблюдает за напрасными трудами, а после отойдёт и от души посмеётся над обманутыми. Хорошо, если сами догадывались, что над ними подшутили, а нет так, откуда-нибудь появившийся барин, подзывал утомившихся и справлялся:
– Больше Вам что, делать нечего, как собак гонять? Борзую, эвон, как загнали, – и уже обращаясь к собаке: Тархун, поди ко мне.
Собака, услышав хозяйский голос, виляя куцым хвостом, тут же подбегает к нему и ластится возле ног.
– Ну, видишь, и ловить его нет надобности, – начнёт выговаривать барин дворовому. Возможно, Апраксин и догадывался о проделках Ефремушки, так чего с малого взыщешь?
– Так, Ваше Сиятельство, Ефремушка сказывал, что барин, мол, рыжего борзого велел привесть, – оправдывался очередной дворовый, поведшийся на шутку Ефремушки.
– Где он сам? —тут же, посуровев, спрашивал он у дворового.
– Да токмо здесь был, – оглядываясь по сторонам, начинал высматривать слуга Ефремушку, обычно в таких случаях, скрывавшегося в зарослях у пруда. А после, когда забудется, как ни в чём не бывало, заявится, да ещё божиться будет, всеми святыми клясться, мол, приказывал. Дворовые, к этому времени отходили от гнева, да и без него забот хватало.
Но вот чего в нём было не меряно, так это физической силы. Он и сам не догадывался, откуда в нём бралась сила, в его низкорослом теле, может быть тятины гены, которого он не знал? Но не только силой отличался Ефремушка, но и сообразительностью, как и умением располагать к себе. Поэтому, понадобится графу кого с поручением отправить, тут же вызывает его, Ефремушка и рад стараться. А требуется ещё и ответ доставить, то здесь Ефремушка всё своё умение прикладывал, а порою и терпение, но без оного не возвращался, за что награждением служила хвала самого графа.
Бывало, что барин для потехи вывозил его на ярмарки, для борьбы на руках, где Ефремушка блистал во всей красе, побеждая всех желающих. Зазывала, словно только и ждал его появления, тут же зычным голосом начинал приглашать борцов, перекрикивая всех других торговцев и торговок. А что Ефремушке, он рукава закатает и стоит, поглядывая по сторонам, найдутся ли желающие померяться силушкой.
Букмекеры, что принимали ставки на победителя, в такие дни денег на неоспоримую победу Ефремушки ни в какую не принимали, из опасения разориться. По первости-то, не зная его, охотно принимали, но раскусив, поняли. А будучи тринадцатилетним подростком, он выполнял и более серьёзные дела, о чём во дворе никто даже не догадывался.
Ефремушка же, по своему обыкновению, больше предпочитал помалкивать, хозяин-барин, ему лучше знать. Когда на графа, было дело, покушались, опять же он оказался рядом, что и спасло барина от неминуемой гибели от лиходеев. Всё это, сложившейся картинкой из обрывков, сделало репутацию Ефремушке, но не спасало от наказания, если где он что-либо нашкодил. И наказывал наравне со всеми, не выделяя среди других, иначе, глядишь, ещё и возгордится.
Глава 6
Подросток уже и забыл своё голодное детство, когда засыпал под урчание живота, под ноющие боли, словно всё это было и не с ним даже и в какой-то другой жизни, настолько было оно нереальным, приснившимся кошмаром. Но до снисхождения в отношении Ефремушки, граф опустился лишь после того, как потерял свою любимую супругу, когда он потерял всякий интерес к светским вечерам, к пышным балам, где собирался цвет русской аристократии, как будут говорить впоследствии, на премьеры в театрах и то выезжал под напором близких друзей, что изредка навещали. Но всё это было скучное занятие, что в очень редких случаях приносило душевное удовлетворение. Да в летние месяцы выезжал в имение, непременно прихватывая с собой и Ефремушку, каждый раз не забывая напомнить последнему:
– Тебе, Ефремушка, на природе чаще надо бывать, иначе в городе захиреешь.
– Да я, барин, с превеликим удовольствием.
В первый год, когда он поехал в имение, он представлял нечто загадочное, всё же дитя города, где он мог видеть леса в едва ли не первозданной красе, поля крестьян. Всё ему было интересным. Да и столько он наслушался от кучера о красоте тех мест, что только и дожидался этого дня. Поехали же они в карете запряжённой тройкой, и Ефремушка, сидя на мягком сиденье, то и дело выглядывал в окошко, словно примечая дорогу. Выехали они в летнее жаркое утро, солнце, оторвавшееся от линии горизонта, заметно высоко поднялось над землёй. Дорога, по которой они ехали шла изрядную часть по лесу и Ефремушка непрестанно удивлялся огромным дубам и берёзам, чьи стволы казались ему неохватными.
Несколько раз по дороге они останавливались, чтобы дать лошадям отдых, да самим размяться от долгого сидения. Барин в такие минуты прохаживался, приседал и обязательно замечал Ефремушке повторять за ним. А что мальчишке? Для него это всё казалось баловством и он, заливаясь громким смехом, повторял все эти нехитрые движения. Кучер же всё это время был занял подпругами и лошадьми. Много о чём узнал Ефремушка в ту первую поездку и в последующем уже не был так любознателен, воспринимая всё привычно. Но и в этом случае, происходило иногда то, что захватывало его внимание: то их взору представало пожарище на месте старых домов, то ещё что-нибудь.
И всё же он находил особое удовольствие пожить в имении. Живописное место, где располагалась усадьба барина, казалось, одним своим видом располагало к покою. Дом Апраксина представлял из себя каменное здание в два этажа в готическом стиле с высокой крышей. Кто б ни был, переступая порог, входящий оказывался в передней – просторном светлом зале. Отсюда же вела на второй этаж, по устоявшейся традиции, называемый антресолями, массивная широкая мраморная лестница, устланная ковром.
Сразу за передней он оказывался в парадном зале, где иной раз граф устраивал приёмы и обеды. Окна же последнего выходили в благоустроенный парк со статуями и фонтанами, имеющий отдалённую схожесть с Версалем, модной тенденцией в аристократических кругах, особая гордость графа Апраксина. Зал будучи не столь большим, украшенный зеркалами, визуально приобретал объём. И хоть и посещал барин имение в летнюю пору и редких случаях зимой, зал был оформлен по всем правилам: лепные потолки, плафоны, роспись на стенах.
Всё это должно было располагать к умиротворённой беседе и дружескому общению гостей, как и музыкальным вечерам. Полы на первом этаже, как и на антресолях выложенные художественным паркетом, сами могли служить подлинными произведениями искусства. И уж, как принято в любом благородном доме, с обеих сторон парадного зала находились гостиные, по цветовому убранству называющиеся розовой, зелёной или иной гостиной.
Была здесь также и небольшая библиотека, кабинет и бильярдная. Особое место занимали парадная столовая и буфетная, куда из кухни, располагающейся в отдельном здании доставляли готовые блюда. И в этом особняке у Ефремушки на антресолях была отдельная комната, в отличие от остальной прислуги, хотя также не во все комнаты разрешалось ему заходить. Да разве уследишь за мальчонкой? Но такое положение у него было только в имении, в столице же он жил в каморке, приспособленной из свободной комнаты, что предназначалась для каких-либо надобностей, но вследствие некоторых причин, потерявших актуальность.
Но даже, проживая в особняке, он оставался тем же мальчонкой, каждое утро отправлялся к коровнику, когда молоденькие зазнобы заканчивали доить коров и он приставал к ним, выпрашивая налить ему молока парного. Девушкам только того и надо, пока нальют молока, подтрунивают над ним, заливаясь звонким и заливистым смехом. И вполне возможно, парни постарше завидовали ему, те, которые имели влюблённость какой-либо из них, что он так запросто заговаривает с девчатами и они с ним.
А ему мальчонке, что, он берёт кружку с краюхой пышного хлеба и с превеликим удовольствием, причмокивая, пьёт живительное молоко. И такая нега разливается по всему телу, так бы всё вокруг и обнял, и жизнь кажется прекрасной сказкой. Кругом изумительной красоты природа: речка, журчащая прямо за зарослями ивняка, черёмухи и тальника, луга, покрытые сочной изумрудной травой, так и манящие прилечь, отринув прочь все мысли.
А купания в воде, что парное молоко? Он находил такие места, где река затормаживала свой бег, и вода нагревалась на порядок быстрее нежели на стремнине. Поскидав свои нехитрые одежды, он в чём мать родила бегом бросался в воду и купался до изнеможения. Как и любовь к русской бане, привитая в имении. Был и широкий пруд, сооружённый ради мельницы, но в нём он купаться начал лишь когда несколько окреп.
Сама мельница привлекла внимание мальца не меньше, чем вся окружающая жизнь. Было удивительным для мальчонки, выросшего в городского среде, как вода, падая на лопасти большого колеса, и, брызгая во все стороны, установленного на опорах, вращала его на них. Вокруг вода вся в пене и никак невозможно угадать глубину, но по тому, что колесо выступало немногим из воды, верилось, что глубина значительная. В саму мельницу Ефремушка побоялся пройти, да и мельник, крепкий мужик с окладистой бородой, весь с головы до ног белый от мучной пыли, ему погрозил кулачищем.
Иной раз к его играм присоединялись дети крепостных крестьян, да и другие тоже. Но в другое время почему-то сторонились Ефремушку. Причиной этого могла быть одёжка Ефремушки, что покупал ему барин или что-то иное, об этом он не задумывался. Играют с ним – хорошо, нет; он тоже напрашиваться не станет. Но так ни разу он не напросился к барину с расспросами: что да как. Хотя сказать, что любознательность в нём била ключом. Ефремушка старался постичь всё своим умом, пусть детским и не всё ему было понятно, но этот факт даже способствовал стремлению познать. И вот так, в один из солнечных дней, он забрёл на участок имения, привлечённый шумом.
Здесь, скрывая от людского взора излучину реки, раскинули свои огромные листья лопухи, борщевик. Взяв хороший сук, Ефремушка представил себя сказочным героем, рубящим вражеские головы. Достаточно пришлось ему помахать ему своей дубиной, пока он смог пробить себе дорогу к реке. Раза два крапивные листья остро ожгли ему открытые руки и сейчас на этих местах выступили волдыри и сильно чесались. Ефремушка подошёл к реке и зачерпнул горсть воды, омывая и освежая лицо былинного героя, каковым был он в эту минуту. И вот в этот миг до него донёсся девичий смех.
Ефремушка насторожился. Совсем рядом, шагах в трёх возвышались лопухи, куда он и поспешил спрятаться. Да напрасно он это сделал, голоса не приближались, источник смеха оставался на том же месте. Прождав немного, он решился-таки на дальнейшее. Любопытство одержало верх и Ефремушка крадучись выбрался из зарослей и, стараясь не выдавать своё присутствие, направился в ту сторону. Он и прошёл то всего ничего, когда перед ним стала редеть чаща и ему всё ниже и ниже приходилось пригибаться, чтобы оставаться незамеченным. И наконец, он увидел сам источник смеха. Это были дворовые девки, что решили искупаться в укромном месте. Но, сейчас он просто развернулся и пошёл обратно по своему следу, так и не выдав себя. Он ещё успеет сюда прийти в другой раз, как оно и происходило.
Бывало, что, заслышав звонкие девичьи голоса на заводи, где вода доходила ему до подбородка у самого берега, а дальше заходить он побоялся в одиночку, он подкрадывался, стараясь не производить шума, и подсматривал за купающимися девушками. Да кого из нас в подростковом возрасте помимо нашей воли, любопытство не тянуло подсматривать? Сие желание возникает самопроизвольно и крайне затруднительным представляется устоять перед ним.
Разок, ему даже досталось от девушек, когда вот так же подглядывая, он сам не удержался и чихнул, всполошив их. Девушки, подняв громкий визг, кто как прикрываясь, те, что были на берегу, схватили свои платья. Купавшиеся в заводи, старались по самое горло, погрузиться в воду и обращались к подругам с просьбой подать одежды. И столько было во всём этом неподдельного озорства и веселья.
Но, увидев, что это мальчонка, они лишь шутя огрели его верхними платьями, ещё звонче заливаясь смехом. Да ещё крапивой ожгли по мягкому месту, чтоб впредь неповадно было подглядывать. Ох, и помучился же он тогда. И было во всём этом столько веселья, озорства и естественности природной, а не на потребу, что он и сам бы не прочь вольничать, да малость лет не дозволяют.
Воздух, наполненный живительным ароматом луговых цветов, кружил голову. Да и солнце, здесь на привольном просторе, казалось, больше и жарче, нежели он привык видеть его в городе. А загорал он на солнышке, сам барин шутя называл мавром, настолько смуглой становилась его кожа. И Ефремушке по осени жаль было расставаться с этим волшебством, что дарила жизнь в поместье, и будь его воля, так бы и жил здесь.
Любил он и с детьми барских крепостных озорничать. Эти были мастера на всякие выдумки. Особо же пугать любили страшными россказнями и всегда в этих историях присутствовала старушка, что жила на самой окраине деревни. Дом её, покосившийся на один бок, выглядел довольно-таки устрашающе, казалось, вот-вот рухнет. Но при каждом приезде в имение, Ефремушка видел, что дом стоит по прежнему. Старуха жила в одиночестве и никогда не обращалась к графу Апраксину с какой-нибудь просьбой: дом подлатать или ещё чего.
Дети же крепостных поговаривали, что старушка по ночам связывается с нечистой силой и чуть ли не на метле вылетает из печной трубы. Ефремушка потребовал поклясться, что так и есть. Но клясться, правда, ни один решился – опасались. И ни один из них не мог подтвердить, что он видел своими глазами это видение. Кто знает, сколько в тех россказнях было правды, а сколько мальчишеской выдумки, но однажды Ефремушка не выдержал и решился приблизиться к оконцу покосившейся избушки. Поначалу, пока глаза не привыкли к сумраку, царившему внутри, он ничего не увидел, кроме смутных очертаний и теней. И только приглядевшись, разглядел старуху. Она сидела за столом и чем-то всерьёз была озадачена. Она даже не заметила, что оконце кто-то затенил, настолько её заботило занятие.
Ефремушка увидел, что перед ней на столе какая-то книга, очень древняя, листы книги пожелтели от времени и на них странные каракули. Возможно, ему удалось бы ещё что-то рассмотреть, но хрустнувшая под ногами ветками привлекла внимание бабки, и она подняла голову и Ефремушке с трудом удалось избежать встречи с взглядом старушки. Что могло последовать за этим, он не знал, может быть и вовсе ничего, а что рассказывают ребята, это пустые словеса. Но только зачем подвергать себя излишним загвоздкам? А после и вовсе потерял интерес к этой истории.
И так вот и протекала жизнь в имении. Он бы и зимой здесь жил, а что? Дом отапливается, еды вдоволь, много ли надо мальчонке-то? Сколько раз он с огромным желанием смотрел на горы, по склону которых мечтал прокатиться на санях. Чтобы с ветерком наперегонки, когда мороз щекочет щёки и щиплет глаза, а детвора с завистью смотрит на смельчака, рискнувшего на такое. Да, только барин ни разу не позволил ему оставаться в имении, каждый раз находя для этого повод. А барину как можно прекословить?
Глава 7
Оставалась челядь, способная создавать удобства, как и неудобства тоже, но не более того и Ефремушка, которого барин подобрал на улице, предоставлен был сам себе. И хоть Ефремушка и имел, какие-никакие способности в науках, но больше тяготел к силовой нагрузке, мог побороть любого, двухпудовые гири подкидывал играючи. Но вот к учению оказался глух: не тянуло его в эти дебри науки и всё этим сказано. А способностями своими, он проживанию в имении всё-таки обязан, живи в городе, разве окреп бы настолько. Кристально-чистый воздух и живительная вода с родника сделали его крепким и силушки немеряной. А сенокосная пора? Травы на лугах, что скатерть зелёная, до самого горизонта простирается широченная картина. Крепкие мужики взмахивают широким размахом косой и ложится ровная полоска кошенины. Косы же, отбитые и правленые умелой рукой сверкали точно молнии, прежде чем врезаться в плотную зелёную стенку. И в воздухе стоит непередаваемый аромат от покосов, что дымятся лёгким дымком. Бывало, Ефремушка тоже вставал в ряд с косарями и косил с ними на равных. Ну, а как присядут передохнуть, тут уж так и сыпятся шутки-прибаутки, всю усталость словно рукой, снимает. И вот в таких условиях и возмужал Ефремушка: косая сажень в плечах. Не смотри, что несколько не вышел ростом.
Как-то Апраксин попытался вывести его в театр, так он спрятался настолько умело, на другой день с трудом отыскали. И уже после этого граф с ним на эти темы не заговаривал, видимо, решил: каждому – своё. Кто-то, надо полагать родился театралом, а кто актёром-лицедеем, третьему же дано живописать картины по былинам ли, с натуры ли на плэнере.
Ефремушке всё сие не дано изначально. Но и на кулачные граф выводить его опасался, не ровен час покалечит кого. С него вполне может статься, силы немеряно. И вот он и слонялся по двору господскому. По прошествии же двух лет со дня смерти супруги, когда барин заговорил о новой женитьбе, Ефремушка насторожился, а ну как его воспримет новая пассия графа.
Но он сам не обмолвился об этом ни словом, а Ефремушка не смел даже заикнуться на эту тему, пусть и баловень, не его ума дело, понадобится – заговорит. Как-то в один из зимних вечеров, Ефремушка усталый после уборки двора, уже надумал собираться спать, как граф через пострела вызвал к себе.
Он поначалу опешил от этого, призадумался, не натворил ли чего за день к немилости барина, но подумав основательно ничего подобного не смог припомнить, как, ни чеши затылок. После же решил, что может статься, на графа блажь напала посидеть с ним, повечерять и поплёлся в барскую половину.
Граф, устроившись уютно, сидел в кресле в вечернем халате из бархата с меховым воротником, возле ног примостилась собачка, с которой он, находясь во дворце, не расставался. На лице, выбритом до синевы, отражались отблески огня из камина, где пламя с жадностью пожирало подброшенные дрова. На переносице отложилась глубокая бороздка, демонстрируя глубокую задумчивость.
Сеттер, положив голову на вытянутые, перед собою, лапы, мирно продолжал дремать, как если бы понимал, что хозяину в данную минуту не до него, и не удосуживаясь даже обращать внимания на приход Ефремушки. Весь внешний вид графа говорил, что его что-то заботит, но только что? Ефремушка осторожно постучался в приоткрытую дверь. Услышав стук, он обернулся и тут только затем заметил Ефрема.
– Пришёл? – суровым взглядом посмотрел на него граф.
– Да, барин, то есть, Ваше сиятельство, – с готовностью, словно только и ждал этого вопроса, ответил тут же. В голосе, как ни силился скрывать, явно прозвучали нотки испуганности, да иначе и быть не могло, барин он и есть барин.
– Страху натерпелся? Да ладно, скрывай – не скрывай, знаю, натерпелся. Но наказывать не буду, тут у меня дума родилась, – тут граф сделал многозначительную паузу, прямо в глаза глядя Ефрему, как если бы решал: посвящать или нет, и лишь затем начал издалека: – Ефремушка, помнишь госпожу?
– Как не помнить, Ваше сиятельство? Душа – человек была, – выпалил Ефрем, из желания угодить барину, а после, и вправду припомнив графиню, что даже голоса ни на кого не повышала.
– Да, прекрасная женщина была, бесценная, всё бы отдал, чтобы вернуть, – с тяжёлым выдохом произнёс граф. – Но, Ефремушка, жизнь-то не кончилась на том. Сам видишь, наследника или наследницы не имею, а годы идут… И кому я оставлю, нажитое немалым трудом, имущество, поместье? Та же дворовая челядь, что едва ли способна жить самостоятельно. Пропадут же без меня, как пить дать, пропадут. Никто ход времени не отменял…
– Что правда, то правда, Ваше сиятельство, – не понимая, к чему клонит граф, поддакнул Ефрем.
– Ты мне зубы не заговаривай. Или моей погибели дожидаешься?
Ефремушка плюхнулся на колени, как стоял: – Ваше Сиятельство и в мыслях не смею держать…
– Знаю, будет тебе. Тут, Ефремушка, вот какое дело… Приметил я фотографию одной зазнобы, будучи в гостях у одного из друзей… Засел мне в душу её образ, – растягивая слова, произнёс граф, ещё не вводя в курс дела Ефремушку, отчего тот так и продолжал стоять на коленях, не зная, что делать. Подняться на ноги, так барин ничего не сказал. Что-либо отвечать, так тоже, как бы нечего, оставалось ждать, что дальше скажет барин.
– Что молчишь-то, Ефремушка? – обратился к нему граф и пристально посмотрел на него, словно впервые видел. Он же, невысокий, да и узкокостный, стоял перед ним навытяжку. А поскольку он стоял на коленях, то и вовсе казался карликом. С некоторых пор Ефремушка взял в привычку отращивать бороду, что поначалу не совсем понравилось Их Сиятельству, но в задуманном графом предприятии, могло сыграть хорошую службу.
– Так, я, барин, слушаю, – ответил Ефремушка. – Вы же изволили думать, так стало быть, я чтобы не мешать и молчал.
– Всякий раз ведь выкрутишься, наглец ты, этакий, – и сам себе рассмеялся, – и довольно тебе стоять на коленях. Поднимись. В общем так, Ефремушка, предприятие тебе предстоит серьёзное. Как будешь выполнять, твоё дело, но сработать надо. Покуда я буду наводить справки, ты подумай над решением.
– Ваше Сиятельство, да я в любую минуту готов, лбом расшибусь.
– Ну это, конечно, излишне. Да я и не сомневаюсь в твоём усердии, Ефремушка. Но сноровка требуется немалая, да и наблюдательность тоже. Невесту желаю выкрасть, – откровенно сказал ему граф, посвящая в план. Но более, ни одного слова.
Ефремушка вслед за барином, тоже впал в задумчивость. И было от чего, это тебе не булочки у торговки базарной украсть, тем паче при скоплении толпы, галдящей на всякий лад, не хуже тех же гусей, подгоняемых хозяйкой, что могла оплеухой наказать, а в этом вопросе и каторга в Сибирь на долгие годы могла замаячить и причём реально, здесь голова требуется ясная. Или и того похуже, не дай Бог, попадёшься, смерти не миновать, а до этого будут бить, чем ни попадя, безо всякой на то жалости. И тут же припомнилось, как он однажды увидел забитого на смерть вора. На том живого места не было, смотреть и то страшно, не то чтобы оказаться на его месте.
Граф, приглядываясь в Ефремушку, прикидывал в своём уме: справится ли он один? Или двоих снарядить? Дело такое, что поневоле станешь перебирать варианты, выискивая наиболее выигрышные, чтобы уж наверняка. Но тут опять затруднение возникает: чем больше людей вовлечено в задуманное предприятие, тем меньше шансов оставить всё это в тайне: авось, кто-то из посвящённых, да проболтается. Ему-то сие ничем не угрожает, лишь лёгкая тень, может статься, коснётся немного, а предприятие, почитай, пропало. Да ещё не ровен час и Ефремушки, верного слуги лишится, это уж как пить дать.
Никакой адвокат и никакие деньги не помогут отвести беду от Ефремушки, да и станет ли он за него кланяться, это ещё под вопросом и, вообще, лучше избегать этих излишних препятствий. И эта закавыка заставляла ломать голову над решением, как лучше всего поступать.
Дело же обстояло в следующем. Как-то, будучи в гостях у барона, назовём для краткости N., Апраксин увидел лаковую миниатюру – портрет девушки, и так она запала в его сердце, оставив неизгладимый след, что он решил непременно выведать с кого он списан. Издалека подступив, исподволь и незаметно, Апраксин речь подвёл к миниатюре. Барон, не подозревающий об истинных намерениях поведал краткую историю, что была известна ему. О девушке, что позировала художнику, он ничего не знал и в этом его помощь была бесполезна. Но, он проговорился, что баронессе, возможно, что-то известно. Более об этом они не заговаривали.