Белое дело в России: 1917-1919 гг.
Представительная власть или не играла никакой роли, или сводилась к совещательным функциям.
При этом для решения мобилизационных задач единоличная диктатура постоянно стремилась к максимально возможной легитимности, а сделать это без представительных структур оказывалось сложно; сложность заключалась в том, кто может составить «фундамент представительности». Существовавшие партийные структуры были скованы организационными и идеологическими рамками, а межпартийные коалиции могли распадаться из-за внутренних конфликтов. В этой ситуации использовалось или сословно-профессиональное, национальное представительство, или, что бывало гораздо чаще, представительство в лице надпартийных общественно-политических структур посредством привлечения их (по выбору «диктатора» и его окружения) к работе в органах исполнительной власти (различных правительствах или совещаниях) и в системе местного самоуправления. Высшую представительную и санкционирующую власть должно было осуществлять Национальное Учредительное Собрание, созванное «после победы над большевизмом». Многим участникам Белого движения представлялся вполне закономерным итог эволюции единоличной диктатуры (обусловленной войной) в конституционную, представительную монархию (после окончания войны).
Третье. Белое движение стремилось к легализации во всероссийском масштабе, следуя принципу преемственности как кадровой (военачальники, министры, местная власть), так и особенно юридической, от дофевральской и дооктябрьской 1917 г. России. Однако восстановление прежних правоотношений (например, в рамках земельной собственности) и применение «дореволюционных» нормативных актов (Свод основных Государственных законов, Положение о полевом управлении войск в военное время, специализированное, профессиональное нормотворчество) происходило нередко с их существенной коррекцией.
В книге бывшего управляющего отделом внутренних дел Временного Правительства Северной области В. И. Игнатьева «Некоторые факты и итоги четырех лет гражданской войны» (издана в Москве в 1922 г.) дана характерная оценка деятельности его коллег: «… все правительство было помешано на правовых началах – в противоположность большевистскому произволу мы должны были насаждать правовой строй…». Подобная оценка стремления к максимально возможной юридической обоснованности большинства принимаемых решений применима не только к белому Северу, но и ко всем прочим регионам Белого движения.
В конечном итоге все региональные белые правительства пришли к признанию общероссийской власти Российского правительства и Верховного Правителя России адмирала А. В. Колчака. Именно это позволяло многим политикам и военным говорить о «суверенном характере» белой государственности – выразительнице всероссийских интересов.
Форма, при которой можно было бы достичь максимально допустимого (с точки зрения лидеров Белого движения) сочетания интересов «центра» и «регионов», виделась в создании таких органов власти (коалиционное правительство, некий Высший Совет, Государственное Совещание, представительная конференция и т. д.), в работе которых принимали бы участие представители краевых, областных автономий, казачества. Установление же формы будущего государственного устройства и системы управления в России в целом (федерация, союз автономных областей, конституционная монархия, республика) относилось исключительно
к компетенции Национального Учредительного Собрания нового созыва. Именно эта особенность политической программы Белого движения создавала трудности в отношениях с «государственными» сепаратистскими новообразованиями периода гражданской войны, их признании даже тогда, когда это диктовалось военными соображениями.
Четвертое. Признание общероссийского центра обуславливало стремление к общности политических программ и к координации военных действий. Общность проявлялась в принципиально схожем отношении к решению основных «вопросов» (аграрного, рабочего, национального и др.) российской действительности в условиях «второй смуты». Осуществлять военное взаимодействие было чрезвычайно сложно, хотя и в этом достигались отдельные успехи. Разумеется, полного единства достичь не удавалось, но общие (стратегические) цели политического курса были одинаковы. Так отмечал, например, в передовой статье газеты «Русское дело» от 14 октября 1919 г. (времени наивысших успехов белых армий) один из омских правоведов, член Восточного отдела ЦК кадетской партии Ю.Н. Фармаковский: «В общем и основном и Омск, и Екатеринодар согласны, ибо для них непререкаемы декларации Верховного Правителя».
Пятое – общая для всех белых режимов «державная символика» общероссийского характера. Трехцветный (бело-сине-красный) национальный флаг, двуглавый орел (в различных формах и сочетаниях), официально утвержденный Российским правительством гимн «Коль славен наш Господь в Сионе».
Вышеперечисленные критерии и признаки существенно отличают понятие «Белое движение», адекватное распространенному в середине 1920-х годов понятию «генеральская контрреволюция», от «демократической контрреволюции»: Комитет Членов Учредительного Собрания, Уфимская Директория выступали за коллегиальное, а не за единоличное правление и за безусловную преемственность от Всероссийского Учредительного Собрания 1918 года. Наряду с этим в определение Белого движения вряд ли можно включать понятие «национальной контрреволюции» (Центральная Рада на Украине, правительства в Прибалтике, Финляндии, Польше, на Кавказе, в Крыму, провозглашавшие государственный суверенитет, независимость от России). В то же время казачьи автономные государственные структуры (казачьи правительства, Донской Войсковой Круг, Кубанская Краевая Рада и др.), координировавшие свою политику с другими белыми правительствами, безусловно следует считать частью Белого движения.
Необходимо более четко разграничивать употребление терминов «контрреволюция», «антибольшевистское» и «Белое» движения применительно к направлениям российской политической жизни 1917–1922 гг. В хронологической последовательности представляется возможным выделить первоначально «контрреволюцию» (весна – осень 1917 г., когда формировались структуры, элементы будущего Белого движения, противостоявшие политике «углубления революции», левым партиям, и отрицавшие советскую власть, но действовавшие в большинстве своем с использованием легальных методов). Затем – «антибольшевистское движение» (ноябрь 1917 г. – ноябрь 1918 г., когда после «низложения» Временного правительства, на основе «борьбы с узурпаторами власти», объединялись различные по политической направленности силы (от эсеров и меньшевиков до монархистов) и когда использование легальных методов «борьбы с революцией» стало невозможным. На этом этапе структурные элементы Белого движения действуют как части единого антибольшевистского фронта, при этом все более и более заявляя о своей самостоятельной, исключительной роли в «борьбе с большевизмом».
И, наконец, «Белое движение», выделившееся из «антибольшевистского» и окончательно сложившееся в самостоятельное, организационно-оформленное политическое течение в конце 1918 г. – начале 1919 г. Но «реакционность», то есть признание безусловного возврата к «старому режиму», не отличала ни одно из трех вышеназванных политических направлений. Все они исходили из факта свершившейся революции и считали необходимым лишь в той или иной форме препятствовать ее губительным последствиям или «ввести» энергию «разрушительных» революционных перемен в «созидательное» контрреволюционное русло («левая политика правыми руками»). Правда, на практике подобный «синтез» был далеко не всегда возможен.
* * *1. Деникин А. И. Очерки русской смуты. В 3-х кн. М., 2003; Врангель П.Н. Записки. В 2-х кн. М., 1991; Мельгунов С. И. Трагедия адмирала Колчака. В 3-х кн. М., 2004; Дело генерала Корнилова. Август 1917 – июнь 1918 // Россия. XX век, т. 1, 2; М., 2003; Процесс над колчаковскими министрами // Россия. XX век, М., 2003; Зимина В.Д. Белое движение и российская государственность в период Гражданской войны. Волгоград, 1997; Ушаков А. И., Федюк В.П. Белый Юг. Ноябрь 1919 г. – ноябрь 1920 г. М., 1997; Трукан Г. А. Антибольшевистские правительства России. М., 2003; Смолин А. В. Белое движение на Северо-Западе России (1918–1920 гг.). СПб., 1998; Голдин В.И. Интервенция и антибольшевистское движение на Русском Севере. 1918–1920. М., 1993; Карпенко С. В. Очерки истории Белого движения на Юге России (1917–1920 гг.). М., 2003; и др.
2. Ушаков А. И. Антибольшевистское движение в годы гражданской войны в России. Отечественная историография. Автореф. докт. дисс. Казань, 2004; Его же. Современная российская историография антибольшевистского движения в годы гражданской войны в России. М., 2004, с. 44.
3. Деникин А. И. «Лик Белого движения» // БФРЗ, Ф. 7; Ильин И. А. Белая идея (предисловие к 1-му тому сб. «Белое дело», Берлин, 1926) // О грядущей России. М., 1993, с. 341.
4. Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917–1918 гг. Париж, 1927. Ч. 1, с. 8–9, 91.
5. Денисов С. В. Белая Россия, Альбом № 1, Нью-Йорк, 1937, с. 59–60; Иностранцев М.А. История, истина и тенденция. Прага, 1933, с. 55–56.
6. Милюков П.Н. Россия на переломе. Париж, 1927. Т. 2, с. 1–6, 78, 106, 181–184; Последние новости, Париж, 6 августа 1924 г.
7. Вишняк М.В. Всероссийское Учредительное Собрание. Париж, 1932, с. 119.
8. Фальчиков Г. «Белое движение» (по поводу доклада П. Н. Милюкова) // Воля России. Прага, 1924, № 18–19, с. 203.
9. Белая гвардия, Белое движение // Гражданская война и военная интервенция в СССР. М., 1987, с. 60–61.
10. Клавинг В. В. Белая Гвардия. Спб., 1999; Белое движение // Революция и Гражданская война в России: 1917–1923 гг. Энциклопедия. Т. 1. М., 2008, с. 140.
11. Устинкин С. В. Белое движение в годы гражданской войны (1917–1922). Автореф. докт. дисс. Нижний Новгород, 1996, с. 81.
12. Федюк В. 77. Белое движение на Юге России. 1917–1920 гг. Автореф. докт. дисс., Ярославль, 1995, с. 1; «Белые. Антибольшевистское движение на Юге России 1917–1918 гг.». М., 1996.
13. Зимина В.Д. Белое движение и российская государственность в период гражданской войны. Автореф. докт. дисс. Москва, 1998, с. 11–12; Ее же. Белое движение времен гражданской войны: в плену «чистой идеи» // Белая армия. Белое дело. № 1, 1996, с. 9—16; Ее же\ Белое дело взбунтовавшейся России. Политические режимы Гражданской войны 1917–1920 гг. М., 2006.
14. Волков С. В. Октябрь 1920-го. Последние бои Русской армии генерала Врангеля в Крыму. М., 1995, с. 4–5; Зубов А. Б. Звезда Ледяного похода // Посев, № 6, 2003; За Россию и свободу. Подвиг Белого дела. 1917–1923 гг. М., 2007.
15. Кара-Мурза С. Г. Гражданская война. 1918–1921 гг. Урок для XXI века. М., 2003, с. 245–248; Пушкарев Б. С. Борьба за Белую Россию. Под знаменем Белой борьбы. М., 2005, с. 15.
16. Проект федерального закона «О реабилитации участников Белого движения» // www.legislature.ru/monitor/raznoe/38002—4
17. Ушаков А. И. Указ, соч., с. 15–16.
18. Цветков В.Ж. Белое движение в России. 1917–1922 годы. // Вопросы истории, № 7, 2000, с. 57; Лубков А. В., Цветков В.Ж. Белое движение в России – его программа и вожди. Учебно-метод. пособие. М., 2003, с. 24; Цветков В. Ж. Белое движение // Большая Российская энциклопедия. М., 2005, т. 3, с. 229–230.
19. Езеев А. Б. Два цвета ненависти. Идеологическая символика красного и белого. // Родина, № 11, 2000, с. 44–45.
Глава 2
Историография темы.
Данная часть монографического исследования представляет собой подготовленный автором раздел коллективной монографии
«Россия в годы Гражданской войны. Очерки истории и историографии» (вышла в свет в издательстве Центра гуманитарных инициатив Москва – Санкт-Петербург, в рамках проекта Российского фонда фундаментальных исследований № 17–81—01001 и Фонда «История Отечества»)
Исследование Белого движения в России традиционно проводилось в пределах проблематики истории Гражданской войны и Русского Зарубежья. Однако объективно необходимым стало проведение этих исследований в контексте общих проблем социально-экономического, социально-политического и культурного развития России начала XX столетия.
Поскольку события революции и Гражданской войны охватили все без исключения регионы России, то региональный аспект особенно важен для понимания специфики становления и развития политических режимов Белого движения.
В этом отношении следует отметить, в частности, важное методологическое замечание, сделанное еще в конце 1990-х годов известной исследовательницей Белого движения В.Д. Зиминой: «Изучение Белого движения, видимо, должно идти поступательно – от режима к региону и далее к России в целом… Конечная цель заключается в определении закономерностей развития Белого движения… От общих, не всегда адекватных объективной истине, выводов о Белом движении некоторые авторы впервые перешли к более углубленному изучению его отдельных «ветвей», что логично предполагает «выход» на сущностные характеристики названного феномена в целом в самом ближайшем времени» (1).
За время, прошедшее после публикации этого тезиса в автореферате докторской диссертации В. Д. Зиминой, исследование Белого движения достигло весьма заметных результатов. Однако нельзя утверждать, что этот процесс близок к завершению. В отечественной и зарубежной историографии изучение Белого движения продолжается, и заметные результаты есть как в традиционных, так и в новых направлениях научной работы.
Тем не менее нельзя не отметить, что объективному постижению прошлого нередко препятствует политизированный подход, с заметным акцентом не в пользу историзма, а в пользу публицистики, ориентированной, к сожалению, на одномоментные выводы, с немалой долей политизированности. Не изжиты еще, к сожалению, принципиально порочные установки на некое «разделение» историографии по принципу «белых» и «красных» авторов и произведений. Очевидно, что критериями оценки историографии должны быть прежде всего соблюдение позиций историзма, основа на достаточном фактическом материале, объективная оценка и необходимая критика используемых исторических источников.
Историография должна опираться на преемственность в изучении тех или иных исторических проблем. И здесь правомерно дать характеристику особенностям изучения Белого движения в советской исторической традиции. Представляется возможным выделить несколько периодов в исследовании Белого движения в XX столетии. В период 1920-х – начала 1930-х годов особенности политического курса белогвардейских правительств рассматривались достаточно активно наряду со спецификой боевых действий белых армий. Так, например, политику деникинского правительства рассматривал Д. Кин (2). Можно отметить изучение аграрной политики врангелевского правительства А. Гуковским (3). Исследования данного периода отличались использованием довольно обширного спектра источников.
Исследователи данного периода сосредотачивали внимание на специфически военном характере белой власти. Поэтому в его обозначении часто применялся термин «генеральская контрреволюция» (по сути, синоним Белого движения). Система военной диктатуры преобладала над тенденциями к «демократизации» режимов, и все попытки белых опереться на создаваемые представительные структуры (различные Советы и Совещания, объединения земско-городского самоуправления и др.) признавались заранее обреченными. В отличие от белой власти, опиравшейся на военных, термином «демократическая контрреволюция» обозначались противники большевиков, ориентированные на восстановление полномочий Учредительного Собрания, на развитие коллегиальных принципов управления (4). Таким образом, лагерь антибольшевиков представлялся сложным, многогранным, хотя и лишенным внутреннего единства, народной поддержки, а потому обреченным.
Однако методологические установки при изучении контрреволюции не выходили за рамки марксистских формационных оценок. Поэтому законодательные акты, а также многочисленные законопроекты, принятые и обсуждавшиеся белыми правительствами, оценивались исключительно как реакционные, направленные на укрепление и восстановление принципов частной собственности, буржуазной демократии. В то же время при анализе процессов обсуждения и принятия различных политических решений авторами рассматривались позиции «контрреволюционных» партий, различных политических группировок. Отмечалось, что белые диктаторские режимы проводили политику «бонапартизма», в частности при проведении аграрно-крестьянской политики («земельная реформа» генерала П. Н. Врангеля в Таврии в 1920 году в интересах сельской буржуазии, что являлось развитием буржуазных реформ П. А. Столыпина) (5).
В конце 1920-х – начале 1930-х гг. публиковались многочисленные воспоминания, документальные источники, отражавшие состояние белых армий, белого фронта и тыла. Среди них следует отметить книги А. Егорова, Н. Какурина, В. Антонова-Овсеенко (6).
Были опубликованы также документы белогвардейских правительств, фрагменты из воспоминаний участников Белого движения (7). Однако источниковая база по истории Белого движения в советской историографии была ограниченна. Мемуары А. И. Деникина, Я. А. Слащова, протоколы допросов А. В. Колчака, материалы белой прессы цитировались выборочно, с целью подтверждения тезисов об обреченности, ошибочности политического курса Белого движения. А с конца 1930-х и до конца 1950-х гг. белоэмигрантские авторы практически не цитировались.
Но с середины 1930-х гг. приоритеты в изучении истории Белого движения меняются. В оценках белых режимов в период, предшествовавший Великой Отечественной войне, наиболее заметным становился акцент не только об «антинародной» их сущности, но и о значительной зависимости от иностранных государств, стран, осуществлявших интервенцию в Советскую Россию. В этой связи хронология гражданской войны, основанная на разгроме «трех походов Антанты» (первый поход – весна 1919 г.; второй – лето – осень 1919 г.; третий – весна – осень 1920 г.), стала единственной, утвердившись в официальных изданиях, монографиях и школьных учебниках (8). Внимание исследователей сосредотачивалось преимущественно на военной стороне борьбы с контрреволюцией. Внутренняя политика белых рассматривалась вне контекста буржуазной эволюции, как исключительно «реакционная», направленная против «народных масс» (9).
Период 1960-х – первой половины 1980-х гг. отмечен новыми публикациями по истории Белого движения. В определенной степени стала возрождаться историографическая традиция 1920–1930 гг. Продолжались исследования, ориентированные на региональные акценты («деникинщина», «колчаковщина», «калединщина», «врангелевщина»). В них предпринимался уже не только анализ отдельных направлений политического курса того или иного белого режима (аграрная, рабочая, национальная политика и др.), но и рассматривались вопросы, связанные с формированием и эволюцией их политического курса, влиянием на него различных партийно-политических структур – от меньшевиков и эсеров до кадетов и монархистов (10).
Данная тенденция в исследовании способствовала росту интереса к проблематике истории антибольшевистских политических партий и движений. Здесь особо следует выделить обобщающий труд Л. М. Спирина, посвященный «непролетарским партиям», в том числе и в годы гражданской войны, работы Е. В. Иллерецкой по аграрным программам, выдвигавшимся в качестве альтернатив советской политике, фундаментальные исследования Н. Г. Думовой по кадетской партии (11).
Среди названных выше исследований преобладал комплексный подход к теме, ограниченный, правда, как и в 1920–1930 гг., методологическими рамками марксизма-ленинизма. Партии строго классифицировались как «мелкобуржуазные», «либеральные» и «монархические». Данный подход сужал пространство исследований, задавал определенный схематизм в оценках. Однако обращение к проблемам становления и развития политических позиций противников большевиков было весьма продуктивным и перспективным направлением научных исследований.
Новый этап в изучении Белого движения мог быть датирован второй половиной 1980-х. Был отмечен очередной, 70-летний юбилей «Великого Октября», что традиционно стимулировало изучение событий революции и гражданской войны. Но на этот раз, не без влияния перестройки и гласности, в научных исследованиях, а чуть позднее и в исторической публицистике наметился рост интереса к противникам большевиков. Этому способствовало и отмеченное выше решение об открытии доступа к архивным материалам по истории Белого движения и эмиграции. В свет вышли работы, полностью посвященные проблемам социально-экономического, социально-политического развития белых режимов. И хотя в их названиях по-прежнему употреблялось традиционное слово «крах» (призванное свидетельствовать об обреченности противников большевиков), в самих исследованиях авторы стремились к более объективной оценке лидеров и участников Белого дела (12). Вышли в свет и первые работы, посвященные региональной проблематике Белого движения (13). Две небольшие по объему монографии А. И. Ушакова и В. П. Федюка отразили проблематику Белого дела на Юге России в 1918 и 1920 годах. В них был показан процесс создания военно-политического порядка управления и обращалось внимание на взаимоотношения с Украинской Державой, Украинской Народной республикой и южнорусскими казачьими областями (14).
Рост интереса к проблематике Белого движения не требовал специализированного изучения отдельных направлений его политики. Вторая половина 1980-х годов характеризовалась расширением методологических подходов и началом пересмотра ряда устоявшихся оценок. Военная составляющая в изучении истории контрреволюции стала дополняться детальным изучением социально-политической и экономической областей. Ученые стали выделять разнообразие антибольшевистских политических режимов, приводились объективные суждения о различных социально-психологических, национально-культурных особенностях представителей Белого движения.
Правда, политизация научных подходов, характерная для периода конца 1980-х годов, привела к определенной идеализации Белого движения, рассматриваемого как единственная альтернатива советской политике.
Только после принятия решения о передаче документальных материалов по истории Белого движения и Русского Зарубежья в режим «открытого доступа», в 1988 году, появилась возможность работы с фондами Центрального Государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства СССР (ныне Государственного архива Российской Федерации) и Центрального Государственного архива Советской армии (ныне Российского Государственного военного архива). Их основу составили материалы переданного в 1946 г. в СССР Русского Заграничного исторического архива в Праге (известного еще как «Пражская коллекция»). С этого времени ссылки на «Коллекцию ЦГАОР» в научных исследованиях сменились четкими указаниями на конкретные фонды и дела архивохранилищ.
Освоение архивов проходило во многом бессистемно, поскольку основной задачей было описание истории Белого движения вообще, а не его отдельных проявлений. Для большинства публикаций была характерна известная доля политизированности, популизм, ориентация на читательский интерес к тем или иным событиям. Такие темы, как «красный террор», гибель Верховного Правителя России адмирала Колчака, эвакуация белой армии генерала Врангеля из Крыма, в первые годы эмиграции становились приоритетными. Показательно, что среди авторов по истории Белого движения было немало тех, кто начинал свои исследования еще в 1960–1970 гг., а теперь менявших собственные концепции и оценки тех же самых событий и фактов.
Многие выводы приводились без достаточной документальной аргументации, но их обозначение в определенной степени стимулировало поиск и публикацию документальных источников. В начале 1990-х годов заметное место среди исторической литературы занимали опубликованные воспоминания участников Белого движения. Они сопровождались комментариями, вступительными статьями (15).
Однако в это же время, в условиях существенного сокращения финансирования научных исследований, многие перспективные разработки остаются неосуществленными. Падают тиражи изданий. Средства часто выделяются без учета научного значения публикаций, с расчетом на коммерческий доход, на сиюминутный, конъюнктурный интерес читателей.
Но изучение истории Белого движения интенсивно развивалось. С. В. Устинкиным была выделена военная доминанта в политической программе Белого движения, показаны ее особенности на протяжении гражданской войны (16).
Необходимо отметить выход в свет монографии В.Д. Зиминой. По сути, эта книга, вышедшая очень небольшим тиражом, стала первой работой, содержавшей не описание особенностей формирования и развития Белого движения, но дающей анализ его составляющих элементов, целей и задач, а также отдельных направлений его внутренней и внешней политики. Автором был сделан отмеченный выше принципиально важный вывод о «догоняющей модернизации» в «развитии российской государственности, с обязательной определяющей ролью самого государства» (17).