На пороге великой смуты

Глава 5

Двое мужчин сидели на мягких подушках в задней комнате караван-сарая.

Нага смотрел в лицо ночного гостя и думал, что явился тот ниоткуда и даже не представился, когда уселся с ним рядом на подушки. Лицо закрыто чёрным платком. Видны только красные веки. Гость не курит чилим, а глотает шарики чёрного зелья – опиума.

– Вот откуда болезнь твоя, – осуждающе прошептал ночной гость, ткнув пальцем на дымящийся чилим Наги. – Брось ты это дело, сынок. Курение опия – чистая беда для тебя, погибель всей души твоей.

– Позаботься лучше о себе, старик, – вялым голосом возразил Нага, – это не беда, а бальзам для скорбящей души.

Ночной гость ничего не сказал в ответ. Он вертел катышек опиума величиной с фасолину, который вынул из нагрудного кармана халата.

– Лучше опий глотать, запивая кумысом. Испытай, сынок.

Нага посмотрел на старика и засмеялся:

– Глотай его сам, если хочешь!

Мужчина пропустил его слова мимо ушей и разделил опиумный шарик на несколько частей.

– Надо знать размеры, – сказал он. – Надо угадать, чтобы были они не больше, чем следует, и не меньше… в самый раз… а то… а то… Большие – они ни к чему, от них никакой пользы, а маленькие не дурманят мозг. А когда проглотишь опий в меру, – старик закатил глаза, – он унесёт тебя прямо в небеса, где парят птицы и медленно плывут мягкие облака.

Нага хотел возразить, но закашлялся, поперхнувшись дымом.

– Вот сам погляди, что с тобой, – усмехнулся ночной гость. – Ты кашляешь, как древний старец. А это потому, что ты не глотаешь опий, а куришь его через чилим! И какую пользу это принесло тебе? Вспомни, я кашлял так же, как ты, даже ещё хуже. Я выхаркивал свои лёгкие и умирал от удушья. И, наверное, умер бы, потому что Аллах не дал человеку столько лёгких, чтобы их выхаркивать до конца, если бы… Если бы я не научился глотать опий. И кашель как рукой сняло, и я взглянул на мир по-иному!

– Если употреблять опий, то лучше с помощью чилима, – не сдавался Нага. – И почему я должен помнить, как ты кашлял когда-то давно, если вижу тебя впервые?

– Хорошо, можешь меня не помнить, – согласился гость. – Ты вправе делать, что захочешь.

Он проглотил порцию опия величиной с пшеничное зерно, запил глотком чая, и по его телу разлилось такое блаженство, что Нага, с насмешкой наблюдавший за ним, то ли от зависти, то ли потому, что просто время пришло, потянулся за своим чилимом. Повторилось то, что было вчера и позавчера, каждый вечер. Нага сменил в головке опий и закурил. Затем его стал душить кашель.

На этот раз он кашлял мучительно долго, надрывно и, казалось, совсем выбился из сил. Лицо его побледнело, глаза наполнились слезами. Ночной гость протянул ему пиалу с горячим чаем.

– На-ка выпей вот. Всегда бывает плохо с теми, кто не хочет слушать советов мудрых людей.

Отпив пару глотков чая, Нага откинулся на подушки.

– Я слушаю только те советы, которые нравятся мне, – сказал он тихо. Голос его был так слаб, что старик посочувствовал:

– Тебя совсем изнурил этот кашель, сынок. Когда я был твоим отцом…

Нага вздрогнул и подался вперёд. Он вдруг узнал в ночном госте своего давно умершего отца. Внутри у него всё заклокотало от давно вынашиваемой обиды, и он схватил старика за горло.

– Как тебе удалось вернуться на этот свет? – прохрипел он. – Ты шайтан в обличье человека или…

– Да отцепись ты! – взвизгнул ночной гость и так ухватил Нагу за запястье руки, что кисть мгновенно ослабла, выпустив его горло.

Нага, разгоняя дурман, замотал головой и как только смог внимательно посмотрел на старика.

– Отец, скажи мне, ты ли это? – спросил он, едва ворочая языком.

– Какой я тебе отец! – послышался возмущённый крик. – А ну пошёл вон отсюдова, байгуш! А не то я прикажу тебя как следует выпороть кнутом.

Нага с трудом разлепил слипающиеся веки и попытался осмотреться.

– Где я? – спросил он у стоявшего рядом человека.

– В караван-сарае на Меновом дворе, – ответил тот. – А ну давай плати за всё и уматывай. Или я…

– Заткнись, пёс! – рявкнул на него Нага. – Скажи лучше, сколько я тебе должен, и подай сюда моего коня.

Увидев, что «байгуш» не так-то прост, как выглядел, приказчик пугливо попятился. Но Нага не позволил ему бежать за помощью. Положив руку на рукоять кинжала, торчавшего за поясом, он решительно и бесстрашно смотрел на приказчика.

Сверкнув белыми зубами, Нага спокойно сказал:

– Слышал? Или оглох? Я спросил, сколько тебе должен и где мой конь?

Кинжал за поясом байгуша показался приказчику мечом судьбы, а голос – гласом небесным. Он заторопился, используя маленькую надежду на жизнь, но голос его не слушался. Он высохшим языком пролепетал:

– Господин, ваш конь в конюшне, где вы его и оставили. А мне вы ничего не должны.

– Да будет так! – повеселев, сказал Нага. – А теперь подними руки к небесам, высунь запястья из рукавов. Иди так ко мне. Иди ко мне. Не бойся, не бойся.

Дрожа, еле живой, тихо, словно боясь зашуметь, приказчик подошёл к Наге, не сводя взгляда с его глаз. Нага связал ему руки его же брючным поясом, после чего обшарил его карманы.

– А ты, как я погляжу, парень не промах, – улыбнулся он, вытягивая из кармана приказчика свой кошель с деньгами. – Вначале обокрал меня спящего, а потом ещё требовал плату?

– Да я…

Услышав его голос, Нага выхватил из ножен кинжал и сверкнул им над головой несчастного:

– Ты разозлил меня, ублюдок. Но если ты ещё успел спрятать моего коня…

Приказчик, увидев занесённый над собою кинжал, зажмурился и взвизгнул.

– Если ты ещё пикнешь, курёнок, я перережу твоё горло, – предупредил его Нага и приставил кинжал к горлу, а затем, устрашая, слегка царапнул его.

Приказчика охватил ужас. Его трясло.

– Иди в конюшню, – сказал Нага спокойно. – Иди передо мной и не пытайся улизнуть.

Мужчина от испуга не смог двинуться, пока его не подстегнул укол острия кинжала между лопаток.

– Не зли меня, – проговорил ему в спину Нага, – а то я сразу заколю тебя.

Никем не замеченные, они вышли из караван-сарая, пересекли двор и вошли в конюшню. Поджарые, высокие кони, вытягивая шеи, теснились в ней. Широкогрудые, узкозадые породистые скакуны, они были украшены пёстрыми ковровыми уздечками. Через сёдла у них, вместо перемётных сум перекинуты грубые мешки.

Приказчик указал Наге на его коня, который был рассёдлан и привязан в дальнем углу конюшни.

– Ты погляди, какая честь! – усмехнулся тот. – Мою коняжку уже успели бессовестно украсть и надёжно спрятать. Вот только увести куда подальше не успели.

Он развязал руки приказчика и ткнул его в грудь острием кинжала:

– Сделай милость, оседлай его.

Бедняга послушно оседлал коня, подвёл его к Наге и передал ему уздечку.

– Ты прямо на глазах умнеешь, – похвалил тот и улыбнулся. – А теперь дай мне на дорожку опий и можешь восхвалять Всевышнего за продлённую жизнь.

– Но у меня нет опия, – взмолился приказчик. – Опий только у хозяина. Лишь он один им распоряжается!

– Тогда нам больше не о чем разговаривать, – мрачно ухмыльнулся Нага. – Собирайся к Аллаху, друг мой…

Он снова выхватил из ножен кинжал, и жизнь несчастного приказчика зависла на волоске.

– Нет, нет! Постой, – запричитал тот. – У меня есть немного припрятанного опия!

– Так чего же ты ждёшь? – опустил руку Нага. – Я бы на твоём месте не рисковал собственной жизнью.

Приказчик тут же, не выходя из конюшни, раскопал у стены свой тайник, из которого извлёк целый свёрток дурманящего зелья.

– Вот всё, что у меня есть, – сказал он плаксиво, протягивая свёрток.

– Я верю, что он у тебя не последний, – беря пакет, сказал тот. – А теперь я привяжу тебя на прощание! Это не со зла, а безопасности моей ради. Утром тебя обязательно найдут и развяжут. А я буду уже очень далеко отсюда.

Нага не торопясь привязал приказчика к вольеру, в котором содержался до этого его конь, и удовлетворенно хмыкнул:

– А теперь я с лёгким сердцем расстаюсь с тобой, уважаемый. Можешь считать, что ты еще легко отделался!

Выведя коня из конюшни на улицу, он легко вскочил в седло и пришпорил животное. «Я тоже легко отделался! – подумал он. – А могло быть все гораздо хуже».

Со стороны степи до слуха Махмуда вдруг донеслись голоса людей и топот копыт. Он вздрогнул и остановился около сарая, заикаясь от волнения, как человек, глотнувший слишком много морозного воздуха. Сердце ёкнуло. Он невольно попятился и, привалившись к стене конюшни, стал прислушиваться. По его подсчёту, к воротам подъехали люди на двух десятках лошадей. Значит, это не Садык вернулся из Оренбурга и не кто-нибудь другой, кто мог приехать поздним вечером в гости. Это, скорее всего, тот, о ком Махмуд боялся даже подумать.

Он быстро вернулся к дому и позвал слуг:

– Принесите мне саблю и пистолеты. Ещё вооружитесь сами и без моего приказа не высовывайтесь.

– Ай, что случилось, господин?

– Быстрее делайте, что говорю.

– О Всевышний!..

Слуги рассыпались по дому, вооружаясь и готовясь к бою.

А те, кто прискакал из степи, уже стучали рукоятками нагаек по железному кольцу на воротах.

Навесив на себя саблю и воткнув за пояс два заряженных пистолета, Махмуд пошёл отпирать ворота и встречать непрошеных гостей.

– Кто там на ночь глядя?

– Открывай!!!

Резкий, громкий окрик испугал Махмуда. Он быстро снял задвижку и отскочил в сторону.

– Пожалуйста, господин.

Ворота раскрылись.

– Кто здесь господин? – усмехнулся важного вида сабарман, лицо которого закрывал черный платок. – Или я к себе домой приехал?

– Конечно, конечно, – залебезил под хохот разбойников Махмуд. – Мой дом – твой дом, уважаемый…

– Называй меня Албасты (злой дух), – спрыгивая с коня, бросил главарь. – Под этим именем меня сейчас знают все мои воины!

Заехав во двор, разбойники спрыгнули с коней и заперли ворота.

«А где же тот, кого боюсь я больше смерти?» – тревожно подумал Махмуд, приглядываясь к ним.

– С чем пожаловали? – обратился он к главарю сабарманов. А вот «надолго ли?» спросить не осмелился.

– Веди в дом, – приказал Албасты и с видом хозяина направился к террасе. – Хватит ли у тебя еды, чтобы накормить моих воинов? – спросил он у семенящего рядом Махмуда.

– Да, еды хватит, – угодливо улыбнулся тот. – Сейчас я прикажу слугам готовить ужин.

– Мне очень приятно слышать это, – с насмешкой проронил Албасты.

Почтенный Юрис, отец Махмуда, закутанный в одеяло, вышел на террасу. Он дрожал. Голоса незваных гостей слышались со двора, но он не решался поднять голову. Старый Юрис «одобрительно» потряс своей жиденькой бородкой лишь тогда, когда его сын представил ночного гостя:

– Пожалуйста, проходите на террасу, уважаемый Албасты, сейчас моя жена приготовит чай, а слуги зарежут барашка. Эй, Гульнара, скорей расстилай дастархан. Дорогие гости в нашем доме!

Албасты надавил кулаком на столб террасы, и Махмуду со стороны показалось, что он проверяет, прочно ли стоит этот дом. А другая рука главаря покоилась на рукоятке сабли. Чему так усмехался сейчас этот сабарман, поглядывая то на старого больного Юриса, то на жену Махмуда?

– Чай выпьете без нас, – сказал Албасты и повернулся к Махмуду. – А слугам вели, чтобы зарезали пять баранов, и мы заберём их с собой!

– Пять баранов! – воскликнул старик, даже позабыв от приступа жадности о своём страхе перед сабарманами. – Да это же грабеж!

– Что ты сказал? – Албасты взбежал по лестнице на террасу и, отстранив жену Махмуда, схватил за одеяло Юриса.

– О Всевышний, он стар и болен, – запричитала женщина, тараща на главаря глаза. – Не трогайте его. Не трогайте!

– Господин, не тронь моего отца! – истошно завопил и Махмуд.

На крик из дома выбежали слуги с оружием в руках и остановились в нерешительности у порога.

– В чём дело? – недовольно поморщился Албасты.

В чёрной овчинной шубе, в лисьей шапке, с платком на лице, он выглядел до того злобным и неукротимым, что у Махмуда мурашки побежали по спине.

– Сейчас я объясню вам, в чём дело, – спокойно повторил Албасты.

Услышав полный угрозы голос, Юрис неожиданно вскипел:

– Выродок! Презренный, проклятый отцом! И почему мой безумный брат когда-то пригрел тебя?

– Значит, ты меня узнал, пень трухлявый, – оборвал его Албасты.

Видя, что дело принимает нежелательный поворот, Махмуд стал хватать разбойника за руку, причитая:

– Господин, вы же пришли за своим конём, а не разорять нас? Вы же сами…

– А ты тоже узнал меня? – грозно рыкнул на него Албасты.

– Да, – признался тот. – Но мы же когда-то…

– Плюнь ему в свинячье рыло! Этот байгуш слишком высоко вознёсся. – В горле старого Юриса что-то заклокотало от ярости, как вода в кипящем котле.

– Ну вот, раз уж ты заговорил, хвост верблюжий, – сказал Албасты, – тогда скажи мне, где держишь в своём доме свои и мои деньги. Я не хотел отнимать их у тебя, но ты оскорбил меня в присутствии моих воинов. Так же ты виновен и в том, что не отдал моему человеку коня и деньги, которые я оставлял у тебя на временное хранение. Ты сказал моему воину, что отдашь всё лично мне. Так вот он я, жив и здоров, как видишь.

Махмуд подскочил к отцу и накрыл его голову одеялом, чтобы он не говорил ничего лишнего.

– Сабарманы! И умереть захочет человек, так они на него встанут и начнут топтать, – вырываясь, кричал Юрис.

Перепуганный Махмуд ткнул его локтем в бок, чтобы тот замолчал.

– Старик показывает свои жёлтые зубы?! – расхохотался Албасты. – Я хотел уйти с миром, но теперь передумал. На улице зима, а моим лошадям нужен корм. А у вас его много! И люди мои поисхудали. Много времени понадобится, чтобы их откормить!

– Да разве мы вас прокормим, сабарманы? – закричал разозлившийся Махмуд. – У нас и свой скот кормить нечем!

– Сабарманы? – насмешливо переспросил Албасты. – Разве мы снимаем с вас халаты или шаровары? Подтяните их, кстати, а то сами упадут. – Он подождал, пока затих смех столпившихся рядом с террасой разбойников. – Удобное место у вас тут, почтенный Юрис. Двор и дом на окраине слободы. И любопытные мимо вашего двора не ходят. Так что мы в сытости и безопасности доживём до весны.

– Убирайся прочь, байгуш! – яростно сжал сморщенные кулачки старик. – Ты ничего не получишь, пока я жив!

– Тогда я получу всё после твоей смерти, кусок дохлятины! – крикнул Албасты. – Воины! Кормите коней, режьте баранов. Этот дом наш, пока в нём не останется ни одной засохшей лепешки!

– Ты собираешься отнять у меня всё, – задыхаясь, проговорил Махмуд. – Для чего тебе это нужно?

– Ты и твой отец оскорбили меня, – повторил Албасты. – Твой отец перестал дружить с головой, а ты… выпроводил за ворота моего посланника, чем меня горько обидел.

– Но я не поверил ему, – принялся оправдываться несчастный Махмуд. – Он не внушал мне доверия.

– А я склонен считать, что ты обокрал меня, продав моего коня и потратив мои деньги! – покачал головой главарь разбойников.

Махмуд ничего не успел сказать в ответ, так как неожиданно Юрис тихо рассмеялся, закашлялся и с натугой сказал:

– Ты подохнешь. Как пёс подохнешь, байгуш безродный! А я тебе ничего не дам, хоть зарежьте.

Гульнара восприняла эти слова как сигнал и сразу завыла не своим голосом:

– Лю-ди! По-мо-ги-те!

– Рот закрой, кобыла жеребая! – прикрикнул на неё Албасты. – Ещё раз его разинешь, я прикажу перерезать вас всех вместо баранов.

Он оттолкнул Махмуда рукояткой камчи и сбежал вниз по лестнице.

– Мы что, остаёмся надолго или только заночуем? – окружили его с расспросами воины.

– Дайте корм лошадям и режьте баранов, – распорядился Албасты.

Махмуд упал перед ним на колени и заплакал, глотая слёзы. А когда разбойники вошли в овчарню, он ухватился за ноги Албасты и уже ничего не говорил, только тяжело дышал.

– Ты вспомни, как я и мой отец помогали тебе, когда тебе было плохо? – прохрипел он сорванным от волнения голосом. – Мы кормили тебя и твоих сабарманов. Так почему ты хочешь отплатить нам чёрной неблагодарностью?

Албасты нагнулся, схватил Махмуда за ворот азяма (верхний кафтан халатного покроя, крытый овчинный тулуп), встряхнул, словно приводя в чувство. Продолжая держать его за ворот, он сказал сквозь зубы:

– Ты напомнил мне то, о чём я поклялся не вспоминать никогда, ишак безмозглый! А потому…

Он выхватил из ножен саблю и одним резким взмахом отрубил Махмуду голову.

– Воины! – крикнул он своим разбойникам. – Убейте здесь всех! Никого не оставьте живыми в этом проклятом доме.

До Сеитовой слободы Нага добирался в напряжённой тишине предрассветного часа. К дому Махмуда он подкрался задворками с необъяснимой тревогой на душе. Прежде чем подойти к закрытым воротам, он долго наблюдал за ними со стороны, держа коня за уздечку.

Светало. Дом Махмуда безмолвствовал. Либо все ещё спали, либо ни одной живой души не ожидало в нём Нагу. Он прислушался, ловя знакомые звуки конюшни. Ничего. Мёртвая тишина. Может быть, и правда он единственное живое существо здесь, здесь, где недавно Махмуд угощал его вином и опиумом, где жарилась баранина для него. Ах, как мало он ел тогда вкусного, ароматно пахнущего мяса! Не хотел? Наверное, нет, раз отказывался от обильного угощения…

Но если дом молчит, зачем же он опасается в него войти? Его заметят жители слободы, едва рассветёт.

Для нескольких последних шагов приходилось собирать все силы. Подойдя к калитке, Нага приоткрыл её и заглянул во двор. На снегу у колодца вповалку валялись трупы.

Он с трудом не поддался панике и вдруг возникшему желанию немедленно бежать подальше от мёртвого дома. Собрав в кулак всё своё мужество, он осмотрелся и стал соображать. Если бы хоть кто-то из тех, кто учинил здесь кровавую резню, всё ещё оставался в доме, то уже давно показался бы во дворе. Значит, сделав своё дело, напавшие на дом разбойники ушли. Но они могут вернуться. Скоро ли?

Он рискнул пройтись и осмотреться. В первом же трупе Нага узнал Махмуда, рядом валялась его отрубленная голова. Видно, и опомниться не успел. Старик Юрис лежал на лестнице террасы с рассечённой головой.

Нашёл он и жену Махмуда Гульнару. Она лежала у входа в конюшню, возле столба. Не добежала до коня, лежит на спине. Сама так упала или перевернули? Глаза женщины раскрыты. Нага отвернулся, почувствовав приступ жалости к этой, в общем-то хорошей при жизни женщине.

Прятаться как в доме, так и на подворье было опасно. Те, кто устроил резню, могли вернуться в любой момент. Могли прийти жители слободы, чтобы похоронить убитых, а заодно и пошарить на осиротевшем подворье. Нет, нет… Нага зашёл в конюшню и обомлел. В тёмном углу стоял красавец конь Махмуда – Араб. Видно, разбойники очень торопились, если не взяли скакуна. А может, его не тронули по какой-то другой причине?

Нага завёл в конюшню и своего коня, привязав рядом с Арабом, кинул в кормушку пару охапок сена. Он огляделся вокруг, и сердце его замерло – он увидел ход на чердак. В одно мгновение в выветренной от опия голове родился план. Он взберётся на чердак и до вечера будет спать там, зарывшись в сено. Спать, спать! Даже есть так не хотелось, как спать. Пусть даже в холоде. А когда стемнеет…

Невероятных усилий стоило Наге влезть на кормушку, а оттуда из стойла, сквозь пролом в потолке, выбраться на чердак. Он сделал это, подтянувшись на руках, едва не зубами цепляясь за доски. Под камышовой крышей конюшни копной лежало сено. Нага зарылся в него с головой. Едва измученное тело ощутило покой, сон сморил его тут же.

Проснулся он, когда ночь окутала землю. Нага спустился с чердака и вывел коней во двор. Он направился к дому, попутно пнув обезглавленный труп Махмуда. «Вот она, вся наша жизнь, – с тоской подумал он. – Вот они, уже мертвецы, а не люди, без чувств, без мыслей, без надежд! А я пока ещё чего-то ищу в этой безумной жизни…»

В доме Нага нашёл блюдо с холодной бараниной. Он хватал куски и жадно ел стоя, вгрызаясь в кости зубами, с торопливостью голодного волка, рычащего и не подпускающего к случайной добыче остальных голодных членов стаи.

Потом он вывел коней со двора. Небо, как назло, прояснилось, и над головой ярко светила луна. Нага вдел ногу в стремя и вскочил в седло. Бросив на безмолвный дом прощальный взгляд, он уселся поудобнее и, опасаясь, как бы кони не заржали, слегка подстегнул Араба ладонью по крупу. Он тихо пошёл вперёд.

Но Нага ошибся, выбирая дорогу. Вместо того чтобы держаться степи, он решил ехать в обратном направлении, через лес. Нага не заметил прячущихся среди деревьев людей, зато они заметили его.

– Хватайте этого шакала! – крикнул всадник, державшийся впереди отряда.

Рванувшие лошадей всадники в считаные мгновения окружили Нагу.

– Вот тебе, свинья! – крикнул кто-то из них гневно и безжалостно опустив на его голову кистень. От смерти Нагу спасла шапка, но он без чувств свалился из седла на землю.

– Бей его! – оживились разбойники, размахивая оружием.

– А ну стоять! – прозвучал грозный окрик вожака, и он сам показался верхом на коне из-за толстого ствола осины.

– Албасты! – крикнул разбойник, сбивший с коня Нагу. – Погляди, он на том коне, которого мы оставили подыхать в стойле? Он никого не подпускал к себе, а этот…

– К его седлу привязан мой конь, – злорадно усмехнулся вожак. – Именно его я оставлял на сохранение этому мерзавцу Махмуду. Прими Аллах его душу!

Албасты спешился и склонился над лежавшим без памяти Нагой.