Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы
Злоязыкий Роман Арбитман писал: если старая искренность тихо плакала в чулане, то новая повела себя напористо, под стать коробейнику в электричке. Но авторы предлагают публике не газеты – самих себя. Свои копеечные взлеты и грошовые падения, свою пыльную скуку и уцененные измены. Зачем? – они и у читателя точно такие же.
Вопреки гуманному Евтушенко, людей неинтересных в мире есть. И гораздо больше, чем хотелось бы.
К чему все это говорю? – к тому, что Пустовая ничем не отличается от предшественников. Сейчас сами увидите.
* * *В.П. не обновила канон и даже в шлифовке его не особо отличилась. Приданое у нашей пишбарышни знатное: ворох многословных фейсбучных почеркушек. Такой багаж публике в последние годы предъявляли все, кому не лень – от маститого Гришковца до безвестного Ромы Сита. Сенсаций, воля ваша, не упомню. Но для человека чужого опыта не существует – хотя уж критику-то сам Бог велел тематическое досье собрать…
Пристегните ремни, грядет езда в незнаемое. Итак, маму всю жизнь одолевали люди, рожденные под знаком Весов. Она работала в Госплане, любила персики и булочки, колбасу и пиво. В соседнем торговом центре открылся магазин восточных товаров, где продают консервированное манго из Мьянмы с надписью «Люблю жизнь». У бабушки заискрила розетка – Кимсанчик обещал, но не починил, Мирбек сказал: возьмите плоскогубцы и сами подкрутите, а Вадим не только починил, но и объяснил, что медь с алюминием не дружит. Печенку надо варить не больше восьми минут. Аудиокнига Агнии Барто надоела всей семье до смурфиков. Талонов в поликлинике не найдешь днем с огнем. Муж трижды сказал «фу» розовой мебели для ребенка в «Ашане». Бабушка хранила в сундуке реликвию – трусы сына.
Плюс афоризмы, достойные розового блокнотика семиклассницы: «Настоящее время счастья никогда не длится вечно», «Можно выйти замуж – и остаться одинокой». Читал. Много думал. Какая глы-ыба…
И так четыре сотни страниц non-stop. Авторесса ставит читателю суровый ультиматум: «Мне нужно, чтобы мама, или дочь, или сын, или хоть вы сейчас дослушали меня до конца».
Хм. Чего ради изучать эти унылые мемории, похожие на пенсионерский треп у подъезда? Проблемы человека неисключительного в неисключительном состоянии, как сказал Пригов, я и без В.П. знаю наизусть. Читать «Оду» можно либо по долгу службы, либо в качестве дисциплинарного взыскания, иных стимулов не вижу. Впрочем, «Эксмо» явно другого мнения.
«Предельно личное, документальное свидетельство об одновременном проживании смерти и материнства, – вкрадчиво суфлирует аннотация. – Эта книга для тех, кто боится терять и учится обретать. Книга утраты и любви, которая у роковой черты осознанней и сильнее».
Ага, понятно: у нас тут grief memoir, то бишь «воспоминание о боли» – поджанр эгобеллетристики, который день ото дня все популярнее. Ну, вы помните: Данихнов да Старобинец со товарищи. И ехидный термин «монетизация страданий», надеюсь, не забыли.
Обычно пациент платит психотерапевту за внимание и сочувствие. Но наш литпроцесс отрицает все мыслимые законы: это я должен заплатить, чтобы читать про поликистозный эмбрион Старобинец или покойную матушку Пустовой. Литература grief memoir назойливо, как вокзальная нищенка, вымогает у читателя сопереживание. С какого перепуга я должен вывешивать траурные флаги и объявлять черный день календаря? Ваша личная потеря – еще не национальная трагедия.
Еще меньше хочется делить с Пустовой радости материнства – такое впечатление, что читаешь откровения яжематери где-нибудь на ovuljashki.ru. От самодельной потешки «Наша писа хороша, / у нее, наверно, / есть красивая душа / с гулькин нос примерно» читателя с нормальными рефлексами немедля вывернет наизнанку. Не хуже, чем от резины, вжеванной в почву.
* * *Окончательно позывы к сочувствию гибнут в лобовом столкновении с пустовым идиостилем.
Начнем с малого. Пустовая расточает диминутивы на зависть чемпиону Иудушке Головлеву и серебряному призеру Александре Николаенко. С «кременьким диванчиком» вы уже знакомы. А есть еще «немаркий гипюрчик», «шовчик примирения с Богом», «полотенчико с прописным принтом», «чаек» и даже «попоцка». Знамо, моветон. Но это, право, мелочи. Лучшее, конечно, впереди.
Вторую позицию в рейтинге занимают дикие словоформы: «я рыдалась маме», «солнце проглотилось», «грозный сон о нашем невпопаде» и проч.
А сейчас… – барабанная дробь, публика в нетерпении утирает холодный пот – …смер-ртельный номер!
«Это созревание невысказанных желаний, это разлитие вскрытой крови, это опадание плодов, вспревших от приливов надежд и печалей».
«Я хотела запустить с самой собой флеш-моб огрешек и грехов».
«Неподражательная и ржательная странность, легкая головная бекрень».
«Распирает в вышину сила каждой минуты, выраженная в миллиметрах бесперебойного движения к еще немного продвинутой версии себя».
Флеш-моб огрешек может длиться часами, да хватит, пожалуй – меня уже распирает во все стороны сила каждой минуты, проведенной в обществе ржательной пишбарышни и одолевает вспревшая головная бекрень. Слава Богу, резюме к этой части выдумывать не надо, его уже сочинила Инесса Ципоркина: «Типичное пустовое испражнение-упражнение по уродованию отсутствующей мысли с помощью несуществующих слов».
Могу лишь добавить, что беспримерное косноязычие для попуганок – знак кастовой принадлежности. Что-то вроде вампирского причмокивания.
* * *Прогноз, к сожалению, неблагоприятный. Ибо, как призналась В.П., «хочется еще вспыхивать недрами и светиться нутром наружу, и вываливать из себя любую рядовую подробность».
Ждем-с. С глубоким прискорбием.
Осетрина сорок второй свежести
Р. Богословский. Токката и фуга. М., Городец, 2020
«Книжная полка Вадима Левенталя» как-то располагает к пошлости в исконном, не набоковском смысле слова. Уютная богадельня для… э-э… ладно, будем политкорректны: для литераторов с ограниченными возможностями живет по закону Телемской обители – делай, что хочешь. Можно склеить из фантиков какую-нибудь красивость про «подкрашенный помадой смех», – никто и словом не попрекнет. Можно приляпать на обложку червонный туз: типа, сердечко тут – чувства… Тоже страсть как оригинально, добужинские вы наши.
С черным сердцем на обложке и припомаженным смехом под ней вышел в свет первенец серии: роман, простите за дурной каламбур, Романа Богословского «Зачем ты пришла?» Потом были еще 44 книжки, а нынче грянуло дежавю: снова Богословский и снова сердце. На сей раз красное, крест-накрест разодранное и грубо зашитое чем-то вроде шпагата. Драма, значит. Понимаю.
Господин оформитель Лосев, сам того не ведая, по-снайперски поймал в прицел самую суть богословского опуса: центон, на живую нитку сшитый из чего ни попадя. Куда ни плюнь, осетрина даже и не второй – сорок второй свежести. «Токката и фуга»? – насчет токкаты очень сомневаюсь: ну никак оно меня не коснулось, хотя итальянское toccare обязывает. Зато фуга правит бал: чертова уйма голосов, интерпретирующих тему, только авторского нет.
Кстати, деление романа на «Токкату» и «Фугу» навеяно Филипенко – тот объявил свою «Травлю» сонатой и главы обозвал соответственно: «Главная партия», «Связующая партия», «Побочная партия» и проч.
Пора бы и к делу. Если сочинитель позволяет себе пассажи вроде «моментов душевной яичницы», – толковать больше не о чем: литература отсутствует по определению. Давайте я вам просто текст перескажу: спойлер, уверяю, окажется убедительнее любого анализа.
Поначалу во все тяжкие солирует Кристина Гептинг: абьюз-инцест-педофилия-газлайтинг. В общем, сплошное #MeToo и прочие семейные обсценности, как выразился кто-то из рецензентов «Сестренки». Впрочем, Роман Сергеевич не так прост, чтобы тупо копировать чужое. Бр-рутальный протагонист, прораб Михаил Ромин (и кто его знает, на что намекает?) мается затейливой, на зависть Крафт-Эбингу и Лев-Старовичу, перверсией: хочет собственную дочь, – но если та будет мальчиком. Поэтому девочку Киру коротко стригут, отлучают от музыкальной школы и отдают в секцию каратэ: «Ты, главное, люби отца, как он тебя любит. Ты, главное, будь мужиком, Кирюша, времена сейчас лихие. Кто-то выживает, а кто-то нет. Надо, надо крепчать, Кирюша». Правда, Кирюша и не думала крепчать, осваивая киба-дати и сэйкен-цуки. Всерьез озабоченная отроковица предпочла японскому мордобою уроки «небесного каратэ». Проще говоря, наставила папе ветвистые рога с тренером, что развесил ей по ушам астральный удон.
Давно говорю: эротические сцены – лакмусовая бумажка литературного мастерства. Тут Богословский, ясен пень, оставил далеко позади всех птенцов гнезда левенталева. Куда им, дилетантам, до штопором закрученных метафор: «Я – горный ручей. К моему берегу подходит большой черный конь. Он опускает морду в мои воды – и жадно пьет из меня. Мостик разлетается на куски, обломки дерева и конь падают прямо в меня, тонут во мне, моя вода вздымается вверх огромной волной. Расплескивая воду по берегам, боль прокатывается через мое нутро, словно ток».
Р.Б., сам того не замечая, всеми колесами въезжает в пародию: если б я имел коня – это был бы номер, если б конь имел меня – я б, наверно, помер. Но как прикажете понимать обломки дерева? Автор, дай ответ! – не дает ответа.
Простите, отвлекся. Как только ревнивый прораб узнал, что его Кирюша «стала высшим божественным светом», сэнсэя-проказника нашли без головы, и сэйкен не спас. После чего девочка сбежала из дому, баловалась бухлом и веществами, потом стала пациенткой психотерапевта… короче, подробности у Гептинг. Во всем, знамо, виновато сраное мужло: и у папы крыша набок, и тренеру вечно «черные психологи» мерещились. Под занавес отец находит беглую барышню и силком увозит в неизвестность. Конец первой части.
В первых строках второй части слово берет глянцевый до рези в глазах Анатолий Тосс. Надеюсь, помните: альпийский или, на худой конец, средиземноморский курорт, белокурые друзья и рыжие враги, high life и центнер бисквитно-кремовой любви. Богословский приглашает публику в укрытый горами юго-западной Турции элитный отель Gizem Palace. Название в переводе с турецкого сулит мистику… а индейскую народную избу видали? Тут вам не «Оверлук» с мертвяками, тут гнездо растленных буржуинов и утонченного порока. Там девочки танцуют голые, там дамы в соболях… С тех пор, друзья-ребята, не сплю я и не ем: уж как бы мне увидеть эту самую Gizem?!
В сад земных наслаждений прибывает хозяин отеля Дмитрий, нечистый на руку строительный магнат в международном розыске. А вместе с ним некто Андрей – издерганный, депрессивный, с пригоршней колес в кармане. На 158-й странице автор выдает-таки секрет Полишинеля: Дмитрий в прошлом носил фамилию Ромин, а что до Андрея, так это Кира с насильно пришитым… э-э… ну, вы поняли. Мечты сбываются – круче, чем в слогане «Газпрома». Для справки: точно такую же интригу с переменой пола и сдвигом по фазе года два назад отрабатывала Анна Немзер в «Раунде».
Богословскому решительно нечем занять сладкую парочку, и он заселяет текст совершенно ненужными статистами: лесби-сатанистка Гюль, влюбленный в нее Эдиз, безымянный доктор, секьюрити Алексей и Шахин… Миссия у всех более чем скромная: сказать «кушать подано» да прямиком на плаху, – и лучше выдумать не мог. Трупов, включая Дмитрия-Михаила и Андрея-Киру, в финале хватит на небольшой морг. А в эпилоге явится… минута на размышление, время пошло! – все равно не угадаете: Тарантино. И будет снимать pulp fiction про все эти непотребства. И Дуэйн The Rock Джонсон процитирует Boney M: «Ох уж эти русские», – и задумчиво посмотрит в небеса. Ново – аж до оскомины.
Виноват, поторопился: до эпилога нам надо встретиться с очередным соавтором. И очередным селебрити: в Gizem Palace прибыл Томас Нойвирт aka Кончита Вурст. И не просто так, а с миссией посрамить Александра Дугина, что написал ей (ему?) брезгливое письмо: «Может, переслушаешь пару альбомов Queen и возьмешься за дело, вместо того чтобы ломать голову над тем, сесть тебе в сортире или стоя мочиться, фрау Вурст?» Австрийская месть ужасна: «Томас-Кончита, виляя бедрами, стянул джинсы и трусики-бикини, улегся на стол, привычным движением развел ягодицы. Как только Дмитрий вошел в певца и тот издал свое сладкое “ах”, гости бросились к портрету Дугина и стали выливать на него мочу, каждый из своего стакана. Толпа орала, визжала, лила на портрет Дугина мочу. Через минуту еще четыре пары мужиков и несколько пар загорелых красоток трахались у всех на виду. Остальные плевали в портрет, били его». Узнали брата Колю? – точно, Платон Беседин, «Книга греха».
Лет семь назад в дебютной повести «Мешанина» Р.Б. хихикал над интертекстом и трэшем: «Берем книги, кромсаем, смешиваем с просроченным йодом, тухлыми яйцами, остатками супа, отбеливателем, молимся над получившимся и обливаем всем этим людей». Новое время – новые песни, как сказал еще один классик. Нынче все пошло в работу: и аллюзии с парафразами, и копеечный эпатаж, способный фраппировать лишь депутата Мизулину да особо нервных ветеранов педагогического труда. Хотя на полке у Левенталя и такая дешевка – комильфо.
Кстати, об эпатаже: Лермонтов не всуе приладил к слову «разврат» эпитет «ребяческий». Пишет Богословский по-детски неуклюже, будто пионер-литкружковец. Образцы стиля:
«Он прицелился в меня в детстве и выстрелил в юности. Потом ощипал потроха и стал разделывать», – потроха, значит, снаружи были? Новая анатомия: Хармс уволен без выходного пособия.
«Зрачки Эдиза задергались, сгрудившись в верхней части глаз», – новая анатомия, часть вторая: сколько у этих басурман зрачков в каждом глазу, если они могут сгрудиться?
«Горы, поросшие хвоей», – новая анатомия кончилась, на очереди новая ботаника. Хвоя, оказывается, вполне автономный биологический вид – ей-Богу, открытие тянет на шнобелевку. А вот про метонимию не надо: не тот случай. Наружные потроха мешают.
«Будешь снимать последние сливки с остатков разума человечества, податливого и размягченного, словно протухший кефир» – а свежий кефир, он твердый, да?.. Роман Сергеевич, заходите как-нибудь в гости – погрызем!
«Токкату» редактировала Аглая Топорова – и давно лютый брак называется редактурой?
Впрочем, это вопрос второстепенный. Спрошу о главном: к нам сегодня приходил гомо-зоо-педофил, – а зачем? Устроить цирк с конями? Прочитать сочинение «Мои любимые книжки»? Слышь, мужик, ты чего сказать-то хотел?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги