Иудейская богиня. Серия «Писатели Израиля»
И все бы хорошо, но тут произошла известная история с «Эксодусом-1947».
«Сколько жить буду, – пишет Голда в своих воспоминаниях, – не забуду кошмарную картину: сотни британских солдат в полной боевой форме с дубинками, пистолетами и гранатами наступали на несчастных беженцев «Эксодуса», из которых 400 – беременные женщины, решившие дать жизнь своим детям в Палестине. И не забуду отвращения, узнав, что этих людей перевезут, как животных в клетках, в лагеря перемещенных лиц, находящиеся в стране, ставшей символом кладбища для европейского еврейства» («Голда Меир, «Моя жизнь», Чикмент, «Аурика», 1997 г., стр.251)
Тогда у нее не было возможности изменить судьбу «Эксодуса», но ее эмоциональное выступление на митинге Национального комитета запомнилось многим…
А через два дня после создания Государства она убедила Бен-Гуриона, что только она одна сможет добыть в США деньги. Министр финансов Каплан рассчитывал максимум на 5 миллионов, что было бы неплохо. Бен-Гуриону нужно было 25—30 миллионов, и он хотел, чтоб американцы осознали всю серьезность положения. В общем, сам собирался ехать. В конце концов, потому и стал вождем, что никогда ни на кого не надеялся. Ну, в крайнем случае, взять с собой министра финансов. Голда одержала победу и в легком весеннем платье, с дорожной сумкой в руках полетела в Нью-Йорк. В ее сумке лежала одна десятидолларовая бумажка…
Таможенный чиновник спросил:
– И на эти деньги вы собираетесь жить в Америке?
– У меня здесь семья, – ответила Голда.
Она сотворила чудо, на которое никто не рассчитывал. Случилось небывалое, ей давали деньги наличными. Она привезла в Палестину пятьдесят миллионов долларов – это было в десять раз больше суммы, на которую рассчитывал министр финансов Элиэзер Каплан, и вдвое больше того, на что надеялся сам Бен-Гурион.
Бен-Гурион лично встретил Голду в аэропорту Лод.
– Когда будут писать историю нашего времени, – сказал он торжественно, – летописцы отметят, что еврейское государство появилось на свет благодаря этой женщине…
Голда была счастлива.
И еще одна встреча была одной из важнейших в ее жизни. Накануне вторжения арабских войск она встретилась с королем Трансиордании Абдаллой.
Впервые с Абдаллой Голда познакомилась в Нахараиме в начале ноября 1947 года, незадолго до Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций. И географическое и политическое и сословное расстояние между ними было огромным. Он король, род его восходит к пророку Мухаммеду, она дочь плотника, глава политического отдела Еврейского Агентства, в общем, не существующего пока государства.
Встреча проходила тайно, в доме электростанции, принадлежащей одной из палестинских компаний. Сошлись они, прежде всего на том, что каждый хочет мира и что у них есть общий враг – иерусалимский муфтий, хадж Амин эль-Хусейн.
У муфтия были старые счеты с королем Абдаллой.
Не станем распространяться о них.
Хвала Богу, что были…
И Голда собиралась напомнить Его Величеству, что он останется один на один не только со своими арабскими недругами. Но и с не потопляемым муфтием.
В первую их встречу, глядя на женщину в чадре, он сказал, что всегда являлся верным другом евреев, что, спустя сотни лет, они пришли на эту землю, чтоб зажечь не только светоч мира на востоке, но и стать основателями новой цивилизации.
Он?
Воевать с евреями?
Помилуйте!
Он дает слово не просто бедуина, но трижды бедуина.
И еще короля!
Он?
Обманет женщин?…
Никогда!
Правда, тогда Голда сильно выкручивала ему руки: а вдруг обманете, Ваше величество?
Сейчас положение было куда хуже. Бен-Гурион посылал Голду с ответственным заданием: выяснить планы короля. Его Арабский легион, выпестованный англичанами – лучший в арабском мире, если он вступит в войну – хорошего евреям ждать нечего…
Три часа мчалась Голда на встречу. Её и спутника, Эзру Данина, крупного специалиста по арабскому Востоку провели в уютно обставленную гостиную.
Поднесли ароматный чай.
Наконец явился король.
– Шалом! – поднялась Голда.
– Салям! – ответил Абдулла тем же.
– Хорошо доехали? – поинтересовался король.
– Отлично! Несколько раз стреляли, пули попадали в окно, но все мимо…
Абдулла печально покачал головой…
– Повремените с созданием государства. Чем вас не устраивает объединенная под моим правлением Палестина? Евреи будут иметь свою автономию. Будет общий парламент – евреи и арабы в равном числе станут его представителями. Если вы не согласитесь… Ох, госпожа Меерсон, кровь на Востоке уже давно дешевле воды…
– Мы хотим иметь собственную страну, но готовы на компромиссы. Готовы уважать границы, намеченные Организацией Объединенных Наций. Но только в том случае, если царит мир. Вы понимаете, что война все изменит…
Король опять печально промолчал.
– Конечно, конечно, евреи вынуждены будут защищаться. Но сейчас положение осложнилось. Вы не можете игнорировать ваши безумства в Дейр-Ясине…
– Никаких безумств не было. Ваше величество. Могли быть ошибки неопытных командиров. Всю информацию о событиях в Дейр-Ясине мир получил из арабских уст. От людей, которые были возбуждены и только что избежали смерти. Ваше Величество знает, как увлекается и как преувеличивает рассказчик-араб, когда он занимается повествованием. У вас замечательный язык, Ваше Величество, он точно предназначен для метафор и гипербол. К сожалению, наш язык в этом отношении беднее…
– Положение сейчас трудное. Имейте терпение.
– Вы считаете, что две тысячи лет недостаточны для терпения?
– Мне очень жаль… Прольется кровь… Политика подобна шахматной игре. Нельзя необдуманно расставлять фигуры…
– У нас нет сомнений в нашей победе… Этого хочет не только наш народ, этого хочет Бог. Пришел и его час… А Вы знаете чем кончается Божье Провидение…
– Ваше Величество, – неожиданно вступил в разговор Эзра Данин. – Я вам дам один совет. Воспримите его как совет друга.
– И что за совет?
– Не стоит подпускать к себе близко толпу. Не стоит позволять целовать края Вашей одежды…
– Я бедуин и свободный человек. Я не могу людям отказать в праве соблюдать обычаи своих отцов…
– Просто в вас могут выстрелить или ударить ножом… Хотелось бы избежать этого горестного для мира события…
Потом присутствующие пожали друг другу руки.
Спутники пошли к машине.
Голда обернулась.
Король стоял на крыльце и махал рукой.
Долго стоял.
Пока машина не скрылась в переулках улиц.
Короля и убьют.
Точно, как предсказал Эзра Данин.
В 1948 году Абдалла поинтересовался, где сейчас госпожа Меерсон?
Ему ответили: посланник Израиля в Москве.
Он вспомнил, как она выкручивала ему руки, и сказал: Аллах велик – пусть там и остается…
6
Положение евреев в Иерусалиме в первые месяцы 1948 года казалось безнадежным. Арабы удерживали в своих руках ключевые пункты (высоту Кастель с развалинами рыцарского замка на вершине): они захватили горы, господствующие над городом, за исключением горы Скопус, где одиноко высились корпуса Еврейского университета и больницы «Хадаса». Арабы контролировали все главные шоссе, в том числе Тель-Авив – Иерусалим, спускавшееся к приморской еврейской полосе, от него зависело снабжение Иерусалима продовольствием и вооружением. В течение февраля лишь двум транспортам удалось миновать узкое и скалистое ущелье, по которому вьется шоссе, поднимающееся из долины в Иудейские горы – место идеальное для засад: над дорогой высятся поросшие лесом крутые горы, усыпанные валунами, грозящими обвалами.
Когда я спросил пожилого человека, участника тех событий про эту дорогу, он сказал:
– Какая дорога? То было настоящее кладбище для нас шоферов и машин…
Надо себе представить перевернувшиеся бульдозеры, грузовики, лежащие вдоль дороги, Из кабины на асфальт стекает тонкая струйка крови. Кузов, объятый пламенем, которое уже подбирается к бензобаку…
Нетрудно вообразить и ликующих арабов: феллахи объедались консервами, которые с таким нетерпением ожидали в голодном Иерусалиме…
К концу марта арабам удалось окончательно закрыть шоссе. Сто тысяч еврейского населения Иерусалима были обречены на голод.
Выбора не было. Надо было наступать.
Операция «Нахшон» (кодовое название) началась в ночь с 5 на 6 апреля. В эту ночь прошел первый транспорт, наутро достигший Иерусалима
Здесь и суждено было родиться основному уставному приказу израильской армии: «Рядовые отходят, командиры прикрывают».
7
Историк Михаил Штереншис справедливо заметил: постепенно при почти полном невмешательстве англичан в стране началась гражданская война, которая велась без всяких правил.
Раздел Палестины на арабское и еврейское государства, в сущности, не устраивал никого. Менахем Бегин мрачно заявил, что государства создаются не голосованием, а штыками. Бросив взгляд на еврейское государство без Иерусалима и Хайфы, он сказал:
– Зачем нам маленький изувеченный Израиль без земли. Без воды, без свободы и без будущего.
Ему возражали:
– Бить надо англичан. Арабам просто задурили головы.
Бен-Гурион тоже не соглашался с Бегином: он сепаратист.
Командиры разных соединений совершенно ни в чем не могли найти согласия друг с другом, и ругались по каждому поводу – полная картина Иудейской войны и осады Иерусалима Титом.
Уже через четыре дня, те из арабов, которые решили мстить подкараулили еврейский конвой, направляющийся в иерусалимскую больницу Хадасса, и убили 78 врачей и медсестер.
В этом бою погиб и жених Раананы, дочери Бен-Гуриона…
…А Голда всеми помыслами стремилась в Израиль.
Но дело было решено. И Голда приняла приказ Бен-Гуриона и ответила Шарету согласием.
Бог видимо, не хотел этого решения. Возвращаясь со встречи с Шаретом, Голда в машине задумалась и очнулась только тогда, когда услышала скрежет колес, звон разбитых стекол… Машина врезалась в другую машину, впереди стоящую… Голда сломала ногу.
Положение осложнилось тромбофлебитом. И она снова и снова думала, что, не хотел Всевышний этой ее поездки, не хочет, и все она делает вопреки своей воле, подчиняясь воле Бен-Гуриона.
…Тем не менее, свое пребывание в больнице она хотела использовать для изучения информации о Советском Союзе, о Москве. Она уже знала, что еще в январе погиб в автомобильной катастрофе Михоэлс. Догадывались ли что не погиб? Скорее, не задумывались над этим. Все больше и больше нарастало желание использовать поездку для встреч с советскими евреями, желание убедить их совершить алию на родину предков, такой шанс дается только раз в жизни, тем более в страну, которая только что заявила о своем рождении.
Позже Голда очень полюбит анекдот: «Две тысячи лет евреи ждали своего государства. И надо же, чтоб дождался именно я…»
Наконец, она улыбнулась. Она прибыла в Москву в дождь. Пусть так. В России говорят, это к удаче.
Теперь трудно сказать так ли это…
В ее одеянии хорошо было открывать новый кибуц.
На вручение верительных грамот она надела черное длинное платье с рукавами. И украшение из нитки жемчуга ценой…10 долларов.
Откуда ей было знать, что советская высшая знать вела иной образ жизни.
К тому времени министр безопасности Виктор Абакумов уже сделал обыск в домах у маршала Жукова и доложил Сталину, что они похожи на сказочные пещеры Алладина. Что правда, в его доме не нашли ни одной советской книги.
Грабеж среди советских военных высшего ранга достиг апогея. Маршал авиации Голованов разобрал загородную виллу Геббельса и перевез ее по воздуху в Москву.
Квартира самого Абакумова напоминала современный европейский каньон. Английский историк утверждает, что он грабил «с экстравагантностью Геринга» и даже вывез немецкую киноактрису, таинственную Ольгу Чехову, любимицу Гитлера, с которой у него, говорят, был роман.
Соперник Абакумова по МГБ, генерал Серов украл корону короля Бельгии.
Даже дачу Сталина в Потсдаме обокрали…
Королем портных был, разумеется, еврей.
Еврея звали Лернер.
«Клиенты платили только в тех случаях, когда хотели этого и сами спрашивали цену, – объяснял Сергей Микоян. – моя мать всегда платила, а Полина Молотова – нет»…
Жена большого чиновника, светская львица, примеряя какую-то особенную шубку, поинтересовалась у подруги:
– В этой шубке я не очень похожа на еврейку?
…А Голду, в очередной кинохронике увидели советские евреи.
Некоторые приходили в кинотеатр по нескольку раз, приходили заранее, чтоб не опоздать на киножурнал.
После вручения верительных грамот все убедились, что Израиль уже не легенда. Не сказка, – реальность.
Смотрели кинохронику и в Израиле.
Когда сияющая Голда шла навстречу Председателю Президиума Верховного Совета Швернику, весь зал заорал: «Голда шелану!» («Наша Голда!»)
Жаль, не узнаем о ее впечатлении…
Воспоминания Голды о тех днях удивительны. О большем, быть может о главном, она скорее умолчала, чем сказала. Ни одного упоминаний о Москве, ни одного московского пейзажа – а она ведь не просто ходила по улицам, в Москве была дороговизна и она организовала жизнь по образцу кибуца. Значит, надо было ходить на рынок. Встречаться с людьми. Как-то реагировать на них…
Ничего этого в книге воспоминаний нет.
Была ли она хоть раз в театре? Известно, что была. 16 сентября большая толпа встречала Голду Меир на Малой Бронной, возле Еврейского театра. («Звенья», исторический альманах, Выпуск 1, Прогресс Феникс, М.,1991)
«Появление Голды и всей делегации в зрительном зале встречают бурными овациями. В антракте она ведет непринужденные разговоры на идиш. Затем, узнав, что театр распространяет билеты в форме абонементов (Еврейский театр в 1948 г. лишили государственной дотации Л.Ф.), покупает некоторое количество абонементов и поручает передать их неимущим» (Алла Зускина-Перельман, «Путешествие Вениамина» (Размышления о жизни, творчестве и судьбе еврейского актера Вениамина Зускина), Изд-во «Гешарим», Москва-Иерусалим,2002, стр.320)
Когда Бен-Гурион в 1923 году побывал в Москве, он чуть ли не первым делом бросился в «Габиму». Он увидел надписи на иврите «Габима» и «Ха-купа» и его охватило необычайное чувство чуда из чудес. Спектакль его покорил и он был вне себя от восторга, охватившего тогда его ум и сердце. (Из «Дневника» Бен-Гуриона, Соня Чеснина, Леонид Финкель, «Этюды о Тель-Авиве», 2004 г.)
У Голды о спектакле – ни слова. Разве что 4 января 1949 года на пресс-конференции для узкого круга работников «Джойнта» (человек сорок), госпожа Меерсон сказала, что «еврейский театр в Москве очень плохой».
И хотя не было уже Соломона Михоэлса, и новый художественный руководитель театра Вениамин Зускин был в это время (15—16 сентября) на операции аппендицита – было ли это так, как оценивает Голда?
Конечно, артисты не могли не понимать, что их ждет, страх сковывал их, они – стадо без пастуха – готовились к худшему. Играть в таком состоянии проблематично…
А может быть, продажа абонементов произвела жалкое впечатление?
Возвращусь к мемуарам.
Встречалась ли хотя бы с одним, кроме жены Молотова, членом Еврейского Антифашистского Комитета?
Что ей понравилось?
В конце концов, чему научилась?
О том, какой мебелью и как обставляли израильское посольство, она говорит куда подробнее.
Она по-прежнему никому и ничему не верила.
И у нее по-прежнему была одна пламенная страсть – вывезти из СССР побольше евреев…
Между тем, мне попалась уже наверняка забытая книга доктора Джеффри Мартина и Натана Герцля «Слабость к России» (Израильские левые и русское еврейство), изданная в Тель-Авиве.
Авторы книги настаивают, что левые правительства (все, без исключения) никогда не хотели ставить вопрос о положении евреев в СССР. А в то время министр иностранных дел Моше Шарет считал, что «отношения между Израилем и СССР являются отношениями между двумя государствами и ни одному из них не позволено каким-либо образом вмешиваться во внутренние дела другого. Не думаю, что вопрос об освобождении заключенных сионистов может стать одним из первых пунктов повестки дня».
Неудовлетворенные ответом Моше Шарета поборники иной постановки вопроса (лидеры группы «Маген») в августе 1948 года напрямую обратились к Голде Меерсон. «Г. Меир объявила, возможно, несколько театрально, что она сделает все, что в ее силах, чтобы помочь советским евреям. Но, дескать, одно дело слова, другое дела.
«На пресс-конференции, проведенной накануне отъезда в СССР, Г. Меир заявила, что ее цель – «развитие отношений между Израилем и Советской Россией», ни словом не обмолвившись о тяжелом положении советского еврейства. По прибытию в Москву новый посол повторила, что ее цель «развитие отношений между Россией и Израилем», а во вторую очередь «рост торговли между двумя странами». Вопрос о советском еврействе не был включен в повестку дня» (Д-р Джеффри Мартин, Натан Герцль, Слабость к России (израильские левые и русское еврейство», Иерусалим, 1996)
Видимо, пока еще Голда помнила наставления Моше Шарета: дипломат это человек, который дважды подумает, прежде чем ничего не сказать…
Тем более, что в конце 1948 года Госдепартамент направил в Иерусалим своего человека, чтобы выяснить – не стал ли Израиль «красным государством»….
А Шарет действительно постоянно демонстрировал полное отсутствие интереса к положению советских евреев.
Посол Израиля в США и ООН Аба Эвен только и делал, что давал расплывчатые обещания.
Помощник Голды Намир был достаточно осторожным, чтоб не сказать боязливым (впрочем, Залман Шазар, которого Громыко не захотел видеть в качестве израильского Посла в СССР именно так и сказал про Намира – «боязливый», осмелел он только тогда, когда буквально зубами вырвал семью своей сестры из Советского Союза).
Но Голда действовала иначе. Во всяком случае, в тот период.
…Вообще, 1948 год оказался если не роковым, то возможно самым трудным в жизни многих людей.
1948 год в Иерусалиме ли, в Москве – все предметы вырастают до небывалых размеров. И в Москве и в Иерусалиме холодно. В Иерусалиме – огромные
очереди за керосином – хоть немного надо было согреться.
Без особой нужды на улицы не выходили: город простреливался насквозь.
Не было воды.
Появилась новая профессия – водовоз. У цистерны выстраивались длинные очереди горожан.
По городу била иорданская артиллерия. Снаряды часто накрывали очередь…
Город был на грани голода. Евреи в осаде варили суп из дикорастущих корней…
А Тель-Авив и тогда был очаровательно легкомыслен. В кафе «Штрох» подавали омлет с зеленым салатом. Можно было взять баночку сметаны. Здесь назначали друг другу свидания. Отсюда собирались в кино…
Молодежь воевала. Родину и правду готовы были защищать любой ценой…
История не имеет аналогов тому, что в те годы происходило в Израиле. С 1949 по 1950 год население страны удвоилось. Это тот случай, когда факты затмевают воображение.
В 1949 году 25000 европейских евреев приехали из кипрских лагерей. Надо было видеть эти лагеря, симметрично расставленные слепые, без окон бараки. Все молчит, и день ползет вдоль лагерных дорожек от барака к бараку.
75000 прибыли из немецких и австрийских лагерей перемещенных лиц. Один из них, бывший узник Освенцима рассказывал: бывает так, припадет несчастный к краю своей нары, остервенело, яростно кусает доски, и зубы, страшно торчащие изо рта, крошатся и падают с легким стуком на твердую землю, утоптанную тысячами ног. А он, уже совсем беззубый, кусает доску, кусает пустой челюстью. Прошло четыре года со дня освобождения, а он ни разу в зеркало на себя не смотрел. Только глубокой ночью просыпается от ночного сна – от страшного внутреннего крика – кому-то кто-то вонзил в ногу клыки и выкусил кусок икры…
Можно ли было в таком состоянии строить новое государство, поднимать дороги, возводить дома и сражаться с арабами, у которых было одно желание: сбросить евреев в море?
Известие о создании еврейского государства вызвало иммиграцию из Шанхая, Марокко, Туниса, Алжира, Ирана, Ирака, Йемена.
«Вообразите себе неграмотную женщину из Ливии, Йемена или пещер Атласского хребта, которую вместе с детьми сунули в открытую всем ветрам и дождям палатку с польскими и чешскими евреями, которые готовят не так, едят то, от чего ее тошнит, и по ее представлению, даже и не евреи вовсе – не то неверующие, не то соблюдают другие обряды и молятся по-другому» (Голда Меир, «Моя жизнь», с.317)) Здесь были люди не только из разных, более чем семидесяти стран – из разных веков! При этом энтузиазм евреев был намного выше их возможностей… Борьба за жизнь. Борьба со смертью. Девятерым удается спасти свои жизни смертью десятого… Жизнь билась вокруг, но не собиралась исчезнуть…
А в Москве радость победы с ее бесшабашным фронтовым братством и широтой души уходила в прошлое. Люди становились серьезнее и мрачнее.
6 марта 1946 года в газете «Вечерняя Москва» появилась заметка под заглавием «Черная кошка». Речь шла о жестокой банде с таким названием. В преступной среде название пользовалось большой популярностью. В черных кошках было что-то странное и мистическое. Черная кошка непроницаема. Только желтые глаза горят странным светом.
Неизвестность рождала страх.
Война сильно подействовала на психику женщин. То и дело совершались страшные преступления…
А учительница рассказывала нам про чеховскую «Каштанку».
Каштанка выражала протест против эксплуатации ее цирковым мастером. По мнению учительницы – Каштанка была маленьким агитатором за свободу личности…
Чехов, конечно, не смог бы себе такого представить…
Илья Эренбург считал 1948 год самым тяжелым в его жизни.
По мнению кинорежиссера Михаила Рома, на это время «пришелся наиболее тяжелый этап сталинизма».
Известный литературовед и философ В. Г. Адмони вспоминал о периоде борьбы с безродными космополитами“: „Встретившись в один из дней этой страшной полосы в книжной лавке писателей, мы с Исааком Григорьевичем Ямпольским одновременно сказали: «Помните осень 1941 года? Бомбежки? Как спокойно было тогда жить» («Сталин и космополитизм», стр15)
13 января газеты поместили портрет Соломона Михоэлса в траурной рамке: «Cоветский театр понес большую утрату. Умер Соломон Михайлович Михоэлс… Смерть вырвал из наших рядов…»
Никаких подписей важных лиц (Сталина и других) под некрологом не было.
Актриса Этель Ковенская рассказывала мне, что, выступая на митинге в театре, непроизвольно крикнула: «Убили, убили!»
Гитлер говорил: чем чудовищнее ложь, тем скорее тебе поверят. Рядовые люди скорее верят большой лжи, чем маленькой. Это – повторял Гитлер – соответствует их примитивной душе. Они знают, что в малом, они и сами способны солгать, ну а уж очень сильно солгать они постесняются. Большая ложь даже просто не придет им в голову. Вот почему масса не может себе представить, чтоб и другие были способны на слишком уж чудовищную ложь. И даже когда им разъяснят, что дело идет о лжи чудовищных размеров, они все еще будут продолжать сомневаться, и склонны будут считать, что, вероятно, все-таки здесь есть доля истины…
Даже после смерти и разоблачения Сталина и его подручных люди продолжали верить гигантской лжи, которую с ними сотворили.
Я и в Израиле встречал множество людей, которые знали страшные тайны тех лет, но боялись рассказывать о них… Бояться и сейчас.
В своих записках Шепилов вспоминает, как однажды Сталин подошел к нему и пристально посмотрел в глаза: «…никогда еще не доводилось видеть такого грозного взгляда. Его глаза, казалось, обладали какой-то невероятной силой. Желтые зрачки приковали меня к месту, как… кобра, которая готовилась к атаке». Скорее тигр. Или как его назвали: хромой тигр…
Точно черная кошка пробежала стране дорогу. Зощенко говорил, что для писателя страх – потеря квалификации. А для любого другого человека?
Чиновники, прокуроры и генералы МГБ, их куртизанки, дворники…. Все «стучали друг на друга». Так же, как в конце тридцатых в стране пышным цветом расцвело доносительство…
А уж как следили за иностранными дипломатами, за каждым шагом израильского Посла – видно из документов.
Не спали спокойно и члены Политбюро. Берия признавался жене: «Если б ты знала, как я устал, – жаловался он. – Я сплю урывками, как охотничья собака…».
В 1948 году у Сталина появились признаки старческой дряхлости. Но на своего личного врача Виноградова прикажет надеть кандалы…
Боялся, отравят…
За семь месяцев, что Голда была Послом в Москве, она возвращалась в Израиль дважды:
«…и каждый раз с таким чувством, будто возвращаюсь с другой планеты. Из огромного холодного царства всеобщей подозрительности, враждебности и молчания я попадала в тепло маленькой страны – все еще воюющей, стоящей перед огромными трудностями, но открытой, преисполненной надежд, демократической и моей собственной – и каждый раз я отрывалась от нее с трудом…» («Голда Меир, «Моя жизнь», 309)