Безлюдница

– Ага.

– Молодец… спрячь… Там никому не показывай…

Я и сам знаю, что там никому нельзя показывать.

Город обступает, давит, душит высотками.

– Цельсь!

Навожу цель.

– Пли!

Стреляю, цель взрывается кровавыми брызгами.

– Отлично, – кивает инструктор, – молодец… вы приняты…

Почему у меня так дрожат руки. У других руки не трясутся, это настораживает, опять на меня смотрят косо…

Это было со мной. Месяц назад.

И это тоже было со мной. Тоже месяц назад, в тот же вечер.

Распахиваю дверь, вбегаю в дом, кричу – через все комнаты:

– Меня приняли!

Непривычная тишина, жуткая какая-то, пугающая…

Окликаю его по имени. Почему он сидит в кресле, не оборачивается, почему он не отвечает мне…

Трогаю его за плечо, он падает как-то неловко, неуклюже, беспомощно, выскальзывает из рук книга, успеваю прочитать на развороте, пока он не захлопнулся – и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу, и очи синие, без…

Час спустя.

– Давно знали покойного?

– Да.

– Кто он вам?

Чуть не срываюсь, чтобы сказать правду. Тут же спохватываюсь, отвечаю, как он меня учил.

– Н-никто.

– А что вы тогда делали в его доме?

На ходу присочиняю что-то, сам не знаю, что.

– Подрабатывал… продукты ему покупал… кран там починить, еще что…

Кивают. Вроде поверили, черт их знает, поверили или нет…

– Здесь распишитесь.

Здесь расписываюсь. Выхожу из дома, даже вещи свои взять не могу, ладно, черт с ними, с вещами, черт с ним со всем…

Психика: стабильная, уравновешенная

Это нам всем записывали в анкете. Психика стабильная, уравновешенная, и все такое. Мое счастье, что меня не проверяли. Что тут проверять, бракованные на работу не приходят, бракованных отсеивают сразу же. Еще там, где писк младенцев, шум инкубатора и – Девяносто пять, сорок четыре! Девяносто пять, сорок пять!

Характер: ярко выраженный командный дух.

Это мне уже позже приписали, после столкновения. Когда сшиблись на пустыре наши и ненаши, рожденные и нарождённые, когда пошли в ход камни, бутылки, обломки тротуарной плитки, рожденные называли нас нелюдями, выродками, да уж кто выродки, так это не мы, мы-то не рождались… Вот инкубами нас называют, это правильно, мы же в инкубаторе вывелись. А мы их оттеснили-таки к гаражам, дальше ничего не помню, помню, как схватил готовую обрушиться на меня велосипедную цепь, рванул на себя что есть силы, здоровый детина повалился на меня, я въехал ему коленом под ребра…

Дальше не помню.

Ярко выраженный командный дух…

– Ну что… заданьице есть одно…

Хозяин смотрит на меня. Мой хозяин, как сжимается сердце от этих двух слов, мой хозяин, не его, не её, не чей-нибудь там – мой.

Вытягиваюсь в струнку. Заданьице. Мне. Как в кино. Не какому-нибудь Джеймсу Бонду, а мне, мне, мне…

Хозяин (мой хозяин!!!) показывает фотографию. Молодая, глаза в пол-лица, светлые волосы, и все-таки вижу, что не генетики над ней работали, наука здесь руку не приложила….

– Вот цель.

Киваю. Больше мне знать ничего не положено, что за цель, откуда цель, зачем цель, – иди, ищи, стреляй, принеси хозяину отрезанную голову…

Дома сгрудились в тесном дворе, шепчутся о чем-то.

Навожу цель.

Цель перелистывает страницу, читаю, и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу…

Сжимается сердце. Почему-то мне кажется, что это его дочь, а ведь я даже не знаю ничего про него, была у него дочь, не было, был он женат, не был он женат…

Цель отбрасывает с лица светлые волосы.

Сжимается сердце.

Опрометью сбегаю по лестнице, распахиваю дверь подъезда, цель оборачивается, цель видит меня, испугалась, еще бы не испугалась, все еще держу в руках пушку…

Цель вскакивает со скамейки, падает на траву раскрытая книга, и каждый вечер в час назначенный…

– Постойте! Подождите!

Остановилась. Смотрит на меня. Затравленно…

– Вы… вас хотят убить… да нет… не я хочу…

Цель кивает. Называет имя заказчика, ну я так и думал, она здесь замешана, в противостоянии Корпорации и не корпорации…

– Вам надо бежать… из города… вы понимаете, он от вас не отстанет…

Цель кивает.

Подхватываю книгу.

– Вы об… оброни… ли…

Язык не слушается меня, как в детстве, когда пытался прочитать незнакомые слова…

– Спасибо.

– У меня машина… увезу вас…

– Спасибо. Спасибо, – сжимает мою руку. Сжимается сердце, нет, всё-таки правильно меня забраковали… Знать бы еще, как я в таком состоянии поведу машину, мои руки меня не слушаются, как будто уже и не мои, долго не могу попасть ключом в зажигание, цель помогает, да давайте я…

Психика: стабильная, уравновешенная.

Так записывали всем. Нестабильных отбраковывали еще тогда, тогда…

Писк младенцев. Шум инкубатора.

– Так, я не понял, а сорок седьмого добивать кто должен?

– А?

– Сорок седьмого-то не добили? Слушайте, вы это бросьте, бракованных добивать надо, а то был у нас тут такой, скажет – брак, младенчика забракованного отнесет в подвал, да и оставит, мол, сам подохнет… Не-е, вы уж эфиру не пожалейте, негуманно всё-таки…

– Да нет, знаете что… я его себе возьму.

– Чего?

– Себе, говорю, возьму…

– Ну, эфирчиком-то сбрызните, не живого же препарировать будете!

– Да нет… домой.

– Это вам чего… котенок, что ли?

– Котенок, человечонок, какая разница…

– Так… нельзя же….

– Чего нельзя, где написано, что нельзя?

Я не могу этого помнить, в таком возрасте еще ничего не помнят.

Но я помню.

– Начальничек-то твой, Кононов, детьми приторговывает, – говорит мишень, которая уже не мишень.

Машина покачивается на поворотах. Киваю:

– Нерожденными.

– Да нет… похищает. Вот таких как ты посылает, они детишек у школы подкарауливают… а не знаешь, зачем ему дети нужны?

Пожимаю плечами, мне не положено знать.

– Здесь останови…

Останавливаю возле заброшенной деревушки, иду за мишенью, настороженно оглядываюсь, все еще не верю, что оторвались от хозяина…

– Много народу положил? – спрашивает мишень.

– Не успел еще.

Мишень косится на меня, кажется, не верит. Входим в отжившую свое избенку, цель разводит огонь в печи, от огня веет чем-то забытым, о чем я не должен помнить, но помню, пламя костра, напевы тех времен, когда земля была еще молодая и неопытная, женщина у очага нервным жестом поправляет волосы…

Цель читает на развороте, наугад: