Дар языков
– А Ольга знает, что у вас будут отношения на камеру? – Лиза спросила бестактно, не соблюдая правил игры, и В. рассердился. Справедливо рассердился.
– К чему это, солнце мое? Ты о чем?
Утром он не принес ей кофе в постель, хотя это было его традиционным подкупающим приемом в надежде, что операторы снимают процесс приношения всякий раз, превращая кофе в своеобразную марку идеальных отношений. В. страдал застарелым романтизмом. В отличие от ревматизма тут никакая мазь или народное снадобье не могли помочь.
Лиза плавно догадалась и согласилась: если уж всеведущие ведущие не в курсе задумки В., не в курсе въедливые и подозрительные участники, то Ольга тем паче. Ольга берет ее на пушку, подозревает наверняка, а точно не знает. Лиза не смогла отследить реакции и оценки участников сама: слишком часто закатывала истерику, а это требует сил и предварительной нервической подготовки, не позволяет отвлекаться, наблюдать за другими. Она не актриса, как ни старайся!
Сходиться с кем-либо из участников (с сотрудниками, обслуживающим персоналом и вовсе нельзя – оштрафуют!) в дружбу не хотелось, какая дружба, если игра на деньги, «на вылет». Лизу ожидаемо не любили участники-«коллеги» и симметрично наоборот поддерживали ведущие, Лиза вносила в действие оживление, динамику, она умела скандалить. Если отпустить себя и просто говорить то, что думаешь об окружающих, – это уже скандал. Неоднократно к ней подваливали прочие бузотерки с предложением дружить альфа-девочками. Но у них была игра, а у Лизы скандал от души, и камера видела. Камера все видит. Девочек «увольняли», Лиза оставалась. Лиза вела себя честно. В пределах передачи.
Она начала получать зарплату, а не только бесплатную еду из общего холодильника. Положенная дармовая еда была лишена метки производителя: на пакетах с молоком, крупой, чаем заклеивали торговую марку, чтобы не служила рекламой. Если хотелось большего, не входящего в обычный список продуктов, можно и заказать, хоть готовые блюда из ресторана, хоть продукты из сетевого магазина – за свой счет. Но когда не устраиваешь ужин на всю компанию или романтическое свидание со жратвой и «возлюбленным», заказанные продукты лучше использовать без свидетелей, камера такое игнорирует, как правило. Камера любит действие, выплеск: деликатесы хотя бы. Или экзотику. Обычное стандартное не требуется, ешьте свою простоквашу в одиночку, зрителю та простокваша и дома надоела.
Ольга забросала Лизу эсэмэсками: один из способов пообщаться скрытно от ведущих программы. Если… Если получатель не обнародует сообщение. Или ведущий не попросит смартфон для проверки сообщений на общем собрании (а такое порой случалось и повышало градус искренности), не то приватно, во время интимной беседы с участницей под камерами двух операторов: ближнего и дальнего плана. Лиза не знала, могут ли техники шоу восстановить удаленные из смартфона сообщения, но опасалась этого, на всякий случай.
Ольга, без сомнения, сохраняла переписку. Она настаивала на встрече на нейтральной территории, вне программы. Последняя эсэмэска намекала на беременность Ольги. И Лиза сдалась – согласилась встретиться вне зоны. Ольга плакала (она играла? по-честному?), просила встретиться в сауне. Лиза сообразила – боится смартфона, боится, что включу диктофон. (Ведь слишком часто разговоры принять мы рады за дела, а глупость ветрена и зла, но важным людям важны вздоры.)
Их совместный поход в сауну привлек внимание, спровоцировал маленький сюжет: соперницы пытаются достичь соглашения, – но снимать в парилке сауны невозможно, потому сюжет не показали в основной программе.
– Знаю, что у вас договоренность с В., – начала Ольга.
Лиза не стала возражать с ходу, это уже звучало на разборе, посмотрим, что дальше.
– У меня беременность, одиннадцать недель, любой врач подтвердит. – Ольга сообщила новость в предбаннике деловито, без патетики. – Будет выкидыш. Поняла? Выкидыш будет. Но объявить о беременности я успею на общем собрании.
Соперница держалась отлично, сауна ей шла: Ольга разрумянилась, приобрела соблазнительную томность и многозначительность жестов, а вот Лизе было тяжеловато после получаса в парилке. Лизе хотелось наружу, пусть к камерам, хотелось прохладного душа и освежающего клюквенного морса.
– Это от В.? – Лиза не удержалась все-таки. Она не понимала, когда В. мог успеть, они почти все время были вместе. Или не уследила?
– А ты что, анализ на отцовство собираешься проводить?
– Ты беременна от В.? – Лизе не сообразить, почему так важен ответ, ведь В. не был ей важен. Ольга лежит на верхней полке (они вернулись в парилку после небольшого отдыха), Лиза сидит ниже, заливаясь потом – от жара? От волнения?
Ольга не ответила. Привстала на локтях, лениво протянула руку, подхватила ковш с деревянной ручкой, плеснула воду на камни. От печи полыхнуло новым резким жаром, запечатывая дыхание больничным запахом эвкалипта. И Ольга миролюбиво, с какой-то бабьей интонацией предложила:
– Так что? Поругаемся на ближайшем общем собрании? Было бы отлично, если бы ты мне по морде съездила, а я после объявила бы о беременности. Представляешь, как рейтинг подскочит? Телезрители сайт обрушат! Но, боюсь, не захочешь. Ты же рискуешь вылетом, тем более мы уже дрались. Тогда я могу. Ну, на тебя напасть, типа по морде. По рукам? Без обиды. Больно не ударю, вскользь обозначу. Обе останемся на программе, точно! И эфир на себя оттянем. У тебя рекламные деньги-то появились, нет?
Лиза не выдержала: дышать стало нечем, горячий песок, а не воздух сыпался в ноздри. Выскочила в предбанник, облилась холодной водой, руки-ноги еще дрожали, но внутри малость успокоилось, дурнота прошла. Она поняла – с некоторым опозданием, – что не обязана возвращаться в парилку, и нырнула в бассейн. А еще поняла, уже в освежающей чаше бассейна, что В. надо спасать. Почему-то стало жаль именно его, хотя это несчастная Ольга забеременела и вообще… Накатил приступ тошноты: в чистом бассейне с голубой водой, с косыми солнечными лучами сквозь стеклянную крышу. Такой сильный, что пришлось выскочить наружу, не забегая в душ, одеться, выпить воды в комнате отдыха и – на улицу, ждать Ольгу там, перебивая тошноту сигаретами: одной, второй, десятой. Операторы радостно снимали. После, в передаче для зрителей, сигареты сотрут из кадра – это нельзя, это дурно. Драки, скандалы – общечеловеческое, а курение – нельзя. В кадре останется одна истерика.
Тошнота у Лизы стойко держалась целую неделю: стоило увидеть Ольгу в зоне столовой или в общем холле, Лиза неслась в туалет. Операторам надоело снимать бессмысленное ее бегство, они не могли показать цель и результат. Этот конфликт Лизе не засчитали, рейтинг не вырос. Но Ольге тоже не засчитали конфликт. В. благоразумно не комментировал происходящее.
6
Ирина нервничала, прикидывала, сколько еще можно ждать запропавшую экспедицию, ничего не предпринимая. Не пора ли звать настоящих спасателей, посылать настоящую, а не их игрушечную экспедицию, или кто там разыскивает ушедших в горы и не вернувшихся до темноты? Ну, егеря-то на входе в заповедную зону должны были заметить, что люди остались наверху, или нет? Егеря ушли домой ночевать-ужинать? Ведь пропускали негласно, по договоренности, значит, и не отвечали за «туристов»… Из-за дурацкой вчерашней размолвки она не забрала у Рыжего смартфон – один на двоих, глупая, глупая экономия! – смартфон с местной сим-картой, и не могла созвониться с остальными. Пятнадцать раз искупалась в мутном и неспокойном, но пока еще не штормовом море, двадцать восемь раз сбегала на набережную, бросив палатки и высматривая друзей у их любимой столовой, два раза поднялась на крутой мыс Биек (мне сверху видно все, ты так и знай!).
Поднялся ветер, странный: он неистовствовал сверху, пригибая кусты, чуть не переламывая деревья, так, что вершины их доставали до земли, но внизу на полметра над землей было тихо, некошеная ошпаренная солнцем трава не колыхалась, с удивлением поднимая сухие колоски: что происходит? Заткнулись цикады, птицы умолкли раньше.
Темнота на юге падает быстро; если с друзьями что-то случилось, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, в темноте их могут не найти! Но если они уже вернулись, так и не помирившись, разбрелись по поселку, порознь… Или сидят в кафе, все вместе, наплевав на нее? Ладно Лиза, она может наплевать на все, если отвлечется на личные дела, да и повод обидеться был, лишнего они вчера с Лизой наговорили друг другу. Ладно остальные – они не вполне свои, могли забыть об Ирине. Но Рыжий! Он не станет так ее наказывать! Он помнит, что так нельзя!
Это случилось на последнем курсе, перед защитой диплома. Ира после консультации на факультете – по расписанию – вернулась домой поздно и не смогла открыть дверь, значит, мама заперлась на защелку. Ира хотела было поехать к Лизе переночевать, но почему-то поднялась на этаж выше и позвонила к Рыжему в дверь, хотя могла и по сотовому. Дома оказалась только мама Рыжего. Странно, что его мама сразу обеспокоилась, ведь такие случаи бывали: Ирина часами ждала на лестничной площадке, звонила, стучала – пока не откроют. Время как-то заспешило и уплотнилось.
Ира не помнит, кто приехал раньше – Максим-Рыжий или милиция. Не помнит, почему вызвали милицию, кто вызвал. Почему участковый согласился приехать и вскрыть двери. Помнит, что ее не пустили в ее квартиру: с участковым и свидетелями соседями пошли Максим с его матерью. Она так и не увидела, что там случилось: мать Рыжего не пустила, держала силой, обняла Ирину за плечи, ухватила неженской железной хваткой, геологи, они такие. Синяки остались… Дальше Ирину держал Рыжий, мягче, без синяков, бормотал в ухо невнятное, прижимая ее спиной к дивану, пока укол ставили. Наверное, приезжала скорая помощь, а кто еще мог вколоть успокоительное снадобье? Не участковый же… Ира воспринимала происходящее как из-под толстого слоя воды. Засыпала, просыпалась. На следующий, или через день, или через сколько-то – неважно – дней Рыжий ходил с ней по инстанциям, агента похоронного бюро вызвали не в ее с мамой квартиру, а к Рыжему. Тут Ира согласилась обнаружить, что не первую ночь проводит в квартире Максима, на диванчике в гостиной.
Преувеличивать не стоит, Ирина сразу, едва мама Рыжего усадила ее на жесткий диван, поняла, где она и почему. Но до определенного времени ей это было все равно, она не запоминала, где находится. Помнила лишь, что виновата, что не уследила. На третий день, после визита похоронного агента, Ирина съела наконец блинчики (или кашу?), оставленные на журнальном столике, выпила три чашки чая и спустилась в свою квартиру. После чего и принялась ходить по похоронным инстанциям, следуя за Рыжим.
Если наивно доверять психотерапевтам, Рыжий полюбил ее за все, чем помог, когда Ирина мать повесилась на кухне. Однако следует учесть, что мать Рыжего тоже принимала живейшее участие (живейшее в данном случае не сравнение с повесившейся женщиной) в судьбе маленькой соседки. И Лилька помогла бы, но не успела…
Ира довольно быстро съехала из этой страшной для нее квартиры, поспособствовала опять же мать Рыжего, нашла подходящую квартиру на обмен. Даже вещи собрала-упаковала, частично. А до переезда Ира жила у Лизы, но это было недолго. Ира плохо помнит те месяцы, много времени занимала преддипломная подготовка (и это – счастье!), а еще какие-то заполошные походы с Лизой по ночным клубам, провалы в сон с вечера до вечера плюс Рыжий и прогулки с ним почему-то в Коломне по каналам, рекам и бесчисленным мостам. И не в последнюю очередь группа спелеологов, куда Рыжий затащил ее прямо из Коломны, с очередного моста с фонариками, украшенными чугунными морскими коньками. Коньки стремились в никуда… И еще плюс обустройство в новой, пустой от воспоминаний и потому просторной квартире, хотя Лиза настойчиво предлагала пожить у нее. Лиза в то время снималась в реалити-шоу «Двери настежь», не жила дома: шоу предполагало круглосуточную съемку, и участников расселяли в домиках, специально построенных для передачи на специально отведенной территории недалеко от Москвы. С камерами в каждом углу, с большим штатом операторов.
Ирина очнулась к реальности не так давно, за несколько месяцев до экспедиции. Очнулась и «попала в непонятное». Что делать после защиты диплома? Если выходить замуж за Рыжего или просто жить с ним, съезжаться – все ясно, просто, лучезарно. Небольшая проблема: Рыжий не предлагает. Скорее всего, он любит Лильку. А Лилька умерла. Как Ирина мама.
Но сейчас! Что делать сейчас в пустой палатке? Что сделал бы Рыжий на ее месте – привычно справилась с главным ориентиром Ирина. Экспедиция не вернулась с горы. Уже поздно. Вот-вот окончательно стемнеет. Что сделал бы Рыжий? Что он делает в эту минуту? Он разочаруется, если она растеряется и не найдет выхода. Ругать не станет, но так и будет считать ее недоростком, маленькой девочкой. Безусловно, с Рыжим все в порядке, с ним не может случиться беды, беда – это не о Рыжем! Но подвести, не оправдать ожидания – нельзя, надо действовать! Надо идти куда-то, пусть это игра, это же не как с мамой? Для начала – в милицию-полицию. Или к егерям? Ирина решительно полезла в мужскую четырехместную палатку, чтобы забрать паспорта друзей, в полиции без паспортов никак. И у егерей – еще неизвестно, где их искать, егерей-то – тоже, поди, документы потребуются. Или наоборот? С документами хуже, если платили неофициально?
Как раз когда она копошилась и рыскала по чужим рюкзакам, они вернулись.
Уставшие, пропахшие потом, исцарапанные более обычного, а Лиза со сгоревшим лицом и в лихорадке. Да все они были в лихорадке. И предельно счастливые. Нет, запредельно счастливые.
– Женщина, праздничный ужин, живо! – громко и властно скомандовал Рыжий и пояснил, смягчая приказ: – Мы нашли ее, нашу пещеру!
Они не пошли в ближайшее кафе на набережную и даже не устроились на берегу слушать пенные волны и мелкий лепет песка, остерегаясь случайных взглядов посторонних, пока те брели мимо, мимо. Забились в мужскую палатку, отгородившись ее мягкими тряпочными стенами, отправили Ирину за вином на «правильную точку» и за парадной закуской – не экономь, женщина, пить будем, гулять будем! Сами же растянулись поверх спальников, будто смертельно устали, обещая дождаться ее возвращения, ничего не решая. И ничего не разглядывая.
Ирина не спросила, что им потребовалось решить и что хотелось разглядеть. Не уточнила, что такое «парадная закуска». Она подхватилась и безропотно побежала в частный магазин, рынок к этому времени уже отгомонил. В корзину летели сулугуни и бастурма, душистые пучки пряных трав и запеченные мидии. Стремительность выбора и смуглая красота Ирины произвели впечатление на тучного хозяина лавочки:
– Дочка, у тебя дома праздник? Нежданный? Ой, забыла взять лаваш, бесплатно дарю!
Хозяин хотел продолжить, но Ирина уже летела, не чувствуя тяжести набитых снедью пакетов. Бутыли с вином торжественно постукивали в такт бега.
За двадцать минут ее отсутствия экспедиция успела задремать, а легкий шторм на море – усилиться.
Они разводили красное вино водой, как древние греки, обжившие этот берег давным-давно, пили, пили и не могли напиться, хотя обильная влага выступала у них на висках, а после вина с водой, но прежде чем поглотить ужин, показали Ирине свои находки.
Плитку величиной с раскрытую книгу, стандартного формата: сто сорок на двести десять. Миллиметров, разумеется. Плитка была в два пальца толщиной, плотная, но сравнительно легкая, из черного отливающего шелком неведомого материала, похожего на обсидиан – вулканическое стекло, однако значительно легче и теплая даже на взгляд. Плитку густо – не оставляя свободного пространства на полях – покрывали знаки. Торцы тоже оказались испещрены черточками, кружочками, дугами и крестиками. Иные знаки на плитке напоминали буквы греческого алфавита, другие – клинопись, встречались элементы арабской вязи, латиницы и даже привычная кириллица, а в целом это не походило ни на что, виденное прежде, но выглядело и воспринималось как единое гармоничное письмо.
Плитку единогласно окрестили Скрижалью: опять у них был один ум на всю стайку и одна радость на всех, сумасшедшая.
Помимо плитки-скрижали обретенное в «их» пещере сокровище содержало двадцатисантиметровый вытянутый, отполированный за века ветром и песком, закругленный с одного конца цилиндр также неизвестной геологической породы, цвета запекшейся крови. По форме цилиндр удивительно походил на скалу Чертов Палец, как его видно с моря, если смотреть из лодки, встав точно напротив. И отчасти напоминал «чертовы пальцы», окаменевшие аммониты, во множестве рассыпанные вечностью по низким песчаным берегам внутри излучин Волги, Волхова, Днепра. Его назвали Стержнем.
За ужином спелеологи наперебой расписывали узкий лаз, открывшийся прямо в осыпи на склоне под неверным крупным и пыльным слежавшимся песком, лаз с гладкими дымчато-черными, космическими какими-то стенами, но похожими не на теплую найденную плитку, а на прочное холодное закаленное стекло. Лезть туда было страшно, Максим, который Петрович, еле протиснулся, стенки визжали, когда он скользил плечами (правое вперед) внутрь. Но лаз расширялся почти сразу после перемычки у входа и вел в такую же черно-стеклянную пещеру, круглую, как орех, и гулкую. Они так и нарекли пещеру – Орех и насилу поместились там, хотя не следовало бы лезть и забираться внутрь всем вместе. Они нарушили правила, потому что забыли о безопасности, едва увидели вход.
Неутомимый Игорь – нет, уже Гарик! – принялся ворошить слой мелкого щебня и песка на полу пещеры, страшась найти жестяную пробку от пепси-колы, окурок или иной след пребывания людей. И нашел Скрижаль, еще не понимая, что нашел. А позже, когда они выбирались наружу, задыхаясь в скупом сжатом пространстве хода из пещеры, которое, казалось, сжималось по размеру их тел, и щебень нещадно, предательски-жутко осыпался под ногами, увеличиваясь в объеме, уменьшая пространство для движения и дыхания, Игорь – нет, Гарик! – подобрал миниатюрную копию Чертова Пальца, Стержень.
Благоразумная Ирина заикнулась, что хорошо бы передать находки местным археологам, но не встретила понимания. Экспедиция решила повторить вылазку в пещеру Орех. Это просто. Надо выйти пораньше, еще по темноте до рассвета, и тщательно осмотреть саму пещеру и все вокруг. У них будет время, а значит, ждут приключения и новые открытия.
– Наши находки, дары пещеры, я забираю в девичью! – категорично заявила Лиза. – У нас в палатке все время кто-то есть, мы же на хозяйстве по вашей милости! А вещи – ценные. Мало ли что.
Никто не возразил. Усталость придавила их, расстелила спальные мешки, бросила изнемогшие тела внутрь, не дав застегнуть дверь палатки. Укутала сном, плотным до духоты, до храпа, сопения, задыхания. Вырваться из такого сна невозможно, только ждать, когда рассветет, спать и ждать во сне.
Ирина не могла уснуть. Долго, с завистью, слушала, как посапывает Лиза. Из мужской палатки доносился дружный храп, невнятные стоны. Ходила купаться, хоть и страшновато на берегу вдвоем с неспокойным морем. А в море сколопендры, а в море медузы, а в море всякие морские опасные твари! Сидела, наматывала мокрые пряди волос на палец, глядела на волны, на миллион мелких выгнутых лодочек лунного света, убегающих от берега вглубь, в Турцию, по нестройным водам: то падающим, то вздымающимся невысоко, а то грозящим слизнуть палатки длинным языком с пеной безумия у рта моря.
Ей показалось, что Лиза проснулась и возится в палатке, коротко вскрикивает – это Ирина отчетливо слышала. Лиза пинала мягкие стенки коленями: палатка ходуном ходила. Стонала, словно вершила любовь, а ведь Гарик и Максим, который Петрович, мирно спали в мужской. Почудилось Ирине, какая любовь! Лунный свет неверный, и лунные лодочки не уплывут в Турцию, волна не смоет их лагерь. Когда Ирина пробралась внутрь тесного, как новонайденная пещера, объятого натянутым нейлоном пространства, она убедилась, что подруга крепко спит, хотя дышит быстро и тяжело, словно поднималась в гору, а лоб, шея, плечи у Лизы влажные, и даже расстегнутый до ступней спальник промок от пота. Ирина включила фонарик: Лиза блаженно и немного устало улыбалась во сне, прижав ладони к животу. Под левой ладонью – Стержень.
Ирина осторожно потянула каменный цилиндр из ладони Лизы, чтобы убрать в рюкзак к Скрижали, и вздрогнула от неожиданности: камень оказался горячим.
Утром Ирина проснулась первая, хотя спала меньше, а вот Лизу не смогли добудиться. Лиза бормотала «еще чуть-чуть», «только за рекламное время», переворачивалась на другой бок в своем влажном спальном мешке и вставать не желала. Лизу оставили в лагере на хозяйстве и заодно охранять драгоценные находки. Ирина догадывалась, что подруге снится реалити-шоу: лицо спящей Лизы выглядело растерянным и сердитым.
7
Традиционный плановый разбор полетов мог бы оказаться для Лизы последним.
– Ты условилась с В.! Он сошелся с Ольгой по вашему договорняку! Ты потворствовала их отношениям, сама хотела конфликта и разбора на проекте, чтобы повысить рейтинг или занять эфирное время, это тобой подстроено и спровоцировано. Скажи, так? Ты знала? Вслух скажи, что знала! Признай сговор! – Ведущий напирал. Он был зол всерьез, пусть не на Лизу: у ведущего разболелся зуб, а к стоматологу записан только на послезавтра. Но злость, искренняя, окупит не только визит к дантисту. – И что теперь? Шутки шутками, но Ольга беременна всерьез.
Ведущий окинул собравшихся яростным взором, даже набежавшая слеза не смягчила его исступления. Участники удивились: они же не знали о больном зубе. Операторы удивились и порадовались накалу страстей. Шоу продолжалось. Успешно.
Лиза начинала плакать, почти уже начала. Почти созналась – вслух, как просили, как настаивали. Но заскрипела невдалеке какая-то неизвестная ночная птица: ищщо-ищщо-ищщо, и слезы у Лизы свернулись, она улыбнулась:
– Кого не утомят угрозы, моленья, клятвы, мнимый страх, записки на шести листах, обманы, сплетни, кольца, слезы?
Ей осталось продержаться еще два дня до того времени, как начнут выплачивать гонорар за участие в проекте. Гонорар за неделю равен ее бывшей зарплате за пять месяцев, имело смысл терпеть.
Ведущий поерзал, потолкал языком щеку изнутри, сглотнул, выдохнул зубную боль и перешел к действительно интересному вопросу.
– А теперь отношения пары Эллы и Жени. Мы узнали, ЧТО Элла скрывает от своего любимого! И это доказывает, что она не доверяет Жене, считает их отношения показушными, так сказать, отношениями для проекта. – Ведущий сделал паузу. Большую паузу в прямом эфире, дорогую, почти на целую минуту. И всю эту минуту прислушивался: зуб молчал! Ведущий улыбнулся уже без принуждения и продолжил с энтузиазмом: – У нашей Эллы есть ребенок! Насколько же надо не доверять своему партнеру, чтобы скрывать очаровательного малолетнего сынишку! Прошу видео в студию. – Это уже к операторам, которые всегда рядом, но не в кадре.
На громадном экране появился бледненький кудрявый мальчик, он был отчаянно очарователен, но передвигался как-то неуверенно. Лиза поняла, что с мальчиком проблемы, и не какой-нибудь банальный рахит, но видео тут же свернули. Пару недель назад, как уверял ведущий, якобы случайно выяснилось, что у этой давней участницы проекта есть ребенок, совсем взрослый, такой взрослый – почти шесть лет! – что его воспитывает бабушка, мама Эллы, как своего сына.
«Обычное дело, – подумала Лиза, – похоже, это распространенная практика на шоу “подглядывания”».
На первом же разборе, когда она только-только появилась, обсуждали ситуацию с сыном еще одной участницы, бытующей на проекте не первый год. Дитя обнаружилось точно так же нежданно-негаданно, так же жило с бабушкой в далеком провинциальном городке, давно, безвыездно и без встреч с матерью. Тот (так же) взрослый ребеночек участницы-старожилки (так же) был болен чем-то серьезным, даже неизлечимым. Неужели у нескольких участниц «Дверей настежь» больные дети? Это многое объясняло – в том числе нечеловеческое терпение скрытных мамочек, но статистика все же удивляла.
– Самое странное, – поддержала коллегу вторая ведущая, она работала на контрасте и обычно заступалась, а не нападала, но сегодня решила обострить проблему, – что с ребенком в основном сидят не родители Эллы, не бабушка, а совершенно посторонняя женщина. С кем же на самом деле живет ребенок – больной ребенок, подчеркну! – нашей участницы? Почему? Эллочка, поделись с нами! Если есть проблемы, мы поможем! Мы рядом! Не надо ничего скрывать, тем более лгать! Мы же одна семья!
Ведущая тоже подивилась про себя энтузиазму коллеги, она не успела услышать о его проблемах с зубом. Впрочем, у нее тоже были проблемы: за съемки в другой передаче заплатили меньше, чем обещали, а значит, босоножки Jimmy Choo, что собиралась купить перед отпуском, под вопросом. Ведущая не любила таких накладок и оправданно гневалась на пространство.