Красная чума

Есенин же был первооткрывателем «дурки» в качестве единственной тогда еще возможности для своего спасения. Но со смертью поэта эта возможность спрятаться от лап режима умерла также. И это лечебное учреждение, с тех пор, стало испытанным средством борьбы «народной власти», то есть власти инородцев в стране русских, с инакомыслящими – то есть мыслящими национально.

Юрий Кублановский об избытке открытости борьбы Есенина замечает:

«Болыпевицкую бойню посчитали за народную революцию даже и Бердяев, Клюев, Волошин. Третий Интернационал вдосталь попользовался этим отрицательным элементом национальной натуры, пока не надел на нее свой железный намордник. В этом смысле гибель Есенина не только таинственна, но и глубоко символична. И впрямь – со своей неуемностью, вызывающим ощущение оккупированности России Есенин был бельмом в глазу в обеих столицах, у многих чекистов наверняка чесались руки с ним расправиться. Насильственность его смерти очень вероятна… и не всегда понятно, почему некоторые с излишней настойчивостью ее отрицают, тем самым невольно выгораживая чекистов» [ «Литературная газета». «Век Сергея Есенина». № 39, 27. 09. 1995].

А вот выгораживание этими «некоторыми» чекистов понятно как раз таки достаточно хорошо – ведь революция, как любливал говаривать при уничтожении созданного чекистской властью голема, СССР, Михаил Меченый, – продолжается. А, значит, продолжается вместе с ней и геноцид русского народа – ведь тех самых Гайдаров, которые Тимура с командами в свое время рекламировали, сменили их собственные внуки и рекламируют теперь хоть и прямо противоположное, но, на самом деле, все то же самое. Рекламируется бес-предел февраля, который, по замыслу архитекторов, медленно и плавно сменится новой кровавой диктатурой – антихриста.

Так что Юрий Кублановский удивляется зря – все эти Гайдары и гайдаровцы, как некогда ранее – Тимуры и тимуровцы, как были, так и остались в одной команде – разрушителей России.

Да и национальности они все какой-то такой уж слишком сильно одинаковой, которая, на самом деле, отнюдь не ограничивается принадлежностью к хананейской, польской или немецкой диаспоре проживающих в России инородцев. Ведь чтобы иметь иную русскому народу ментальность, проживая с ним вроде бы и бок о бок, и даже в одной и той же стране, нужно иметь и иную русской культуру.

Таковую, аккурат, и занес к нам Петр I. И стоит лишь повнимательнее взглянуть на всех его культом порожденных аристократов, как тут же в глаза никак не может не броситься очень очевидная отличительная от русского человека деталь вечернего туалета дам высшего декольтированного общества – ни одна из них не имеет на шее Креста!

Так что это не класс ни какой и не общество – это культ! Культ безбожия, который и породил собою столь казалось бы удивительнейшую и совсем именно для русского человека вовсе и не свойственную перемену образа жизни: революцию.

Вот как выглядит семантическая расшифровка этого культового почему-то всегда столь революционно настроенного класса (семантическую таблицу см.: [177]):

АРИСТОКРАТЫ – то обожествляющие глубинность заданности в русском мире сатанизма.

И вот как появление этого «класса» определяется из недр нашего исторического прошлого еще начала XIX в.:

«Не одни евреи пользовались такой составляющей как бы "род недуга" благосклонностью русской власти. Целые немецкие княжества пересаживались под видом колоний на широкое тело России. Немецким крестьянам, не оказавшим ни малейших заслуг России, давались дворянские по величине поместья. Немцы на долгие годы освобождались от налогов и повинностей, им давалось самоуправление, им разрешалось быть иностранцами, и в тоже время они пользовались всей защитой русской государственности. Прибалтийский край, потомство тевтонов, пятьсот лет разорявших наши границы, и ливших кровь русскую, сделалось питомником новой аристократии. Наши герои вроде Ермолова, спасшие Россию, как высшей почести просили "производства в немцы". Другая широкая струя, влившаяся в нашу знать, были шведы – за подобные же государственные заслуги! Третья струя – поляки. Четвертая – кавказские инородцы, армяне, грузины, татары, греки. В течение двухсот лет самое сердце нашей национальности – аристократия растворялась во всевозможных примесях, между которыми большинство были племена, исторически враждебные России. Невероятное пестрое крошево всевозможных наций, вероисповеданий, культур, традиций, предрасположений смешивалось, как в помойном ведре химика, в смесь мутную и нейтральную. Кислотные и щелочные элементы погашали друг друга, и в результате учетверенной, удесятеренной метисации получился аристократ-интеллигент, существо с крайне дробной, мозаической душой. Равнодушная вообще ко всему на свете, эта всечеловеческая душа, кажется, специально презирает Россию [теперь уже только в прошедшем времени: "презирала" – A.M.]. Вот где самое слабое место нашей народности – наша правящая знать… Россия слишком быстро раскрыла свои границы и включила в них слишком много врагов своих. Не какого-нибудь деревянного коня, что погубил Трою, – Россия втянула в себя несколько царств, которые еще недавно воевали с ней, и имела наивность думать, что это усилило ее. Может быть огромные приобретения… усилили бы нас, если бы мы отнеслись к ним, как англичане к своим завоеваниям, то есть постарались бы выжать из них все соки. Наше полуинородческое правительство не было одержимо этим пороком. Жиденький патриотизм его никогда не доходил до национального эгоизма. Покорив враждебные племена, мы вместо того, чтобы взять с них дань, сами начали платить им дань, каковая под разными видами выплачивается досель [1909 год]. Инородческие окраины наши вместо того, чтобы приносить доход, вызывают огромные расходы. Рамка поглощает картину, окраины поглощают постепенно центр. В одно столетие мы откормили до неузнаваемости, прямо до чудесного преображения, Финляндию, Эстляндию, Курляндию и Польшу. Никогда эти финские, шведские, литовские и польские области не достигали такого богатства и такой культуры, какими пользуются теперь [1909 год]… В чем же секрет этого чуда? Только в том, что мы свою национальность поставили ниже всех. Англичане, покорив Индию, питались ею, а мы, покорив наши окраины, отдали себя им на съедение. Мы поставили Россию в роль обширной колонии для покоренных инородцев – и удивляемся, что Россия гибнет!., мы – некогда племя царственное и победоносное – сами накликали на себя чужеземцев, мало того: победили их для того, чтобы силой посадить себе на шею!

…Разве можем мы теперь мечтать о каких-нибудь победах? Конечно нет. Как организму, который кишит посторонними, внедрившимися в него организмами, России прежде всего нужно подумать об элементарном лечении. Что из того, что тело нашей Империи огромно и румянец еще горит на исхудалых щеках? Пока народом нашим питаются другие народы – она не воин. Пока мы – добыча евреев, поляков, немцев, армян, мы не встанем… Если бы Господь помиловал нас и послал разум, отнятый за какие-то грехи, то перед тем, как думать о великих победах, народ наш почистился бы и полечился» [45] (с. 155–157).

Так ведь самое главное даже не в том, что инородным колониям и даже целым народностям в завоевавшей их России было даровано право безоговорочной своей преимущественности перед коренной народностью. С травлей русского человека мы как-то уже давно свыклись и не видим в этом ничего особенного. Но сильно удивляет именно то, что инородные князьки были допущены в «высшее» общество глупых и жадных до наживы Плюшкиных-Коробочек, которое эти предприимчивые новоиспеченные господа, что и вполне естественно, достаточно легко сумели облапошить и встать во главе корабля, некогда пущенного Петром в неизвестность. Вот он-то, этот новообразованный суррогатом необычайно пестрой инородчины так называемый «класс», весьма благополучно и докатил всю эту жирующую на нашем теле иноземно мудрствующую чернь (культовых потомков негров – туземного населения Ханаана), до закономерно уничтожившей их власть в нашей стране хананейской революции.

А каким образом на всю эту разномастную публику проще всего оказать воздействие?

«Нужно подкупить ее… Нечестные люди, чтобы захватить власть, без конечно льстили… Они обещали несбыточные реформы и удерживались на теплых местах лишь подачками…» [45] (с. 164).

Но самое здесь главное в том, что вероисповедание этой новоявленной разноязыкой и разноверной якобы русской аристократии объясняется самым простым фактором: поклонением всей этой серой бездушной массы полностью противостоящему русской народности кумиру – туземной нации Ханаана единородному божеству. Тому самому, которое и породило ересь уже нынешних времен – современный экуменизм.

А потому становится вовсе и не удивительным, что атеистически настроенные евреи, проживающие в России, свою культуру относят ко временам всех этих декольтированных балов, на которых сами-то они, к их вящему сожалению, своего присутствия запечатлеть тогда еще и не могли. Но уж больно хотели, а потому и помогли своим на тот день господам освободиться от тяготившего их изнеженные ранимые натуры нелегкого бремени сваленного на них Петром несметного богатства, которое они уже и прокучивать-то к тому времени просто замучились…

Потому хананеи, являясь истинными последователями медицинской науки Асклепия, исключительно из своих человеколюбивых побуждений, решили не допустить смерть этих не в меру прожорливых гупи от переедания, а даже пустить им кровь – исключительнейше для их же пользы.

Таким образом, извечно революционные хананеи и освободили Россию от пиявок, постоянно требующих просто астрономических доз шампанского и паюсной икорки. Освободив же от интернационал-аристократов умирающее тело несчастной страны, присосались к ней теперь уже сами. Вот и культ этих самых аристократов, вместе с его господствующим в стране положением, оставили в наследство именно себе.

И этот самый «Пролеткульт», который никак не мог бы миновать Сергей Есенин, был просто переполнен людьми именно этой самой столь теперь кажущейся странной национальности – жидо-аристократической, которой и в природе, казалось бы, и места быть не должно.

Но она была. И составляющие ее костяк почитатели ее культа, совершенно без какой-либо натяжки считающие себя истинными наследниками культуры Пушкина, Толстого и Тургенева – русские хананеи, достаточно недвусмысленно относили себя к наследникам великой русской так называемой классической литературы. И такое отношение хананеев из «Пролеткульта» особенно четко прослеживается из разговора Надежды Вольпин с приятелем Есенина поэтом имажинистом, Мариенгофом, где Вольпин сообщает о давности происхождения культуры Сергея Есенина, лежащей в основе его менталитета, так:

«…он старше нас на много веков!

– Как это?

– Нашей с вами почве – культурной почве – от силы полтораста лет, наши корни – в девятнадцатом веке. А его вскормила Русь, и древняя, и новая. Мы с вами – россияне, он русский.

(Боюсь после этой тирады я нажила себе в Мариенгофе злого врага)» [ «Звезда Востока» № 3, 4. Ташкент, 1987. С. 158].

И россиянами они являются не потому, что хананеи, но потому, что представляют из себя передовых работников новой культуры – Пролеткульта. И с правящим в XIX в. классом они имеют общее вероисповедание: безбожие. Но именно на нем и основана эта самая столь странно сходная их с аристократами XIX в. ментальность!

А ведь об этих любителях паюсной икры Сергей Есенин высказался достаточно определенно:

Веками шли пиры за пиромИ продал власть аристократПромышленникам и банкирам.Народ стонал, и в эту жутьСтрана ждала кого-нибудь…И он пришел… [29] (с. 304).

Но не один аристократ оказался повинен в подпиливании сука, на котором сидел. И не только хананеи столь настойчиво пытались выбраться из своего рабского положения, в которое их определило проклятье, наложенное на потомков Хама патриархом Ноем. Появились и иные персонажи, очень активно участвующие в захвате власти в России в 17-м году масонами. Сейчас достаточно отчетливо выясняется, что революционеры были напрямую связаны и с блатным миром, тысячелетиями расшатывающим нашу экономику. Причем, вовсе не спонтанно, но явно по заданию заказчиков, столько лет остававшихся в тени. Тому подтверждением и является использование захватившими власть комиссарами древних подземелий Северной Одессы в военных целях – ведь только контрабандисты знали эти подземные коммуникации в совершенстве. Писавший о Есенине Е. Блажевский очень точно эту догадку подтверждает:

«…Сергей Александрович был истинным сыном своего жестокого века: времени первых аэропланов, первых скоростных автомобилей, первой мировой войны, первой русской революции и октябрьского переворота, когда банда окрестных уголовников оказалась во главе державы» [ «Литературная газета». Век Сергея Есенина. № 39, 27. 10. 1995].

Здесь говорится об уголовниках именно из того самого мрачного подземелья, которое и упрятывало, вплоть до «октября», всю эту страшную подземную реку в катакомбы Северной Одессы, которая аристократическому обществу, времен Тургенева, была сродни в самом главном – в менталитете. Что и воплощалось в их совместном русского народа разграблении. Ведь после отправки по бросовым ценам за кордон через Петербург очередной партии нам и самим-то постоянно не хватающего нашего богатства – хлеба – мы получали свой традиционный продукт питания уже после его прохождения через пауков, раскинувших свои сети в Одессе. И вновь нищал от этого крестьянин наиболее холодных (потому и наименее урожайных) центральных областей. Ведь даже склонное к автаркии царствование Александра III никак не могло защитить нищую Рязанщину Есенина от неприкрытого грабежа со стороны солнечной Бессарабии и Средней Азии, мандариново-лимонной Грузии и теплой картофельной Польши. Однако же вернуть страну в режим разграничения ее на экономические друг от друга закрытые регионы не осмелился даже и он.

Потому и пропадала столь воспетая великим поэтом его родная сторонушка в извечной своей нужде никакого выхода уже и не видевшая.

И говоря о вопиющей нищете своего родного края, Есенин вовсе ничего не преувеличивал. Ведь у него у самого от пожара сгорел дом. А сгорел-то именно из-за того, что семисантиметрового двойного слоя теса, которым русский человек испокон веков привык крыть крышу, в приокских северских деревнях покупать было не на что. Ведь когда к стране стали прибавляться земли с более благодатным климатом, а нам на шею посажен столь обожающий пиры целый паразитический класс, Волго-окский край стал систематически расхищаться приставленными еще Петром пауками и пиявками, постоянно требующими все новых рек шампанского и все новых берегов из паюсной икры. Не на что стало купить русскому крестьянину тес на крышу, а потому и приходилось закрывать ее столь пожароопасной соломой…

И разницы между старыми и новыми паразитами Есенин не видит, чем закрепляет себе от этих пауков приговор, после смерти вождя подытоживая самоубийственность вех указанного им направления:

И мы пошли под визг метели,Куда глаза его глядели:Пошли туда, где видел онОсвобожденье всех племен [29] (с. 304).

И вот эти племена, уж слишком непонятно от чего освобожденные, как слишком отчетливо выяснилось после захвата ими власти, откачку крови стали осуществлять в еще более астрономических размерах, чем их предшественники. Что теперь, после чуть ли ни века правления хананейской диктатуры, обнаруживается в потере половины русского населения России. Мало того, в просто астрономическом увеличении численности проживающих на ее территории инородцев и иноверцев. Потому Есенин пишет о наследниках вождя:

Еще суровей и угрюмейОни творят его дела… [29] (с. 305)

Так что удивляет теперь не то, что они поэта все же убили, но что терпели так для них опрометчиво долго. Ведь Есенин этих неких «они» к тому времени уже раскусил давно («Ленин» написан в январе 1924 года). А потому и вел с ними непримиримую войну. И вот он и оболган ими, и убит…

Очень интересен случай, когда поэт, увидев в рядах своих слушателей рука руку моющих представителей новой власти с откровенными уголовниками, пришедших поглазеть на ежедневно устраиваемую для них «спектаклю», не стал ломать шапки перед коррумпированно-криминальным сборищем представителей некоего «избранного народа» (на самом деле – проклятого – см: [119], [121], [123]):

«Вечером 11 января 1921 года на эстраде кафе поэтов "Домино", находившегося на Тверской улице, 18, выступали молодые поэты. В зале сидели барышни, фарцовщики, советские чиновники и откровенные уголовники!

Неожиданно объявили выступление Сергея Есенина. Публика словно проснулась – все повернулись к эстраде. В программе его не было. Он вышел в меховой куртке без головного убора. Всегда веселый и улыбающийся он был бледен:

– Вы думаете, что я буду читать вам стихи? Нет, я вышел чтоб послать вас всех к…! Спекулянты и шарлатаны!

Оскорбленная публика закричала, повскакивала с мест… Но до расправы над Есениным в Лубянских подвалах дело не дошло…» [ «Московский комсомолец» 10.08.1995].

И эта статейка, которая, как и все иные в духе МК, слишком напичкана свойственной желтой прессе безцеремонностью, полностью раскрывает нам контингент той публики, которая, на тот момент, представляла собой элиту советского общества, созданного ленинской революцией. И эта полная идиллия советских чиновников, фарцовщиков и обыкновенных уголовников вновь раскрывает истинное лицо захватившей у нас некогда в стране власть клики, которая и теперь, в лице их внуков, точно также все продолжает находиться «у руля».

Но почему Есенина не «устранили» сразу же, как только поняли о его вредоносности для планов по уничтожению русской деревни?

Революционные бонзы надеялись все же использовать популярность Есенина. Они желали его принародного покаяния. А для этого окружили поэта целой толпой своих платных тайных сексотов, которые ежедневно настойчиво уговаривали его выбросить из головы все эти его «крестьянские мотивы». Этому была свидетельницей, о чем и сообщает в своих воспоминаниях, почему-то оставленная в тени мать младшего сына поэта – Надежда Вольпин. Она сама была поэтесса, а потому окружающая Есенина среда была и ее средой. И ей всегда было очень не понятно то странное обстоятельство, что навязчиво стремящиеся опекать поэта его «друзья» при их встречах постоянно начинают назойливо убеждать поэта в его безталантности, уговаривая все бросить и заняться чем-нибудь другим. А вот теперь, наконец, стало известно, что все эти прилипалы от искусства были самыми обыкновенными платными сексотами НКВД-ГПУ. И политика на уничтожение России была целиком и полностью сосредоточена на уничтожении ее деревни, чьим самым главным защитником и являлся в ту пору русский поэт:

«Певец деревни и хранитель ее духа, поэт колоссальной социальной силы, Есенин вступил в трагическое противоречие с временем и с генеральной линией партии на раскрестьянивание, а по сути – на уничтожение крестьянской России» [ «Комсомольская правда» 8.09.1990 г., с. 4].

Дочь Есенина так отвечает на вопросы корреспондента касательно смерти ее отца:

«Корр.: Это правда, что Есенина отпевали дважды: в Москве и Константинове?

Н. Есенина: Да, священники хорошо отличают самоубийцу от убитых… через некоторое время после смерти Есенина отец сказал маме, что Сергей не повесился, а убит тяжелым предметом…» [ «Шанс!» № 4, 1990 г., с. 2].

В. Ф. Наседкин ездил за гробом поэта в Ленинград. И он своими глазами прекрасно видел проломленную голову поэта. Так что уже и тогда были люди, которые не собирались упорно замалчивать открывшуюся им правду. И одно только отпевание покойного явно доказывает насильственную смерть поэта от рук убийц.

«…Мама мне и брату еще сказала: никогда не касаться смерти Сергея Александровича Есенина, никогда никому не говорить, кто его убийца. И вообще от этой темы надо отходить, иначе все закончится так же, как кончилось с нашим отцом. А его расстреляли, как и нашего двоюродного брата Юрия – Георгия Сергеевича Есенина…

Были времена, когда за чтение стихов Есенина могли исключить из комсомола. А после опубликования поэмы "Пугачев" была следующая рецензия: "Не место таким поэтам среди советских поэтов"…

Корр.: Такая короткая жизнь… Сейчас бы Есенину исполнилось 95.

Н. Есенина: Нет, его все равно бы убили. Его часто ловили в пролетках, без причины забирали в милицию и били, били… Ему и до 35 не дали бы дожить» [ «Шанс!» № 4. 1990 г. с. 2, 3].

Не дали бы дожить, то есть выйти из кризиса, и Царской России. Ведь когда Есенин опубликовал посвящение своей книги «Голубень» Императрице Александре Федоровне, на него дружно набросилась вся пишущая братия – как справа, так и слева:

«Не произойди революции, двери большинства издательств России, притом самых богатых и влиятельных, были бы для Есенина навсегда закрыты. Таких "преступлений", как монархические чувства, русскому писателю либеральная общественность не прощала. Есенин не мог этого не понимать и, очевидно, сознательно шел на разрыв. Каковы были планы и надежды, толкнувшие его на такой смелый шаг, неизвестно. Но, конечно, зря Есенин не стал бы так рисковать. Революция, разрушив эти загадочные расчеты Есенина, забавным образом освободила его от неизбежных либеральных репрессий» [34].

«Такова была парадоксальность ситуации в царской России: находиться в оппозиции к правительству было гораздо безопасней, чем в оппозиции к "либеральному" общественному мнению» [38] (с. 9).

А ведь и действительно – что скрывалось за столь самоубийственным поступком? Ведь таким образом Есенин не только закрывал себе вход в великосветские модные салоны, но и всякую возможность быть где-либо напечатанным! Он становился изгоем. И обрекал себя на это добровольно.

А ответ на эту загадку, столько лет, казалось бы, неразрешимую, достаточно прост: да надоело ему фиглярствовать перед этим классом кровососов, давно уподобившемуся свинье у дуба. Он прекрасно понимал, что все эти пирующие за счет разграбления его Отечества черви подгрызают именно тот самый сук, на котором сами же и сидят. Потому никакого будущего за ними Есенин и не видел.

Но единственной силой, которая лишь одна на тот момент являлась русской, была власть Православного Царя, которую он, как истинный патриот своего Отечества, и обязан был в трудную минуту поддержать. Потому Есенин и оказался во дворце. Потому и не побоялся стать изгоем. Ведь во всей этой толстопузой своре дармоедов, называвшейся русскими литераторами, он все равно был чужой. И они ему были чужие. Потому и поддержал Есенин именно ту власть, которая лишь одна представляла собою Православие на Земле Русской.

Однако же силы были слишком не равны и подгрызшие сук черви могли теперь умереть только лишь с ним самим. Потому и свершилась практически без помех эта самая «бескровная» (бес-кровная – то есть кровно родственная бесам), которая, однако ж, ко всему прочему открыла собою возможность к возобновлению творчества Есенина:

«До революции, чтобы "выгнать из литературы" любого "отступника", достаточно было двух-трех звонков "папы" Милюкова, министра, и на всех остальных, недавних вершителей литературных судеб, превратившихся в сановников "великой, бескровной", Есенину, как говорится, было "плевать с высокого дерева". Ему было прекрасно известно, что "настоящие люди" сидят не в министерствах Временного правительства, а на даче Дурново, в особняке Кшесинской, в "совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов"…» [34]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.