Алхимия лжи

Когда мы подъезжаем к отелю, замечаю, что на стоянке уже маячат знакомые фигуры, и шлепаю к «Инфинити» куратора. Петрович, Авдеев и еще какой-то мужик что-то оживленно обсуждают. Завидев нас, куратор спешит навстречу.

– Все еще хуже, чем мы думали, – с ходу начинает Петрович, вцепляется в мой локоть и тащит меня в сторону. – Алекс заявила, что не помнит ничего, что было после окончания «Протокола-17». То есть после двадцатого мая прошлого года.

Я сажусь на скамью и задумываюсь. Что это означает для Конторы? Алекс не сможет рассказать в деталях, как разоблачила Вернера. Пятнадцать месяцев работы впустую. Начальство не обрадуется.

– Мы вызвали специалиста, работавшего с Алекс перед отправкой в Лондон. Попытаемся вернуть память.

С озадаченным видом к нам подходит Авдеев.

– Меня беспокоит ее амнезия, – говорит нам обоим куратор, потом спрашивает у меня: – Что думаешь?

– Думаю, ранение вышибло Гордееву из легенды. Саша была настолько чуждой Алекс, что сознание не готово открыть пережитое в ее личине. Она же ненавидела и боялась Вернера, а вы заставили ее работать под прикрытием. Двойная нагрузка на психику.

Первая перевязка вызывает шок. Теперь на моем животе два перекрестных шрама, будто ведьму крестом пометили. После перевязки мне дают снотворное и я сплю до утра. Дважды просыпаюсь дезориентированной, кричу от страха, не могу понять, где я и как здесь оказалась.

У моей палаты дежурит новая переводчица. У нее нет бейджика, но при первом же общении она с гордостью представляется: «Маргарита Моретти». Девушка оказывается излишне навязчивой. Почему-то она считает, что дальнейшее общение невозможно, если в красках не рассказать о своей жизни. После ее второго приступа болтливости я боюсь открыть глаза. Кажется, что она за мной наблюдает. Как только я просыпаюсь, она тут же оказывается рядом и вводит меня в курс событий, происходящих не только в больнице, но и за ее пределами. Икар бы меня за это отругал. Сказал, что в такой ситуации я должна впитывать информацию как губка. Ведь не знаешь, когда и что тебе пригодится.

У меня статус местной сенсации. На меня приходят посмотреть медработники и пациенты из других отделений. Подозреваю, что за короткое созерцание моей персоны персонал оттопыривает карманы. Наверное, уже и таксу установили.

То и дело ко мне пробираются журналисты. Последний оказывается таким наглецом, что просит улыбнуться в камеру. Персонал не спешит прогонять нарушителей моего спокойствия. Поэтому после третьего свидания с настырными «ухажерами» я настаиваю на звонке адвокату и излагаю Авдееву свои требования.

Через час к больнице подъезжают два джипа. Из них выходят пять крепких мужчин в костюмах. Они сразу вызывают интерес у журналистов, дежурящих у главного входа. Стоя у окна, Маргарита красноречиво комментирует происходящее, я будто вижу все своими глазами.

Именно моя охрана выясняет, что к палате приставлены двое полицейских, но таких нерадивых, что на пост заявились, только когда по больнице прошел слух о новом режиме содержания Леди Синей Бороды. Моя выходка не осталась безнаказанной. Уже через час по приказу начальства карабинеры надевают на меня наручники. По их словам, с такой охраной мне не составит труда прорваться через полицейское оцепление. Я усмехаюсь. Как наручники помешают телохранителям вывести меня из больницы? Затем меня оповещают, что в больницу едет комиссар, чтобы повторно меня допросить.

Все это время я находилась в информационном вакууме, поэтому требую беседу с адвокатом наедине. Авдеев буквально врывается в палату и бросается ко мне.

– Зиновий, не задавай вопросов. Некогда объяснять. В любой момент нас могут прервать, поэтому просто изложи очередность происходящего.

– Ты вызвала меня вчера ночью через лондонскую адвокатскую контору. Тридцать шесть часов назад с яхты, где вы праздновали с гостями, пропал Эрхард, одиннадцать телохов и твоя помощница Линда Беккер. Тебя нашли без сознания на палубе. Платье в крови, но не твоей. На теле ссадины от падения и следы удушения двухдневной давности. Ничего не пропало. Кредитки, драгоценности и счета в порядке, но на всякий случай заместитель Эрхарда запустил экстренный протокол. Что это, я не знаю, но связано с повышенной безопасностью.

Пока он говорит, на моем лице сменяются десятки выражений эмоциональных реакций, но доминирующие: растерянность, злость и страх. Я ровным счетом ничего не понимаю.

– Все телефоны Эрхарда вне зоны сети. Самолет стоит на частном аэродроме под Римом. Запеленговали сигнал транспорта службы безопасности. Он исходит из швейцарского отеля. Проверили местность. На стоянке отеля стоит джип, зарегистрированный на фирму Вернера. Эрхард там не останавливался, но у отеля есть вертолетная площадка, он вполне мог воспользоваться воздушным транспортом. Кристоф под усиленной охраной в вашем особняке в Хампстеде. Как я понял из телефонных переговоров, в особняк прилетела сама Гертруда, а с ней армия секьюрити.

Я дергаюсь на слове Кристоф. Это единственное, что я поняла из сказанного. Хочу сказать, если с сыном Гертруда, то можно расслабиться. Прабабка обожает Кристофа и позаботится о нем не хуже меня, но ловлю себя на мысли: откуда я это знаю? Что со мной? Ничего не понимаю. Почему в мое сознание прорываются факты, которые мне в принципе должны быть не ведомы. Это фантазии? Я ведь не раз представляла жизнь с Кристофом, понимая, что он неотъемлемая часть Вернеров, и мне придется общаться с этим семейством, хочу я этого или нет.

– Теперь объясни мне, что за ахинею нес переводчик? Мне нужно знать, что ты реально помнишь, чтобы выстроить линию защиты.

– Зиновий… – облизываю пересохшие губы, – последний день в моей памяти – двадцатое мая прошлого года.

Авдеев отстраняется, складывает руки на груди и минуту сидит в задумчивости.

– Я решил, это твоя линия защиты для полиции. Подумал, ты вспомнила то, что могло тебе навредить.

Мотаю головой. Губы дрожат, я готова разрыдаться, но из последних сил сдерживаюсь. Зиновий сжимает мою руку.

– В память прорываются бытовые мелочи, которые не соответствуют моим привычкам, но ничего более.

– Например?

– Меня расчесывала медсестра, и я вспомнила расческу с щетиной. Я никогда такой не пользовалась, а в памяти промелькнула размером с ладонь, вишневого цвета с выжженным клеймом. Мне постоянно хочется поправить кольца на безымянном пальце правой руки. Но я не ношу колец! Я их терпеть не могу! Они мне мешают, кожа преет, блеск металла отвлекает! Еще длина и цвет волос. Я была шатенкой, а теперь блондинка. – Наматываю прядь на палец. – Волосы были в половину короче. Зиновий, что со мной? Куда делся из памяти год и три месяца? Еще полиция. В чем меня обвиняют? Кто и почему на меня покушался?

Авдеев с опаской оглядывается на дверь, придвигает стул ближе, берет меня за руку и говорит вполголоса.

– Год и три месяца назад ты поехала в Лондон к Вернеру. Это была часть сделки, которую заключили с ним силовики. Он отдает им девять акционеров и получает тебя.

– Это я им отдала девять акционеров. Я вела расследование, установила, каким путем они заполучили акции холдинга и вскрыла схему вывода денег.

– Алекс, ты была лишь винтиком в их сложной и многозадачной операции. Спецслужбы затеяли свою игру ради ареста девяти акционеров и твоего воссоединения с Вернером. Вернер – ключевой игрок спецслужб. Он хотел семью и был на тебе зациклен, а ты была под присмотром Макса. Для этих целей силовики разработали «Протокол-17».

– Нет! – почти кричу я. – Это Макс разработал «Протокол-17»!

– Никакого плана Макс не разрабатывал. Он кормил тебя сказочкой, чтобы отвлечь от своей семьи и капитала, который планировал передать жене и сыну. Его завещание было подправлено. Видеообращения смонтированы. На самом деле Макс оставил компанию и деньги своей семье. Силовики воспользовались положением, разработали «Протокол-17» и взяли тебя под свой контроль.

– Семья Макса погибла!

– Нет, Алекс. Его жена и сын попали в аварию во Франции. Виновником был сын, ему тогда было пятнадцать, у него не было прав, и он не должен был садиться за руль. Но парень привык брать от жизни все. Отец подарил ему гоночную машину, и он решил ее опробовать. В аварии погибла целая семья, но не Макса.

Я на грани истерики. Этот вопрос был для меня особенно щепетильным, ведь я не раз утешала Макса, стараясь не допустить его погружения в затяжную депрессию.

– Макс перевез их в Израиль. Приставил охрану и навещал раз в три месяца.

– В Израиль, – шепчу я. Теперь понятно почему Макс выбрал именно ту клинику. – Ты знал?

– Нет, я помогал с «Эпсилоном» и сопровождал только российские сделки.

– Тогда откуда у тебя эта информация?

– Не задавай глупых вопросов, – он щелкает меня по носу. Так он делает, только когда мы наедине. – Когда Макс умер, спецслужбы нейтрализовали его ГБ и подменили план. Приставили к тебе спеца, которого одобрил сам Вернер.

Прикрываю ладонями пылающее лицо. Я сейчас сойду с ума. Буквально. Так вот почему Исер сказал, что Закиров самозванец.

– Новый ГБ смог сделать то, что не сделали все предыдущие специалисты. Ты открылась, стала доверять, хотя и не до конца. Помимо этого, он мастерки уводил тебя от покушений. При нем тебя ни разу не ранили.

На глаза накатились слезы, я отворачиваюсь и минуту прихожу в себя. После смерти Икара наступил период безнадеги, в моем сердце господствовала зима.

– Давай не будем о нем. Так что ты говорил о плане?

Авдеев несколько секунд смотрит на меня молча. Его всегда интересовали наши с Икаром отношения. Вот и сейчас он считывает мою боль и хмурится.

– Спецслужбы создали условия, при которых ты прошла подготовку и стала Сашей Вернер. Если бы они сказали об этом заранее, ты бы ни за что не согласилась.

Вот почему они настояли на моей пластической операции еще до собрания акционеров. Помню, как Ефим Петрович уговаривал меня изменить внешность, объясняя это получением нового паспорта. Амелия Данте не должна быть похожа на Алекс Петровскую. Иначе мне никогда не избавиться от всеобщего внимания. Пресса будет следовать за мной по пятам, а это привлечет ко мне тех, кто пострадал от «Протокола-17».

Операцию делали в Швейцарии. Не удивлюсь, если Эрхард курировал мое преображение, возможно, даже присутствовал на операции. Это в его духе. Мне легко представить, как он входит в операционный блок после того, как меня погрузили в наркоз. Наверняка с ним согласовывали все изменения, ведь я его приз за доблестную службу. Силовики мне лгали, манипулировали, использовали как разменную монету, не задумываясь кинули на съедение монстру.

– Икар знал?

Зиновий мотает головой.

– Его держали в неведении, информацию выдавали, когда он сам до чего-то догадывался. Подробностей я не знаю, но Ефим Петрович был твоим куратором в Лондоне. Ты вышла с ним на связь и передала запись, на которой разоблачила Вернера.

– В чем разоблачила?

– Не знаю. Ефим Петрович сам тебе объяснит.

– Не могу поверить. Как я могла поехать к Эрхарду? Сама! И он меня принял! Мы были… – я ищу подходящее слово и морщусь от отвращения, – парой?

Авдеев участливо гладит меня по плечу.

– Алекс, мне жаль.

– Я ничего не помню.

– Этому есть простое объяснение: ранение вышибло тебя из легенды. Саша Вернер была настолько тебе чуждой, что сознание не готово открыть пережитое в ее личине.

Я вздрагиваю и поднимаю взгляд на адвоката. Он не замечает моей реакции – занят изучением поступающих сообщений. До боли знакомая фраза! Так мог сказать только один человек – Икар. Что-то уже до этого проскальзывало, но я не заострила на этом внимания. Но последние слова точно принадлежат Икару. Значит, он жив! Мало того, он рядом.

Примечания