Мир без границ

– Вот только плата за возможность не держать грязную тряпку что-то великовата оказалась!

– Да что бы вы, молодежь, понимали! Детей они перестали рожать – трагедия! Злые искины лишили их возможности размножаться и вытягивать из Земли все соки! Никому не пришло в голову, что это к лучшему. Нет, стали таскать себе приемышей из прошлого, раз уж своих не родить, чтобы все-таки загадить всю планету! И ладно бы еще можно было забирать детей из недавнего прошлого, когда люди уже цивилизованными стали, – тогда, может, из них и могло бы вырасти что-нибудь нормальное, но ваша служба ведь даже такого не может!

– Здесь-то мы, интересно, чем виноваты? Против законов природы не попрешь! – проворчал Любим, втайне радуясь, что старушка немного сменила тему и можно будет отвлечь ее от обвинения борцов с искинами и ни в чем не повинных младенцев из прошлого. – Заглянуть в прошлое можно, самое позднее, на сто пять лет, а переместиться – не позднее, чем на сто пятнадцать – сто двадцать.

– Или нам так говорят, а на самом деле все можно, но власти скрывают…

– Да нет же, ба, этому есть объяснение, я тебе даже формулу могу написать!

– Не надо мне формул, можно подумать, я в них что-нибудь понимаю!

– Ну тогда по-простому: ты ведь не можешь увидеть без зеркала, что у тебя под носом или на губах, но можешь увидеть свою грудь, живот и так далее, хотя они находятся дальше от глаз, чем нос и губы. И ты не можешь укусить себя за локоть, но можешь – за палец! Хотя палец тоже дальше от рта, чем локоть. Вот со временем действуют примерно такие же законы, оно, как живое существо… – молодой человек увлекся объяснениями, но прабабушка быстро опустила его с небес на землю:

– Я все равно этого не понимаю и понимать не хочу. Я знаю одно: дети, родившиеся в двадцать первом веке и раньше, – дикари, и вырасти они могут только во взрослых дикарей. В лучшем случае они будут над своими приемными родителями издеваться или бросят их в старости без всякой помощи. Им же эти родители – никто, они им чужие!

– А ничего, что эти чужие родители всю жизнь их растили и воспитывали? – вспыхнул Любим, закрывая сервант и переходя к стоявшему рядом с ним книжному шкафу – у прабабушки сохранилась неплохая коллекция старинных бумажных книг.

– А кого могут воспитать те, кто взял в дом чужого выродка?! – Старушка сердилась все сильнее, и ее морщинистое лицо начало наливаться краской. – Разве нормальный человек возьмет в дом такое? Разве сможет за этим ухаживать, на руках носить… да, страшно сказать, грудью кормить?! Выродка из другого времени, который там едва не умер! Да, знаю, сейчас ты опять начнешь про то, что мы иначе вымрем. А что в человечестве хорошего – тысячи лет воевали, весь земной шар загадили… Искины были совершенно правы, что все это прекратили. Грош цена такому человечеству!

– А ты не переживай, может, мы еще и вымрем, если ХС прикроют из-за таких, как ты! – теперь уже Маевский не скрывал своей злости, хотя лицо его все еще сохраняло достаточно спокойное выражение. Он обмахнул тряпкой последнюю полку, закрыл прозрачные дверцы шкафа и направился к выходу из комнаты. – Все, пока, я поехал!

Бабушка бурчала ему вслед что-то недовольное, но молодой человек уже не слышал ее. Внутри у него все кипело. Как же все-таки жаль, что человек способен заглянуть и переместиться только в прошлое, но не в будущее! Насколько стало бы легче, если бы существовала возможность смотреть не только назад, но и вперед. Достаточно было бы просто показать таким, как прабабка и ей подобные, что произойдет со спасенными из прошлого детьми через двадцать и сорок лет, показать, что у них все сложится хорошо, – и все, можно работать дальше, не отвлекаясь на бесконечные споры с противниками твоей работы. Или все равно ничего бы не вышло? Наверняка ведь у кого-то из детей судьба сложится не очень хорошо, всякое ведь в жизни бывает… И если такое увидит кто-нибудь из бабушкиных единомышленников…

Хотя, если бы существовала возможность увидеть будущее, противники возрождения человечества могли бы увидеть и более отдаленные эпохи. Увидеть, что будет лет через триста, когда, по подсчетам биологов, созданное искинами вещество, сделавшее большинство людей стерильными, должно полностью разложиться, и люди снова начнут сами рожать детей. Не единицы, на кого оно не действовало, а вообще все, как раньше, как всего девятнадцать лет назад, до того, как сверхмощные компьютеры решили, что людям лучше перестать размножаться для их же блага…

Хлопнув входной дверью, Маевский побежал пешком по лестнице, хотя жил на девятом этаже – лучше выпустить пар на бегу, чем не удержаться и сорвать злость на ком-нибудь из пассажиров метро. К счастью, Любим умел быстро возвращать себе хорошее настроение, и теперь, проскакав по ступенькам и пнув коврик у одной из входных дверей, он выбежал на улицу уже почти успокоившимся. А к тому времени как молодой человек дошел до расположенной неподалеку станции метро, щурясь от редкого петербургской зимой солнца, ссора с прабабушкой была и вовсе забыта, как и многие другие подобные ссоры в прошлом.

Через полчаса он вышел на конечной станции, зашагал к зданию Хроноисследовательского института и уже издали заметил, что вокруг него собралась толпа – слишком многочисленная для обычно приезжающих на лекции поодиночке или небольшими группками студентов. Любим ускорил шаг и прищурился, разглядывая собравшихся на крыльце людей и пытаясь понять, кто они и что им нужно, однако в следующий миг его внимание отвлекли свернувшие перед ним на дорогу Аркадий с Эммой, и молодой человек решил сперва догнать эту пару. За время учебы в ИХИ он успел наладить приятельские отношения почти со всем своим курсом и несколькими старшими студентами, однако больше всего ему нравилось общаться именно с Веденеевой и Светильниковым – с ними было особенно интересно, и всегда находилась тема для спора, а это Любим ценил в дружеских отношениях едва ли не больше всего. К его большой радости, Эмма совершенно не возражала против такой дружбы. Правда, Аркадий не разделял ее энтузиазма, но Маевский надеялся, что рано или поздно отношения с ним у него тоже наладятся.

Светильников и его подруга детства шли по широкой аллее, держась за руки и явно не замечая ни толпы на крыльце, ни шагов Любима позади: их всецело занимал какой-то напряженный спор, что сразу же заинтересовало догонявшего их однокурсника. Он еще больше ускорил шаг, приблизился к ним почти вплотную, и до него донеслись обрывки их разговора.

– …если ты думаешь, что мне понравилось выслушивать, что у меня заурядная внешность, которую никто не запоминает!.. – возмущенно шипела на своего спутника Веденеева.

– Но ты же знаешь, что красота – не главное, – мягким тоном увещевал ее тот. – Главное, каков человек изнутри, честный он, порядочный или наоборот… Те парни, кому важнее всего красота, ничего не понимают в жизни, и равняться на них… Плюнь, Эмма, ты же умная девушка, ты же понимаешь, что гораздо лучше, когда тебя любят за твои душевные качества! Мне вот на красоту наплевать, честное слово!

Последняя фраза прозвучала слишком торжественно, и Аркадий, видимо, сам это понял, потому что внезапно со смущенным видом отвернулся от девушки и стал смотреть куда-то в сторону. Эмма же наградила его испепеляющим взглядом и, высвободив свою руку из его ладони, принялась искать что-то в сумочке. Любим решил, что пора вмешаться.

– Привет всем! – громко поздоровался он, обгоняя сокурсников и занимая место с другой стороны от Веденеевой.

– Салют! – раздраженно бросила девушка, злясь на весь свет, а заодно и на обоих своих спутников. Светильников, все еще смущенный, и вовсе ограничился рассеянным кивком.

– О чем спорим, о красоте? – непринужденно поинтересовался Маевский и, увидев, что в глазах Эммы снова вспыхивают молнии, торопливо добавил: – По-моему, под красотой уже давно понимают то, что на самом деле ею вовсе не является. Сейчас внимание обращают на тех, у кого лица необычные, с какими-нибудь неожиданными особенностями – всякими там «изюминками», тем, что сразу бросается в глаза. Но, если подумать, что такое «изюминка»? Это же какое-то искажение, что-то неправильное, то есть, по-хорошему говоря, не очень красивое. А настоящая красота, классическая, когда все черты лица гармоничны, – он махнул рукой в сторону лица Эммы, словно лектор, указывающий слушателям на какую-нибудь иллюстрацию к своей лекции, – сейчас как будто забыта, хотя на самом деле только такие лица, где гармония не нарушена, красивыми и являются!

Молнии в глазах Веденеевой погасли, так никого и не поразив. Она явно не ожидала такого горячего выступления в защиту своей ничем не примечательной внешности.

– Да ладно… – пробормотала она немного растерянно, но в то же время и кокетливо. – Скажешь тоже…

– Смотрите-ка, что у нас там перед институтом за народные гуляния? – резко сменил тему разговора Аркадий, за время пламенной речи Любима становившийся все мрачнее. Они подошли уже достаточно близко к зданию, чтобы толпу можно было рассмотреть более внимательно. Несколько человек находились на верхней ступеньке высокого крыльца института между широкими колоннами, а основная часть собравшихся сгрудилась перед самой нижней ступенью и стояла, повернувшись к ним лицом. Чуть дальше разбрелись небольшими группками еще человек двадцать – они о чем-то разговаривали, лишь время от времени поглядывая на верхнюю ступень.

Трое первокурсников чуть замедлили шаг, не сводя глаз с этих людей и пытаясь понять, чем те заняты. Неожиданно один из торчавших наверху мужчин взмахнул рукой и начал говорить, а толпа внизу зашевелилась и подалась вперед. До Любима и его приятелей долетел шум многочисленных гомонящих голосов.

– Мальчики, похоже, опять митинг против нас! – догадалась Веденеева. – Только что ж их так много теперь? Со всего города, что ли, сбежались?!

Еще зимой перед главным корпусом ИХИ несколько раз собирались пикеты недовольных, требовавших не то закрыть Хроноспасательную службу, не то вообще прекратить все исследования прошлых эпох, вернуть всех спасенных из прошлого людей обратно и «очистить XXIII век от дикарей». Но тогда митингующих приходило немного, всего по несколько человек, и выступали они недолго – покричав немного, все начинали приплясывать от холода и расходились греться по ближайшим кофейням и забегаловкам.

Теперь же противники хроноисследований, похоже, подготовились к своей акции более серьезно. Да и на улице стало теплее, так что погода вряд ли помешала бы им провести возле института весь день.

– …вмешательство в природу, вмешательство в человеческие судьбы, наконец! – донес ветер слова оратора до все больше замедлявших ход Эммы и ее друзей. Толпа зааплодировала – даже те, кто тусовался чуть в стороне и не следил за каждым словом выступающего, оторвались от своей болтовни и тоже принялись хлопать в ладоши.

– Пошли через запасной вход, он наверняка открыт по такому случаю, – предложил своим спутникам Аркадий. Эмма посмотрела на него с сомнением, а потом оглянулась на Любима.

– Может, лучше прикинемся зеваками и послушаем, о чем они говорят? – предложила она неуверенно. – Надо же быть в курсе, против чего они протестуют…

– А то мы не знаем! – фыркнул Маевский. – Тем более что мы и так услышим все, что они говорят, вместо лекций – вон, они микрофоны притащили!

На верхнюю ступеньку крыльца и правда взбежала какая-то женщина, прижимавшая к груди целую охапку микрофонов с торчащими из них длинными антеннами. Она вручила один микрофон оратору, и тот схватил его, не удостоив помощницу даже кивком, после чего продолжил свою речь – теперь она стала разноситься по всему институтскому комплексу и скверу вокруг него:

– Они пугают нас тем, что почти все люди не могут больше иметь детей и поэтому без приемышей из прошлого человечество скоро вымрет! И считают это чем-то ужасным, самым страшным, что только может с нами произойти! Но кто сказал, что это так страшно?

Искусственный разум, безжалостно уничтоженный людьми, считал иначе. И почему никто не думает, что он был прав? Искины все делали лучше людей. Компьютеры быстрее считали, роботы лучше делали тяжелую работу – так почему же мы не хотим признать, что они лучше знали, как должно закончить человечество? Мы все вымрем – и что? Подумаешь, трагедия! Вымрут те, кто загадил все на планете, кто испортил жизнь и себе, и вообще всему живому! Да для всей природы, для всей нашей Земли это станет не трагедией, а самым лучшим вариантом!!! Ее перестанут загрязнять, никто не будет уничтожать животных и растения! Без нас природа восстановится, и Земля снова станет нормальной, чистой и красивой!!!

– Да!!! – взревела толпа перед крыльцом, и несколько человек в ней даже запрыгали, размахивая руками.

Эмма, Аркадий и Любим снова переглянулись.

– Что-то никого из наших нигде не видно… – пробормотала девушка. – Наверняка через черный ход идут.

– И правильно делают, эти фанатики и побить могут, – буркнул Светильников. – Пошли тоже к тому входу, только осторожно…

– Ребята, нет! – остановил его Маевский. – Давайте по-другому сделаем. Давайте пойдем через главный вход – молча, не обращая на них внимания, как будто мы их ни видеть, ни знать не хотим. Это лучшее, что мы можем сделать, чтобы показать им свое отношение!

– Ты думаешь? – вскинулась Эмма.

– Ну, ты же видишь, спорить с ними точно бесполезно, а прятаться… – Любим поморщился. – Они ведь тогда решат, что их боится весь институт, и будут каждый день здесь собираться!

– Ага, а если мы пройдем мимо них, задрав нос, они сами испугаются и никогда больше ничего не будут от нас требовать, – хмыкнул Аркадий. – Пошли лучше через черный, пока кто-нибудь нас не заметил и не догадался, что мы студенты.

Словно подтверждая его слова, на одной из ведущих к ИХИ боковых дорожек показалась еще одна небольшая группка парней и девушек. Остановившись на секунду и послушав вопли еще сильнее разошедшегося оратора, они попятились назад, а потом двинулись в обход здания и скрылись за его углом.

– Вы идите через черный, а я все-таки покажу этим… – Любим мотнул головой в сторону крыльца. – Нельзя же совсем ничего не делать!

С этими словами он направился прямо на толпу митингующих, шагая достаточно быстро, но без видимой спешки и суеты. Плечи его расправились, и он, казалось, стал еще немного выше и стройнее. Налетевший порыв ветра взъерошил его черные как смоль волосы.

Устоять перед таким соблазном Эмма не смогла, да она и не пыталась.

– Любим, я с тобой! – крикнула девушка, догоняя сокурсника. Поравнявшись с ним, она взяла его под руку и зашагала рядом в том же темпе, глядя, как и он, поверх беснующейся толпы на стеклянные двери главного институтского корпуса. Аркадию понадобилось несколько секунд, чтобы принять решение и, махнув рукой и пробормотав что-то мало подходящее к такому торжественному моменту, подбежать к ним обоим и взять Эмму под руку с другой стороны.

Оставшиеся метров пятьдесят до толпы у крыльца все трое прошли не проронив ни слова и с каменными лицами. Друг на друга они не смотрели, но Веденеева крепко сжимала руки своих друзей, и все трое шагали почти в ногу, как военные на параде – как-то само так получилось. Дышали они, как им казалось, тоже синхронно.

Поначалу митингующие не обратили на них особого внимания – первый оратор к тому времени уступил место другому, и тот начал кричать в микрофон зарифмованные слоганы, смысл сводился к тому же, о чем говорил его товарищ. Но по мере того, как троица первокурсников приближалась к ступенькам, на них начали оглядываться те, кто стоял в последних рядах толпы, и некоторые из собравшихся машинально посторонились, давая им дорогу.

– Не сворачиваем! – вполголоса бросил своим спутникам Любим. – Идем напролом, пусть они сами расступаются.

Эмма и Аркадий молча кивнули. Не сбавляя скорости, трое студентов продолжили надвигаться на толпу, по-прежнему глядя поверх голов стоявших у них на пути людей. Еще несколько протестующих отступили в стороны, давая им дорогу и хлопая по спине и плечам своих товарищей, стоявших лицом к оратору и не видевших Маевского и его друзей. Двое мужчин, подпрыгивающих в такт читающему стишки оратору, заметили первокурсников, когда те подошли к ним вплотную и Любим натолкнулся на одного из них плечом – они бросили на троицу недоуменный взгляд, но все-таки тоже шагнули в сторону. После этого на студентов, прущих вперед через толпу, стали оглядываться и остальные митингующие, многие, как им показалось, отступили в стороны, чтобы получше рассмотреть юных нахалов.

Все трое одновременно шагнули на первую ступеньку, потом на вторую, третью… Испуганное выражение на их лицах стало постепенно сменяться торжествующим, прищуренные в ожидании ударов глаза широко раскрылись. Толпы перед ними больше не было – все протестующие остались теперь позади или разошлись вправо и влево. Впереди поднимающихся все выше по лестнице двух парней и девушки оставалась только широкая прозрачная дверь.

Оратор, развлекавший толпу стишками, опустил микрофон и проводил прошествовавшую мимо тройку растерянным взглядом – на него студенты даже не посмотрели. Стеклянные створки двери разъехались в разные стороны, реагируя на их приближение.

– Не оглядываемся, – еле слышно велел своим спутникам Любим, но они прекрасно расслышали его слова – к тому времени, как тройка оказалась на верхней ступеньке, возле института стояла мертвая тишина. Все пришедшие на митинг и несколько подходивших в тот момент к главному корпусу студентов молча следили глазами за их шествием сквозь толпу.

В звенящей тишине трое друзей подошли к дверям и шагнули внутрь здания. В этой же тишине за их спинами начали смыкаться блестящие прозрачные створки. И только когда двери соединились, а дерзкие студенты сделали еще один шаг вглубь вестибюля, тишина вдруг взорвалась неожиданно-громким звоном, и на всех троих градом посыпались сотни мелких осколков стекла, на которые разлетелась автоматическая дверь.