Пылающий остров

Глава I

Военный крик кубинских инсургентов[1]. – Героиня. – Раненая. – Брат и сестра. – Появление мадемуазель Фрикетты. – Испания и Куба. – Оказывайте пленным уважение! – Между деревом и корою.

Звучным как труба голосом полковник скомандовал:

– Разнуздать лошадей!

Полк, ехавший легкой рысью, вдруг остановился; послышался металлический звук оружия и раздалось фырканье лошадей.

С ловкостью привычных кавалеристов всадники соскочили на землю, сняли с лошадей удила и снова вскочили в седла.

Полковник поднялся в стременах, вытянул руку, в которой сверкнуло короткое массивное лезвие сабли, и, полуобернув к солдатам голову, покрытую широкой серой поярковой шляпой, немного приподнятой спереди, крикнул тем же звенящим, как медь, голосом:

– В галоп!

Точно судорога пробежала по рядам всадников, и по равнине раскатился единодушный крик тысячи голосов:

– Да здравствует свободная Куба!

Затем весь полк бросился вперед.

Всадники не только не думали сдерживать своих лошадей, мчавшихся во весь опор, как попало, но даже, потрясая своими страшными мачете[2], еще сильнее возбуждали их голосом и шпорами.

Началась бешеная скачка. Вытянувшиеся во всю длину лошади казались издали неподвижными.

Это было красивое зрелище! Смелые всадники, воспламененные любовью к отечеству, без колебания и сожаления неслись на верную смерть.

Что значила для этих отважных людей та темная масса неприятельской пехоты, с которой они сейчас должны будут столкнуться и подставить свою грудь под выстрелы, неясные звуки которых уже достигали их слуха?

Родина требовала от своих сыновей последней жертвы, и они с радостью несли эту жертву – свою кровь и жизнь.

По примеру всех храбрых вождей, подающих собою пример, полковник с высоко поднятой саблей скакал впереди полка.

Еще очень молодой, высокого роста, сильный и гибкий, он был очень хорош со своим белым лицом, ярким румянцем щек, черными огненными глазами и небольшой темной бородой. Он весь в эту минуту горел жаждою мести и геройской храбростью.

Человек дела, в самом обширном значении этого слова, он точно был создан для того, чтоб стать во главе инсургентов в этот решительный момент, когда от последнего отчаянного усилия зависела вся будущность родины.

Атака должна была налететь вихрем на ряды неприятелей, причем каждая лошадь, предоставленная самой себе, увлеченная общим, непреодолимым движением, представляла собою как бы заряд, пролетающий сквозь массу тел, которые преграждают ей путь.

Расстояние между кубинской кавалерией и испанской пехотой уменьшалось с каждым мгновением.

Треск ружейных выстрелов становился все громче и чаще. Пули выбивали из строя лошадей, которые, взвившись на дыбы, тяжело падали на землю, издававшую при этом какой-то глухой гул. Придавленные ими всадники, мучаясь в предсмертной агонии, все-таки шептали:

– Да здравствует свободная Куба!

Недалеко от полковника вдруг раздался легкий женский крик.

Он обернулся и, взглянув на первый ряд всадников, среди которых виднелась грациозная фигура амазонки, пробормотал:

– Бедняжка Долорес! Кажется, ее ранили…

Действительно, мчавшейся вместе с кавалеристами молодой девушке поразительной красоты только что раздробило пулей левую руку…

Ей хотели оказать помощь, но она запротестовала и, как бы устыдившись своей слабости, быстро проговорила:

– Оставьте! Оставьте! Не забудьте, что я такой же борец за независимость, как и вы.

И, превозмогая страшным усилием воли боль, она осталась в седле. Сжимая здоровой рукой рукоять револьвера, она старалась не обращать более внимания на раненую руку.

– Вперед! – скомандовал полковник своему отряду.

Насколько была энергична атака кубинцев, настолько мужествен был отпор испанцев.

Малочисленные, но дисциплинированные и храбрые, испанцы готовились дать отчаянный бой.

Испанцам хорошо была известна страшная команда: «Вперед!» И они уже не раз испытали, как действуют кубинцы своими мачете, служащими в мирное время для резки сахарного тростника, а во время восстаний – ужасным оружием.

Бледные и истощенные лихорадкой, малокровием от непривычного климата, испанские солдаты скорее походили на привидения, нежели на живых людей. Тем не менее, верные знамени своей родины, они готовились победить или умереть.

Захваченные врасплох неожиданным нападением, первые ряды, разбившиеся на кучки для стрельбы, не успели сомкнуться плотной массой и противопоставить налетающей кавалерии лес штыков и потому продолжали стрелять наудачу.

За первым рядом испанцев тоже виднелась женщина. Она сидела под манговым деревом и бесстрашно смотрела на приближающуюся неприятельскую кавалерию, чувствуя лишь легкое нервное беспокойство.

Одетая в синий полотняный костюм, обутая в изящные желтые ботинки, кокетливо прикрыв голову военной каской, она была очень миловидна. На левой руке ее красовалась белая перевязь с красным крестом, за кожаным поясом виднелся револьвер, а через плечо была перекинута красная сафьяновая сумка.

Кто раз видел эту молодую миловидную девушку, спокойную, решительную и энергичную, тот никогда уже не мог забыть ее – до такой степени она пленяла собою воображение.

Судя по ее светлым кудрям, выбивавшимся целым каскадом из-под каски, по ее живым и ясным глазам и нежному цвету лица, она не была креолкой, как можно было бы предположить с первого взгляда. Возле нее столпилось человек двадцать мужчин, тоже вооруженных револьверами и носивших повязку Красного Креста, – очевидно, санитаров.

Перед этой группой лежало на земле с десяток носилок.

За минуту перед тем один из санитаров прикрепил к ветви мангового дерева белый флаг с красным крестом.

Один из капитанов крикнул:

– Берегитесь, мадемуазель Фрикетта!

Молодая девушка только улыбнулась и пожала плечами.

– Пусть будет, что будет! – проговорила она.

Капитан продолжал:

– По крайней мере, вы спрятались бы за стволом дерева. Имейте в виду, где пройдет кавалерия, там ничего не останется.

И действительно, кавалерия налетела с гулом и грохотом, точно гроза.

В течение нескольких минут испанские стрелки еще продолжали стрелять. Лошади инсургентов падали одна за другой, увлекая под себя мертвых или раненых всадников. Там и сям образовались груды тел, корчившихся в предсмертных судорогах. Всюду слышались стоны, вопли, крики проклятий, жалобные возгласы…

Разреженные ряды эскадронов мигом смыкались и мчались далее. Сверкающие сабли, звон оружия, глухой треск разбиваемых черепов, – все это сливалось в один хаос невообразимых звуков. Вслед за тем этот живой смерч исчез, оставив за собою горы смятых тел и реки дымящейся крови. Посреди изуродованных до неузнаваемости трупов шевелились еще живые тела.

Оцепенев от ужаса, смотрела Фрикетта на страшную картину, развернувшуюся перед нею с такой быстротой, что девушка не успела опомниться.

Она вышла из-за дерева, за которым скрывалась, все-таки последовав благоразумному совету. В нескольких шагах от нее лежал с раскроенным черепом тот, кто подал ей этот спасительный совет.

Половина санитаров тоже была перебита.

Кавалерия, сделав свое страшное дело и оставив на месте стычки гораздо более убитых и раненых из своих рядов, нежели из неприятельских, уже скрывалась за линией горизонта.

Среди груды тел Фрикетта заметила и инсургентского полковника. Несчастный молодой человек, которого она за несколько минут перед тем видела гордо несшимся на коне впереди своего полка, лежал теперь распростертым навзничь. Фрикетта подошла к нему. Он еще дышал, широко открыв глаза. Правой рукой он судорожно сжимал рукоять своей сабли. Пуля пробила грудь, и его белый камзол был весь залитый ярко-красной кровью.

Фрикетта подозвала санитара, который неохотно подошел, и сделала ему знак приподнять раненого. Убедившись, что пуля не прошла навылет, молодая девушка осторожно разрезала камзол и рубашку раненого и ощупала его грудь. В одном месте оказалась выпуклость – очевидно, там и засела пуля.

Достав из своей сумки операционный нож, она твердой рукой сделала разрез выпуклости. Затем осторожно вложила в этот разрез большой и указательный пальцы и через секунду извлекла из раны ружейную пулю.

Правое легкое раненого было пробито насквозь.

Тщательно промыв рану свежей водой и закрыв ее гигроскопической ватой, Фрикетта наложила повязку.

Раненый глубоко вздохнул, взглянул на молодую девушку и с усилием прошептал:

– Благодарю! – потом, видимо, мучаясь какой-то безотвязной мыслью, тихо добавил: – Сестра… Спасите… мою сестру!

– Хорошо, я найду ее и сделаю все, что могу, только ради Бога, не говорите больше и не шевелитесь.

Услыхав позади себя шуршанье платья, Фрикетта оглянулась и невольно вскрикнула от изумления, увидев перед собою раненую амазонку.

– Брат, это я! – проговорила молодая кубинка, стараясь удержаться на ногах.

Оказалось, что лошадь смелой молодой девушки упала как раз в тот самый момент, когда был сброшен на землю шальной пулей и полковник. Оглушенная падением, амазонка наконец очнулась и, преодолевая страшную боль, старалась подняться на ноги. Ей это удалось с громадным трудом. Увидев вдали сестру милосердия, хлопотавшую около раненого, она решилась направиться к ней. Придерживая здоровой рукой раненую руку, вся разбитая и сильно помятая, она кое-как дотащилась до Фрикетты.

Девушка хотела осмотреть и перевязать руку прелестной кубинки, но она только пожала плечами и сказала:

– Для чего это?

– Для того чтобы вы не лишились руки, – отвечала Фрикетта, наскоро перевязывая руку девушки.

– Мы скоро лишимся жизни! – усмехнулась последняя. – Как начнут расстреливать нас без суда, так нам нечего уж будет заботиться о раненых руках и ногах…

– Не может быть, чтобы испанцы расстреливали раненых пленных! – воскликнула Фрикетта.

– Вы так думаете? – с горькой улыбкой проговорила кубинка. – Ну, меня и брата, во всяком случае, не пощадят… Ведь мой брат – полковник Карлос Валиенте, а я – Долорес Валиенте. Поняли вы теперь?

– Понимаю. Я слышала, что вы оба известные герои борьбы за независимость. К таким-то именно людям испанцы и должны относиться с уважением.

– Полноте! Вспомните, что даже во Франции, этой стране великодушия, расстреливали раненых пленников во время коммуны. Вообще во времена гражданских междоусобиц благородным чувствам нет места.

Издали приближался отряд кавалерии под командой блестящего штабного офицера.

Кивнув головой на этот отряд, Долорес с презрительной улыбкой добавила:

– Видите, я была права. Наши минуты сочтены… смерть перед нами… Но все равно! Мы умрем, как жили – честно и безбоязненно!.. Благодарю вас, мадемуазель, благодарю от имени всех кубинцев за вашу доброту, которую вы проявляли столько раз.

– Разве вы меня знаете? – спросила Фрикетта.

– Мы слышали, что в рядах испанцев находится молодая француженка, посвятившая себя служению несчастным жертвам войны и ухаживавшая с одинаковой самоотверженностью за друзьями и за врагами. Эта француженка – вы.

– Ага! Вот она, эта Валиенте! – слышалось из приближающегося отряда. – Смерть мятежнице Валиенте!

Фрикетта инстинктивно загородила собою брата и сестру.

Наэлектризованный приближением неприятеля полковник силился подняться, чтоб умереть на ногах, как следует солдату.

Кавалеристы скакали прямо к перевязочному пункту. Потрясая карабинами и саблями, они громко кричали:

– Смерть Валиенте! Смерть мятежникам!

В приближавшемся отряде Фрикетта узнала испанских волонтеров, в ряды которых шли по большей части колонисты или представители древних креольских фамилий, горевшие ненавистью к мятежникам.

Офицер был человек лет сорока пяти, с красивым и благородным лицом, искаженным теперь до неузнаваемости злобой и ненавистью. На нем были знаки отличия полковника волонтеров. В руке, дрожавшей от бешенства, сверкало дуло револьвера.

Остановив свою лошадь в четырех шагах от Фрикетты, он крикнул хриплым от гнева голосом:

– Посторонитесь!

Фрикетта расставила руки и выставила вперед грудь, очевидно, решившись защищать умирающего кубинского героя и его сестру до последнего вздоха.

Бледная и трепещущая от негодования, она воскликнула:

– Пока я жива, вы не подойдете к ним!

По лицу офицера промелькнуло что-то вроде сострадания, и он сказал почти мягко:

– Дитя мое, не вмешивайтесь не в свое дело… Посторонитесь, говорю вам в последний раз, или вы погибнете сами и все-таки никого не спасете!

– Я готова погибнуть! Стреляйте! – ответила молодая француженка, смело смотря прямо в сверкающие глаза всадника. – Убивайте же меня скорее!.. Что же вы медлите, подлый убийца беззащитных?

Офицер с проклятием поднял револьвер, прицелился и выстрелил.

Глава II

Солдаты, а не убийцы. – Фрикетта вознаграждена. – Возвращение. – В госпитале. – Желтая лихорадка. – Воскресение. – Qu'es aco?

Каким-то чудом Фрикетта не была задета пулей. Рука испанца до такой степени дрожала от ярости, что он никак не мог верно прицелиться; кроме того, его смущал устремленный на него пронзительный взгляд молодой француженки. Обернувшись к своим солдатам, он крикнул:

– Стреляйте в них!.. Пли!..

Ружья звякнули, но выстрелов не последовало. Солдаты не хотели стрелять в беззащитных!

Полковник позеленел.

– Перец! – обратился он к унтер-офицеру. – Выбери десять человек и расстреляй этих пленных бунтовщиков. Ты мне ответишь лично, если приказ мой не будет исполнен.

Унтер-офицер постоял с полминуты в нерешительности, потом сказал:

– Воля ваша, господин полковник, но мы стрелять в них не будем. Мы солдаты, а не убийцы… И потом – мы все так обязаны французской барышне. Скольких из нас она вылечила!

– Да! Да!.. – подтвердили солдаты. – Мы не убийцы!.. И барышня эта сто раз заслужила наше спасибо!

Сам полковник стал колебаться. В нем, видимо, заговорила кастильская доблесть, уснувшая было на минуту. Фрикетта снова обратилась к нему:

– Полковник Агвилар-и-Веха, вы разве не согласны с вашими солдатами? Разве я не оказала вашей армии кое-каких услуг?

– Совершенно верно, сеньорита: вы оказали нам большие услуги.

– Просила ли я себе чего-нибудь?

– Никогда ничего.

– Полковник, хотите вы вознаградить меня за них, и даже с избытком?

– Что вам угодно будет приказать, сеньорита?

– Пощадите этих раненых… доставьте мне возможность поместить их в госпиталь… Обещайте мне, что по излечении они получат свободу…

Рыцарская честь не позволила испанцу ответить отказом. Он любезно поклонился и сказал:

– Первые два ваши условия, сеньорита, я принимаю; но второе зависит не от меня, а только от главнокомандующего.

– Хорошо, но в таком случае пусть они считаются военнопленными, а не бунтовщиками. Это вы можете мне обещать?

– Это могу.

– Даете слово?

– Даю.

– Благодарю вас, полковник. Теперь я вознаграждена сторицей… Позвольте же мне взять четырех солдат и носилки для раненых.

Во время этого разговора Долорес, до сих пор с усилием державшаяся на ногах, медленно опустилась на землю возле брата, который все видел и слышал, но не мог пошевелиться, не мог произнести ни одного слова.

Испанский полковник приблизился к нему и тихим шипящим голосом, как бы процеживал яд, проговорил:

– Карлос Валиенте, мы еще увидимся. Моя ненависть неизменна. Моя месть тебя найдет.

Он повернул лошадь и быстро ускакал.

Фрикетта занялась ранеными.

– Тише, тише! – говорила она солдатам, которые укладывали брата и сестру на носилки. – Осторожнее, друзья мои!

– Не бойтесь, сеньорита. Уж мы постараемся! Мы ведь хорошо знаем и полковника Карлоса, и его сестрицу.

– Храбрый и честный!

– И добрый: меня из плена отпустил.

– А я был ранен, и донья Долорес ходила за мной.

– И за мной тоже…

Так говорили солдаты, таща носилки. Фрикетта шла за ними. Через некоторое время шествие достигло лазаретной фуры. Фрикетта поспешила устроить в ней поудобнее раненого и раненую; унтер-офицер сел за кучера, и фура поехала. Два часа спустя она достигла железнодорожной станции, где раненые и провожатые были приняты на военный поезд, быстро доставивший их в Гавану.

До Гаваны уже дошли слухи о взятии в плен полковника Карлоса Валиенте и о его тяжелой, быть может, даже смертельной ране. Известно было и то, что его сестру Долорес везут тем же поездом и что она тоже ранена. На вокзале собралась довольно шумная, но не враждебно настроенная толпа любопытных.

Хотя некоторые испанские командиры и позволяли себе иной раз жестокое обращение с пленными, но в общем испанская армия обращалась с инсургентами довольно гуманно. Что касается инсургентских вождей, то они в этом отношении первые стали подавать добрый пример.

Раненого полковника и его сестру беспрепятственно перевезли с вокзала в военный госпиталь; главный доктор охотно принял их и предоставил Фрикетте лечить их по ее усмотрению.

Состояние Карлоса Валиенте было, на первый взгляд, безнадежное, но Фрикетта была свидетельницей многих чудес хирургии и хотела испробовать все средства и способы.

Донья Долорес осыпала молодую француженку горячими изъявлениями благодарности и тем сконфузила ее чрезвычайно. Фрикетта сделала обоим раненым перевязку с ловкостью и проворством опытного полевого хирурга и прилегла на койку немного отдохнуть, так как изнемогала от усталости.

Не успела она полежать и четверти часа, как в дверь палаты постучались. Фрикетта встала отворить. Перед ней стоял госпитальный служитель.

– У нас один умер, сеньорита… Три часа тому назад.

– Кто умер? – спросонья не поняла Фрикетта.

– Больной… у него была желтая лихорадка… Если вы хотите видеть труп, то поторопитесь.

Не довольствуясь уходом за ранеными и больными, Фрикетта, кроме того, прилежно изучала свойства микроба желтой лихорадки. Выделив этот микроб, она стала изучать его, пытаясь найти средство для лечения или прививки этой ужасной болезни, настоящего бича европейцев.

Ей уже удалось достигнуть некоторых частных результатов, и она надеялась в скором времени преподнести человечеству новое открытие вроде тех, какие делал знаменитый Пастер.

В это время желтая лихорадка свирепствовала на всей Кубе, опустошая приморские города и местечки. Форма болезни была особенно тяжелая. Заболевавшие быстро умирали: сильная головная боль, невыносимое колотье в почках, черная рвота, несколько бурых пятен на коже – и готов человек…

Накануне вечером в госпиталь доставили матроса с только что прибывшего судна. Фрикетта едва успела мельком взглянуть на него – и вдруг узнает, что он уже умер. Она прошла в анатомическую комнату и увидела на мраморном столе труп, одетый в матросскую рубаху и шаровары. Надев широкий операционный балахон, она взяла нож, разрезала на нем рубашку и уже собиралась сделать первый надрез, как вдруг невольно вздрогнула всем телом. Ей показалось, что этот холодный труп, покрытый желтыми пятнами, немного пошевелился.

Неужели покойник жив?

Боже мой! Что, если это правда?

Так и есть… Он двигается…

На соседнем столе стоял ящичек с реактивами. Схватив пузырек с нашатырным спиртом, Фрикетта откупорила его и поднесла к носу несчастного.

Движения его оживились… Грудь поднялась… Покойник приподнялся. Весь содрогнувшись, он вдруг чихнул на всю залу и спросил по-французски, но на провансальском наречии:

– Qu'es aco?

Фрикетта радостно вскричала:

– Да он не умер!

– Нет, я не умер, но только живот у меня чертовски режет.

– Немудрено: вы возвращаетесь из далекого путешествия. У вас, любезнейший, была желтая лихорадка.

– Была?.. Стало быть, я выздоровел?

– По-видимому, да. Но, скажу я вам, это случилось как раз вовремя: ведь я уже собиралась вас потрошить.

– Так я, стало быть, лежу в покойницкой?

– Да.

– Недурно… для провансальца.

– А вы разве провансалец?

– Да… родом. Но вот уже двадцать пять лет как я плаваю по морю. Тем не менее, когда я стану рассказывать, как я, Мариус Кабуфиг, умер от желтой лихорадки, подвергся вскрытию и воскрес, то все воскликнут: «Эка врет-то! Настоящий провансалец!» Однако, сударыня, если я не покойник, то прикажите перенести меня отсюда, а то все же мне тут несколько жутко.

– С удовольствием, мой друг.

Воскресший мертвец болтал с лихорадочной торопливостью. Фрикетта велела ему замолчать и позвала служителей, чтобы перенести его из зала и уложить в постель.

Воскресший мертвец, как только его положили на прежнюю койку, заснул крепким, тяжелым сном.

Глава III

Раненые выздоравливают. – Матрос-провансалец. – Все добродетели, за исключением скромности. – Преемник Барки. – Фрикетта. – Китай, Мадагаскар, Абиссиния. – Ужасное известие.

Прошло три недели после описанных нами драматических событий. Опытность, знания и преданность своему делу со стороны мадемуазель Фрикетты делали чудеса. Кубинская героиня Долорес Валиенте стала заметно поправляться. Раненую руку оказалось возможным не ампутировать. Сначала, впрочем, консилиум врачей признавал ампутацию необходимой, но Долорес объявила, что предпочтет смерть, а не даст себя калечить.

Тогда Фрикетта решила лечить без ампутации – и результат получился удивительный для нее самой. Вскоре Долорес встала с постели, хотя рука ее была еще на перевязи.

Карлос Валиенте тоже поправился от своей ужасной раны. Он уже привставал на постели и с аппетитом ел, хотя все еще был очень слаб.

Наконец матрос, внезапно оживший под ножом Фрикетты, выздоровел совершенно.

Оригинальный тип представлял собой этот провансалец. Шумный, суетливый, болтливый, подвижный как обезьяна, сильный как бык, находчивый и при всем том добрейшей души, он имел наружность довольно устрашающую: был весь покрыт волосами, черен кожей и отличался необыкновенно громким голосом. Через неделю его выписали. Судно его накануне ушло, таким образом он очутился на мостовой. Эта перспектива не особенно его пугала, но ему не хотелось расставаться со своей спасительницей, не отблагодарив ее как следует. Перед уходом он зашел проститься с Фрикеттой и сконфуженно стоял перед ней, изо всех сил теребя свою фуражку. У Фрикетты у самой было не густо по денежной части, но все-таки она предложила к услугам матроса свой тощий кошелек.

Матрос тихо поблагодарил и отказался…

– Нет, только не это! – сказал он. – Не предлагайте мне денег!.. Я, видите ли, совсем напротив… Чертовская моя судьба!.. Вот что, мадемуазель: возьмите меня к себе в денщики.

Последние слова он выпалил разом, совсем неожиданно, и замолчал.

Фрикетта не могла удержаться. Она расхохоталась, как сумасшедшая.

У матроса даже лоб вспотел от конфуза. Он испугался, уж не сказал ли он чего-нибудь лишнего. Фрикетте стало жаль матроса, который, ничего не имея, чтобы вознаградить свою благодетельницу, предлагал ей себя самого. Она перестала смеяться и задумалась.

– В конце концов отчего же нет? – проговорила она, подавая руку провансальцу. – Вы можете заменить мне моего верного Барку. Я не похожа на других женщин, и моим слугам приходится много и тяжко трудиться. Слушайте, я принимаю ваше предложение.

– И хорошо делаете, мадемуазель! – вскричал провансалец. – Я буду вам очень полезен. Мне сорок пять лет, я умею делать все что угодно: могу быть матросом, солдатом, кавалеристом, пехотинцем, артиллеристом, плотником, столяром, слесарем, портным, сапожником, рыбаком, санитаром…

– Вы очень скромны.

– Ну, положим, не очень… Да ведь скромность выдумана людьми бездарными… Право же так!

И, проговорив это с неподражаемым апломбом, Мариус Кабуфиг приступил к исполнению своих обязанностей.

Нужно было видеть, как этот громадный и нескладный слон искусно перебирал тонкие и хрупкие инструменты, реторты и колбочки Фрикетты, составлявшие ее научный арсенал. И при этом ничего не повредил. Безмолвный и почтительный с Фрикеттой, он с другими был шумлив и хвастлив; своими провансальскими россказнями он возмущал степенных и чопорных испанцев. Но все его любили за добродушие и всегдашнюю готовность услужить и удружить.

Однажды Фрикетта и Долорес сидели на веранде госпиталя и оживленно болтали. Полковник Карлос, полулежа возле них на раздвижном кресле, курил сигару и мечтал.

Фрикетта рассказывала про свою жизнь, про свое ученье, научные занятия и виды на будущее. Долорес и ее брат слушали и удивлялись.

Нашим постоянным читателям прошлое мадемуазель Фрикетты, впрочем, известно хорошо по нашему роману «С Красным Крестом». Они помнят, как мадемуазель Амели Робер, прозванная Фрикеттой, изучила медицину и участвовала потом, в качестве военного врача, в трех кампаниях: китайской – в японских войсках, мадагаскарской – при французской армии и абиссинской – в войсках негуса Менелика.