Немногие для вечности живут… (сборник)
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Немногие для вечности живут… (сборник)
«На луне не растет…»
На луне не растетНи одной былинки;На луне весь народДелает корзинки –Из соломы плететЛегкие корзинки.На луне – полутьмаИ дома опрятней;На луне не дома –Просто голубятни,Голубые дома –Чудо-голубятни…1914Ахматова
Вполоборота, о, печаль!На равнодушных поглядела.Спадая с плеч, окаменелаЛожно-классическая шаль.Зловещий голос – горький хмель –Души расковывает недра:Так – негодующая Федра –Стояла некогда Рашель.1914Перед войной
Ни триумфа, ни войны!О железные, доколеБезопасный КапитолийМы хранить осуждены?Или римские перуны –Гнев народа – обманув,Отдыхает острый клювТой ораторской трибуны;Или возит кирпичиСолнца дряхлая повозкаИ в руках у недоноскаРима ржавые ключи?1914«О временах простых и грубых…»
О временах простых и грубыхКопыта конские твердят.И дворники в тяжелых шубахНа деревянных лавках спят.На стук в железные воротаПривратник, царственно ленив,Встал, и звериная зевотаНапомнила твой образ, скиф,Когда с дряхлеющей любовьюМешая в песнях Рим и снег,Овидий пел арбу воловьюВ походе варварских телег.1914«На площадь выбежав, свободен…»
На площадь выбежав, свободенСтал колоннады полукруг –И распластался храм Господень,Как легкий крестовик-паук.А зодчий не был итальянец,Но русский в Риме; ну так что ж!Ты каждый раз, как иностранец,Сквозь рощу портиков идешь;И храма маленькое телоОдушевленнее стократГиганта, что скалою целойК земле, беспомощный, прижат!1914Равноденствие
Есть иволги в лесах, и гласных долготаВ тонических стихах единственная мера.Но только раз в году бывает разлитаВ природе длительность, как в метрике Гомера.Как бы цезурою зияет этот день:Уже с утра покой и трудные длинноты;Волы на пастбище, и золотая леньИз тростника извлечь богатство целой ноты.1914«„Мороженно!“ Солнце. Воздушный бисквит…»
«Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит.Прозрачный стакан с ледяною водою.И в мир шоколада с румяной зарею,В молочные Альпы, мечтанье летит.Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть –И в тесной беседке, средь пыльных акаций,Принять благосклонно от булочных грацийВ затейливой чашечке хрупкую снедь…Подруга шарманка, появится вдругБродячего ледника пестрая крышка –И с жадным вниманием смотрит мальчишкаВ чудесного холода полный сундук.И боги не ведают – что он возьмет:Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,Сверкая на солнце, божественный лед.1914«Есть ценностей незыблемая скáла…»
Есть ценностей незыблемая скáлаНад скучными ошибками веков.Неправильно наложена опалаНа автора возвышенных стихов.И вслед за тем, как жалкий СумароковПролепетал заученную роль,Как царский посох в скинии пророков,У нас цвела торжественная боль.Что делать вам в театре полусловаИ полумаск, герои и цари?И для меня явленье Озерова –Последний луч трагической зари.1914«Природа – тот же Рим и отразилась в нем…»
Природа – тот же Рим и отразилась в нем.Мы видим образы его гражданской мощиВ прозрачном воздухе, как в цирке голубом,На форуме полей и в колоннаде рощи.Природа – тот же Рим, и, кажется, опятьНам незачем богов напрасно беспокоить –Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!1914«Пусть имена цветущих городов…»
Пусть имена цветущих городовЛаскают слух значительностью бренной:Не город Рим живет среди веков,А место человека во вселенной!Им овладеть пытаются цари,Священники оправдывают войны,И без него презрения достойны,Как жалкий сор, дома и алтари.1914«Я не слыхал рассказов Оссиана…»
Я не слыхал рассказов Оссиана,Не пробовал старинного вина;Зачем же мне мерещится поляна,Шотландии кровавая луна?И перекличка ворона и арфыМне чудится в зловещей тишине;И ветром развеваемые шарфыДружинников мелькают при луне!Я получил блаженное наследство –Чужих певцов блуждающие сны;Свое родство и скучное соседствоМы презирать заведомо вольны.И не одно сокровище, быть может,Минуя внуков, к правнукам уйдет,И снова скальд чужую песню сложитИ как свою ее произнесет.1914Европа
Как средиземный краб или звезда морскаяБыл выброшен последний материк;К широкой Азии, к Америке привык,Слабеет океан, Европу омывая.Изрезаны ее живые берега,И полуостровов воздушны изваянья;Немного женственны заливов очертанья:Бискайи, Генуи ленивая дуга.Завоевателей исконная земля,Европа в рубище Священного союза;Пята Испании, Италии МедузаИ Польша нежная, где нету короля;Европа цезарей! С тех пор, как в БонапартаГусиное перо направил Меттерних, –Впервые за сто лет и на глазах моихМеняется твоя таинственная карта!Сентябрь 1914Encyclyca[2]
Есть обитаемая духомСвобода – избранных удел.Орлиным зреньем, дивным слухомСвященник римский уцелел.И голубь не боится грома,Которым Церковь говорит;В апостольском созвучьи: Roma! –Он только сердце веселит.Я повторяю это имяПод вечным куполом небес,Хоть говоривший мне о РимеВ священном сумраке исчез!Сентябрь 1914Посох
Посох мой, моя свобода –Сердцевина бытия,Скоро ль истиной народаСтанет истина моя?Я земле не поклонилсяПрежде, чем себя нашел;Посох взял, развеселилсяИ в далекий Рим пошел.А снега на черных пашняхНе растают никогда,И печаль моих домашнихМне по-прежнему чужда.Снег растает на утесах –Солнцем истины палим…Прав народ, вручивший посохМне, увидевшему Рим!1914, 1927Ода Бетховену
Бывает сердце так сурово,Что и любя его не тронь!И в темной комнате глухогоБетховена горит огонь.И я не мог твоей, мучитель,Чрезмерной радости понять:Уже бросает исполнительИспепеленную тетрадь.Когда земля гудит от громаИ речка бурная реветСильней грозы и бурелома,Кто этот дивный пешеход?Он так стремительно ступаетС зеленой шляпою в руке,И ветер полы развеваетНа неуклюжем сюртуке.С кем можно глубже и полнееВсю чашу нежности испить;Кто может, ярче пламенея,Усилье воли освятить;Кто по-крестьянски, сын фламандца,Мир пригласил на ритурнельИ до тех пор не кончил танца,Пока не вышел буйный хмель?О, Дионис, как муж, наивныйИ благодарный, как дитя,Ты перенес свой жребий дивныйТо негодуя, то шутя!С каким глухим негодованьемТы собирал с князей оброкИли с рассеянным вниманьемНа фортепьянный шел урок!Тебе монашеские кельи –Всемирной радости приют,Тебе в пророческом весельиОгнепоклонники поют;Огонь пылает в человеке,Его унять никто не мог.Тебя назвать не смели греки,Но чтили, неизвестный бог!О, величавой жертвы пламя!Полнеба охватил костер –И царской скинии над намиРазодран шелковый шатер.И в промежутке воспаленном –Где мы не видим ничего –Ты указал в чертоге тронномНа белой славы торжество!1914«Уничтожает пламень…»
Уничтожает пламеньСухую жизнь мою,И ныне я не камень,А дерево пою.Оно легко и грубо;Из одного кускаИ сердцевина дуба,И весла рыбака.Вбивайте крепче сваи,Стучите, молотки,О деревянном рае,Где вещи так легки.1915Аббат
О, спутник вечного романа,Аббат Флобера и Золя –От зноя рыжая сутанаИ шляпы круглые поля;Он все еще проходит мимо,В тумане полдня, вдоль межи,Влача остаток власти РимаСреди колосьев спелой ржи.Храня молчанье и приличье,Он с нами должен пить и естьИ прятать в светское обличьеСияющей тонзуры честь.Он Цицерона, на перине,Читает, отходя ко сну:Так птицы на своей латыниМолились Богу в старину.Я поклонился, он ответилКивком учтивой головыИ, говоря со мной, заметил:«Католиком умрете вы!»Потом вздохнул: «Как нынче жарко!»И, разговором утомлен,Направился к каштанам парка,В тот замок, где обедал он.1915«От вторника и до субботы…»
От вторника и до субботыОдна пустыня пролегла.О, длительные перелеты!Семь тысяч верст – одна стрела.И ласточки когда летелиВ Египет водяным путем,Четыре дня они висели,Не зачерпнув воды крылом.1915«И поныне на Афоне…»
И поныне на АфонеДрево чудное растет,На крутом зеленом склонеИмя Божие поет.В каждой радуются кельеИмябожцы-мужики:Слово – чистое веселье,Исцеленье от тоски!Всенародно, громогласноЧернецы осуждены;Но от ереси прекраснойМы спасаться не должны.Каждый раз, когда мы любим,Мы в нее впадаем вновь.Безымянную мы губимВместе с именем любовь.1915«Вот дароносица, как солнце золотое…»
Вот дароносица, как солнце золотое,Повисла в воздухе – великолепный миг.Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:Взят в руки целый мир, как яблоко простое.Богослужения торжественный зенит,Свет в круглой храмине под куполом в июле,Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнулиО луговине той, где время не бежит.И Евхаристия, как вечный полдень длится –Все причащаются, играют и поют,И на виду у всех божественный сосудНеисчерпаемым веселием струится.1915«Обиженно уходят на холмы…»
Обиженно уходят на холмы,Как Римом недовольные плебеи,Старухи-овцы – черные халдеи,Исчадье ночи в капюшонах тьмы.Их тысячи – передвигают все,Как жердочки, мохнатые колени,Трясутся и бегут в курчавой пене,Как жеребья в огромном колесе.Им нужен царь и черный Авентин,Овечий Рим с его семью холмами,Собачий лай, костер под небесамиИ горький дым жилища, и овин.На них кустарник двинулся стеной,И побежали воинов палатки,Они идут в священном беспорядке.Висит руно тяжелою волной.1915«О свободе небывалой…»
О свободе небывалойСладко думать у свечи.– Ты побудь со мной сначала, –Верность плакала в ночи, –Только я мою коронуВозлагаю на тебя,Чтоб свободе, как закону,Подчинился ты, любя…– Я свободе, как закону,Обручен, и потомуЭту легкую коронуНикогда я не сниму.Нам ли, брошенным в пространстве,Обреченным умереть,О прекрасном постоянствеИ о верности жалеть!1915Дворцовая площадь
Императорский виссонИ моторов колесницы –В черном омуте столицыСтолпник-ангел вознесен.В темной арке, как пловцы,Исчезают пешеходы,И на площади, как воды,Глухо плещутся торцы.Только там, где твердь светла,Черно-желтый лоскут злится,Словно в воздухе струитсяЖелчь двуглавого орла.Июнь 1915«Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.Я список кораблей прочел до середины:Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,Что над Элладою когда-то поднялся.Как журавлиный клин в чужие рубежи –На головах царей божественная пена –Куда плывете вы? Когда бы не Елена,Что Троя вам одна, ахейские мужи?И море, и Гомер – всё движется любовью.Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,И море черное, витийствуя, шумитИ с тяжким грохотом подходит к изголовью.1915«С веселым ржанием пасутся табуны…»
С веселым ржанием пасутся табуны,И римской ржавчиной окрасилась долина;Сухое золото классической весныУносит времени прозрачная стремнина.Топча по осени дубовые листы,Что густо стелются пустынною тропинкой,Я вспомню Цезаря прекрасные черты –Сей профиль женственный с коварною горбинкой!Здесь, Капитолия и Форума вдали,Средь увядания спокойного природы,Я слышу Августа и на краю землиДержавным яблоком катящиеся годы.Да будет в старости печаль моя светла:Я в Риме родился, и он ко мне вернулся;Мне осень добрая волчицею была,И – месяц Цезаря – мне август улыбнулся.Август 1915Я не увижу знаменитой «Федры»
В старинном многоярусном театре,С прокопченной высокой галереи,При свете оплывающих свечей.И, равнодушен к суете актеров,Сбирающих рукоплесканий жатву,Я не услышу, обращенный к рампе,Двойною рифмой оперенный стих:– Как эти покрывала мне постылы…Театр Расина! Мощная завесаНас отделяет от другого мира;Глубокими морщинами волнуя,Меж ним и нами занавес лежит.Спадают с плеч классические шали,Расплавленный страданьем крепнет голос,И достигает скорбного закалаНегодованьем раскаленный слог…Я опоздал на празднество Расина…Вновь шелестят истлевшие афиши,И слабо пахнет апельсинной коркой,И словно из столетней летаргииОчнувшийся сосед мне говорит:– Измученный безумством Мельпомены,Я в этой жизни жажду только мира;Уйдем, покуда зрители-шакалыНа растерзанье Музы не пришли!Когда бы грек увидел наши игры…1915Tristia (1916–1920)
«Как этих покрывал и этого убора…»
– Как этих покрывал и этого убораМне пышность тяжела средь моего позора!– Будет в каменной ТрезенеЗнаменитая беда,Царской лестницы ступениПокраснеют от стыда……………………….…………………….И для матери влюбленнойСолнце черное взойдет.– О, если б ненависть в груди моей кипела, –Но, видите, само признанье с уст слетело.– Черным пламенем Федра горитСреди белого дня.Погребальный факел чадитСреди белого дня.Бойся матери ты, Ипполит:Федра – ночь – тебя сторожитСреди белого дня.– Любовью черною я солнце запятнала!Смерть охладит мой пыл из чистого фиала…– Мы боимся, мы не смеемГорю царскому помочь.Уязвленная ТезеемНа него напала ночь.Мы же, песнью похороннойПровожая мертвых в дом,Страсти дикой и бессоннойСолнце черное уймем.1915, 1916Зверинец
Отверженное слово «мир»В начале оскорбленной эры;Светильник в глубине пещерыИ воздух горных стран – эфир;Эфир, которым не сумели,Не захотели мы дышать.Козлиным голосом опятьПоют косматые свирели.Пока ягнята и волыНа тучных пастбищах водилисьИ дружелюбные садилисьНа плечи сонных скал орлы, –Германец выкормил орла,И лев британцу покорился,И галльский гребень появилсяИз петушиного хохла.А ныне завладел дикарьСвященной палицей Геракла,И черная земля иссякла,Неблагодарная, как встарь.Я палочку возьму сухую,Огонь добуду из нее,Пускай уходит в ночь глухуюМной всполошенное зверье!Петух и лев, широкохмурый,Орел и ласковый медведь –Мы для войны построим клеть,Звериные пригреем шкуры.А я пою вино времен –Источник речи италийской,И, в колыбели праарийской,Славянский и германский лён!Италия, тебе не леньТревожить Рима колесницы,С кудахтаньем домашней птицыПерелетев через плетень?И ты, соседка, не взыщи:Орел топорщится и злится:Что, если для твоей пращиТяжелый камень не годится?В зверинце заперев зверей,Мы успокоимся надолго,И станет полноводней Волга,И рейнская струя светлей.И умудренный человекПочтит невольно чужестранца,Как полубога, буйством танцаНа берегах великих рек.Январь 1916, 1935«В разноголосице девического хора…»
В разноголосице девического хораВсе церкви нежные поют на голос свой,И в дугах каменных Успенского собораМне брови чудятся, высокие, дугой.И с укрепленного архангелами валаЯ город озирал на чудной высоте.В стенах Акрополя печаль меня снедалаПо русском имени и русской красоте.Не диво ль дивное, что вертоград нам снится,Где голуби в горячей синеве,Что православные крюки поет черница:Успенье нежное – Флоренция в Москве.И пятиглавые московские соборыС их итальянскою и русскою душойНапоминают мне явление Авроры,Но с русским именем и в шубке меховой.Февраль 1916«На розвальнях, уложенных соломой…»
На розвальнях, уложенных соломой,Едва прикрытые рогожей роковой,От Воробьевых гор до церковки знакомойМы ехали огромною Москвой.А в Угличе играют дети в бабкиИ пахнет хлеб, оставленный в печи.По улицам меня везут без шапки,И теплятся в часовне три свечи.Не три свечи горели, а три встречи –Одну из них сам Бог благословил,Четвертой не бывать, а Рим далече –И никогда он Рима не любил.Ныряли сани в черные ухабы,И возвращался с гульбища народ.Худые мужики и злые бабыПереминались у ворот.Сырая даль от птичьих стай чернела,И связанные руки затекли;Царевича везут, немеет страшно тело –И рыжую солому подожгли.Март 1916«О, этот воздух, смутой пьяный…»
О, этот воздух, смутой пьяныйНа черной площади Кремля!Качают шаткий «мир» смутьяны,Тревожно пахнут тополя.Соборов восковые лики,Колоколов дремучий лес,Как бы разбойник безъязыкийВ стропилах каменных исчез.А в запечатанных соборах,Где и прохладно, и темно,Как в нежных глиняных амфорах,Играет русское вино.Успенский, дивно округленный,Весь удивленье райских дуг,И Благовещенский – зеленый,И, мнится, заворкует вдруг,Архангельский и ВоскресеньяПросвечивают, как ладонь, –Повсюду скрытое горенье,В кувшинах спрятанный огонь…Апрель 1916<Петрополь>
1
Мне холодно. Прозрачная веснаВ зеленый пух Петрополь одевает,Но, как медуза, невская волнаМне отвращенье легкое внушает.По набережной северной рекиАвтомобилей мчатся светляки,Летят стрекозы и жуки стальные,Мерцают звезд булавки золотые,Но никакие звезды не убьютМорской воды тяжелый изумруд.2
В Петрополе прозрачном мы умрем,Где властвует над нами Прозерпина.Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,И каждый час нам смертная година.Богиня моря, грозная Афина,Сними могучий каменный шелом.В Петрополе прозрачном мы умрем, –Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина.Май 1916«Не веря воскресенья чуду…»
Не веря воскресенья чуду,На кладбище гуляли мы.– Ты знаешь, мне земля повсюдуНапоминает те холмы……………………….…………………….Где обрывается РоссияНад морем черным и глухим.От монастырских косогоровШирокий убегает луг.Мне от владимирских просторовТак не хотелося на юг,Но в этой темной, деревяннойИ юродивой слободеС такой монашкою туманнойОстаться – значит, быть беде.Целую локоть загорелыйИ лба кусочек восковой.Я знаю – он остался белыйПод смуглой прядью золотой.Целую кисть, где от браслетаЕще белеет полоса.Тавриды пламенное летоТворит такие чудеса.Как скоро ты смуглянкой сталаИ к Спасу бедному пришла,Не отрываясь целовала,А гордою в Москве была.Нам остается только имя:Чудесный звук, на долгий срок.Прими ж ладонями моимиПересыпаемый песок.Июнь 1916«Эта ночь непоправима…»
Эта ночь непоправима,А у вас еще светло.У ворот ЕрусалимаСолнце черное взошло.Солнце желтое страшнее –Баю-баюшки-баю –В светлом храме иудеиХоронили мать мою.Благодати не имеяИ священства лишены,В светлом храме иудеиОтпевали прах жены.И над матерью звенелиГолоса израильтян.Я проснулся в колыбели,Черным солнцем осиян.1916«Я потеряла нежную камею…»
– Я потеряла нежную камею,Не знаю где, на берегу Невы.Я римлянку прелестную жалею, –Чуть не в слезах мне говорили вы.Но для чего, прекрасная грузинка,Тревожить прах божественных гробниц?Еще одна пушистая снежинкаРастаяла на веере ресниц.И кроткую вы наклонили шею.Камеи нет – нет римлянки, увы.Я Тинотину смуглую жалею –Девичий Рим на берегу Невы.1916«Собирались эллины войною…»
Собирались эллины войноюНа прелестный остров Саламин –Он, отторгнут вражеской рукою,Виден был из гавани Афин.А теперь друзья-островитянеСнаряжают наши корабли –Не любили раньше англичанеЕвропейской сладостной земли.О, Европа, новая Эллада,Охраняй Акрополь и Пирей!Нам подарков с острова не надо –Целый лес незваных кораблей.Декабрь 1916Соломинка
1
Когда, соломинка, не спишь в огромной спальнеИ ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок,Спокойной тяжестью – что может быть печальней –На веки чуткие спустился потолок,Соломка звонкая, соломинка сухая,Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,Сломалась милая соломка неживая,Не Саломея, нет, соломинка скорей.В часы бессонницы предметы тяжелее,Как будто меньше их – такая тишина –Мерцают в зеркале подушки, чуть белея,И в круглом омуте кровать отражена.Нет, не соломинка в торжественном атласе,В огромной комнате над черною Невой,Двенадцать месяцев поют о смертном часе,Струится в воздухе лед бледно-голубой.Декабрь торжественный струит свое дыханье,Как будто в комнате тяжелая Нева.Нет, не соломинка, Лигейя, умиранье –Я научился вам, блаженные слова.2
Я научился вам, блаженные слова:Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита.В огромной комнате тяжелая Нева,И голубая кровь струится из гранита.Декабрь торжественный сияет над Невой.Двенадцать месяцев поют о смертном часе.Нет, не соломинка в торжественном атласеВкушает медленный томительный покой.В моей крови живет декабрьская Лигейя,Чья в саркофаге спит блаженная любовь.А та, соломинка, быть может, Саломея,Убита жалостью и не вернется вновь!Декабрь 1916Декабрист
– Тому свидетельство языческий сенат –Сии дела не умирают! –Он раскурил чубук и запахнул халат,А рядом в шахматы играют.Честолюбивый сон он променял на срубВ глухом урочище СибириИ вычурный чубук у ядовитых губ,Сказавших правду в скорбном мире.Шумели в первый раз германские дубы,Европа плакала в тенетах,Квадриги черные вставали на дыбыНа триумфальных поворотах.Бывало, голубой в стаканах пунш горит,С широким шумом самовараПодруга рейнская тихонько говорит,Вольнолюбивая гитара.– Еще волнуются живые голосаО сладкой вольности гражданства,Но жертвы не хотят слепые небеса,Вернее труд и постоянство.Все перепуталось, и некому сказать,Что, постепенно холодея,Все перепуталось, и сладко повторять:Россия, Лета, Лорелея.Июнь 1917«Золотистого меда струя из бутылки текла…»
Золотистого меда струя из бутылки теклаТак тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:– Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,Мы совсем не скучаем, – и через плечо поглядела.Всюду Бахуса службы, как будто на свете одниСторожа и собаки, – идешь, никого не заметишь.Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни.Далеко в шалаше голоса – не поймешь, не ответишь.После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;В каменистой Тавриде наука Эллады – и вотЗолотых десятин благородные, ржавые грядки.Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена –Не Елена – другая – как долго она вышивала?Золотое руно, где же ты, золотое руно?Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,Одиссей возвратился, пространством и временем полный.11 августа 1917, АлуштаМеганом
Еще далеко асфоделейПрозрачно-серая весна,Пока еще на самом делеШуршит песок, кипит волна.Но здесь душа моя вступает,Как Персефона, в легкий круг,И в царстве мертвых не бываетПрелестных, загорелых рук.Зачем же лодке доверяемМы тяжесть урны гробовойИ праздник черных роз свершаемНад аметистовой водой?Туда душа моя стремится,За мыс туманный Меганом,И черный парус возвратитсяОттуда после похорон.Как быстро тучи пробегаютНеосвещенною грядой,И хлопья черных роз летаютПод этой ветряной луной.И, птица смерти и рыданья,Влачится траурной каймойОгромный флаг воспоминаньяЗа кипарисною кормой.И раскрывается с шуршаньемПечальный веер прошлых лет –Туда, где с темным содроганьемВ песок зарылся амулет.Туда душа моя стремится,За мыс туманный Меганом,И черный парус возвратитсяОттуда после похорон.16 августа 1917, Алушта«Среди священников левитом молодым…»
А. В. Карташеву
Среди священников левитом молодымНа страже утренней он долго оставался.Ночь иудейская сгущалася над ним,И храм разрушенный угрюмо созидался.Он говорил: Небес тревожна желтизна.Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи.А старцы думали: Не наша в том вина –Се черно-желтый свет, се радость Иудеи.Он с нами был, когда, на берегу ручья,Мы в драгоценный лен субботу пеленалиИ семисвещником тяжелым освещалиЕрусалима ночь и чад небытия.1917«Твое чудесное произношенье…»
Твое чудесное произношенье –Горячий посвист хищных птиц;Скажу ль: живое впечатленьеКаких-то шелковых зарниц.«Что» – голова отяжелела.«Цо» – это я тебя зову!И далеко прошелестело:Я тоже на земле живу.Пусть говорят: любовь крылата,Смерть окрыленнее стократ;Еще душа борьбой объята,А наши губы к ней летят.И столько воздуха и шелкаИ ветра в шепоте твоем,И, как слепые, ночью долгойМы смесь бессолнечную пьем.Начало 1918«Что поют часы-кузнечик…»
Что поют часы-кузнечик,Лихорадка шелестит,И шуршит сухая печка –Это красный шелк горит.Что зубами мыши точатЖизни тоненькое дно –Это ласточка и дочкаОтвязала мой челнок.Что на крыше дождь бормочет –Это черный шелк горит.Но черемуха услышитИ на дне морском: прости.Потому что смерть невинна,И ничем нельзя помочь,Что в горячке соловьинойСердце теплое еще.Начало 1918«Когда на площадях и в тишине келейной…»
Когда на площадях и в тишине келейнойМы сходим медленно с ума,Холодного и чистого рейнвейнаПредложит нам жестокая зима.В серебряном ведре нам предлагает стужаВалгаллы белое вино,И светлый образ северного мужаНапоминает нам оно.Но северные скальды грубы,Не знают радостей игры,И северным дружинам любыЯнтарь, пожары и пиры.Им только снится воздух юга –Чужого неба волшебство,И все-таки упрямая подругаОткажется попробовать его.1917Кассандре
Я не искал в цветущие мгновеньяТвоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,Но в декабре торжественного бденьяВоспоминанья мучат нас.И в декабре семнадцатого годаВсе потеряли мы, любя:Один ограблен волею народа,Другой ограбил сам себя…Когда-нибудь в столице шалойНа скифском празднике, на берегу Невы,При звуках омерзительного балаСорвут платок с прекрасной головы.Но, если эта жизнь – необходимость бредаИ корабельный лес – высокие дома, –Я полюбил тебя, безрукая победаИ зачумленная зима.На площади с броневикамиЯ вижу человека – онВолков горящими пугает головнями:Свобода, равенство, закон.Больная, тихая Кассандра,Я больше не могу – зачемСияло солнце Александра,Сто лет тому назад сияло всем?1917Авторизация