Понятливо сжав губы в мстительную линию, тетя Люда в тихих тряпочных тапках скользнула на лестничную площадку и неслышно поплыла вниз по ступеням к тамбуру, по мере приближения все яснее улавливая звук бьющейся о твердь жидкости, отчего ее сердце колотилось все сильнее, пока, наконец, не ударило в голову.
В тамбур она выскочила рывком. Спиной к ней, прикрыв телом угол, стоял мужчина роста достаточного, чтобы тетя Люда могла дотянуться сковородкой до его затылка.
Краткий звук прерванного колокольного звона выскользнул из-под чугуна, смявшего жирные волосы чужака. Тетя Люда отдернула сковородку, как обычно снимала ее с конфорки, чувствуя, что блюдо пригорает, и замерла, готовая опустить посуду на место. Однако повторять не пришлось. Мужчина, не повернувшись и не поинтересовавшись случившимся, не сказав ни единого слова, словно птица, перед которой распахнули дверцу ее клетки, вылетел из подъезда мигом, оставив только неприличное воспоминание о себе на цементном полу.
Тетя Люда приблизилась к выходу на улицу и бросила осторожный взгляд на окрестности. Среди редких прохожих неприятного силуэта не наблюдалось. Сковородка словно маятник закачалась в расслабленной руке. Воодушевленная победой, она вернулась домой, закрыла дверь и, присев у окна, подумала, что если бы граждане не прятались в квартирах, а били сковородой, то исчезло бы хулиганство.
Отпуск миновал, и тетя Люда вышла на работу и сразу – к подруге, с сыном которой она мечтала свести свою дочку, а эта подруга взволнованно говорит:
– Слушай Людка, пока тебя не было, такое произошло с Солнышком моим…
– Что случилось? – забеспокоилась тетя Люда, потому что солнышком ее подруга называла сына.
– Народ с ума сошел! – сердито заговорила подруга. – Я своего не выгораживаю: выпил лишнего, ну приспичило ему в туалет. А где они в городе? Смотрит – подъезд открытый. Он туда. Плохо, конечно, но не настолько, чтобы железом по голове.
– Да ты что! – ахнула тетя Люда, узнавая ситуацию и волнуясь, как бы это узнавание не выдало ее.
– Когда он производил свое мокрое дело, кто-то сзади подкрался и стукнул, – продолжила рассказ подруга. – Он и не понял кто. Прибежал домой с расстегнутой ширинкой, приговаривая: «Выполним, Семен Петрович».
– Вот козлы! – поддакнула тетя Люда и участливо спросила. – И как он сейчас?
– Теперь нужду не может нормально справить, – пожаловалась подруга, – выскакивает из туалета, бегает по квартире, приговаривая: «Выполним, Семен Петрович».
– А кто такой Семен Петрович? – спросила тетя Люда.
– Не знаю, – словно бы опустела подруга. – Но самое главное: Солнышко и сам не знает.
– К психиатру обращались? – спросила тетя Люда огорченно.
– А как же?! – удивилась подруга. – Таблетки даем…
Тетя Люда шла домой и раздумывала: «Жалко, конечно, парня, но надо воспитывать лучше, тогда бы и жил, не зная Семен Петровича. Сковорода – она как лотерея…», и как вернулась домой, опять присела возле окна, выходящего в сторону подъезда, а сковородку положила возле руки, чтобы не пришлось на кухню бежать.
***
Об истинной подоплеке этой истории Квашняков, конечно, никогда не узнал. Солнышком его давно не называли. Но тот таинственный удар по голове, после которого и стало возникать потрескивание между ушами, провоцировавшее тягу к сложению стихов, он теперь оценивал не иначе, как божественный.
Женился он все-таки на дочке тети Люды, но жизнь не сложилась, потому что иногда обострялось психическое расстройство, он выскакивал из туалета с криком «Выполним, Семен Петрович!» и выводил физиологические причины, где придется, но тетя Люда, пока была жива, возвращала дочку к мужу, из чувства вины перед Квашняковым. А сейчас Квашняков, сидя в одиночестве, уже давно зная, кто такой Семен Петрович, вновь и вновь возвращался к новорожденному четверостишию, но, отчаявшись написать продолжение, включил ночной канал спутникового телевидения, а потом уснул, и снилось ему…
ТАЙНОЕ СОВЕЩАНИЕ
«Мастерство тирана состоит в воспитании людей таким образом, чтобы они, ощущая себя свободными, исполняли его волю».
Каждый умный – дурак по-своему – это Хамовский знал, поэтому при выборе кандидатуры на столь важную должность, как главный редактор телерадиокомпании маленького нефтяного города, собирался выслушать советников и отдать предпочтение тому из их предложений, в котором прозвучит имя человека, уже выбранного им. Таким образом, Хамовский избегал ответственности: в случае ошибки он получал виноватого, в случае успеха, вся слава доставалась ему.
В его кабинет прошли Квашняков, Бредятин, начальник отдела информации и общественных связей или проще – пресс-секретарь, а еще проще – советник, и Лизадков, заместитель по кадровой и прочей политике.
Лицо-маска Квашнякова излучало готовность действовать несмотря на усталость и предпенсионный возраст.
Седые спутанные волосы Бредятина, нависавшие на глаза, сорная борода и усы, скрывавшие органы, ответственные за служебно-плутовскую речь, делали его схожим со злой бездомной болонкой, готовой облаять и укусить.
Упитанный, розовощекий Лизадков олицетворял чиновничье благоденствие.
Все трое уселись перед Хамовским.
– Итак, господа, кто будет вливать в головы горожан нашу политику? – интригующе вопросил Хамовский и оглядел собравшихся, замерших в ожидании понуждения указующим дулом его перста. – Прошу, ваши предложения и советы. Начнем с вас, Бредятин.
– Что-то с варягами не получается. Тут нужен свой, городской – Бредятин едко глянул на Квашнякова, который, будучи приглашенным из другого города, возглавлял газету, первенство в создании которой Бредятин приписывал себе. – Я бы поставил главным редактором Валер – заместителя Куплина. Человек она проверенный, в коллективе ее уважают.
– Хорошо, – одобрил Хамовский. – У нее есть плюсы. Лизадков, что у вас на Валер?
– Стерва она недурная, – усмехнулся Лизадков. – Работая в районном телевидении, замуж вышла за инвалида. Не понравился. Бросила его с ребенком и переехала в наш город. Здесь нашла молодого телеведущего Павшина. Женила на себе. Нервная, невыдержанная особа. Она вас подставит.
– Хорошее замечание, – согласился Хамовский. – Что ответите Бредятин?
– Валер – человек по-муниципальному талантливый, – ответил Бредятин. – А до семейных дел – не знаю.
– Ваше мнение, Квашняков, по данной кандидатуре? – спросил Хамовский.
– Через год ваши перевыборы. Вам нужен человек уважаемый в городе, который, став главным редактором, усилит ваше влияние, – аргументировано изложил Квашняков. – Валер среди жителей не популярна. Считаю, надо назначить главным редактором Алика. У него техническое образование. С телевизионным оборудованием разберется. Он прекрасный журналист. Протестная часть населения его поддерживает.
– Только не Алика, – отмахнулся Бредятин. – Не надежный. Работая под моим началом, не подменил меня на период отпуска. Деньги ему надо…
– С деньгами на должности главного редактора у Алика проблем не будет, – напомнил Хамовский.
– Семен Петрович, он же против вас выступал, – встревожился Бредятин, чувствуя, что побеждает предложение Квашнякова.
– Это было давно и видно, что парень образумился, – успокоил прошлое Хамовский. – А огоньку нашей телерадиокомпании не хватает. Ваше мнение Лизадков.
– Нормальный парень, – ответил Лизадков. – Но есть еще один человек, способный претендовать на место руководителя телерадиокомпании – Вера Пальчинкова – редактор радио. Она – грамотный специалист, работает давно.
– Вспомните, как она коллектив радио объединила и своего начальника Лучину сожрала. Зачем нам профсоюзный крикун на посту главного редактора? Вам, что подавшейся в депутаты Матушки мало? – взъелся Квашняков.
***
Чиновники и обеспеченные жители маленького нефтяного города относились к инакомыслящим, как стайные хищники – к жертвам. Матушка, возглавлявшая в городской больнице профсоюзный комитет, была человеком, к которому шли обиженные властью и находили слова утешения. Она снискала славу народной защитницы, создавала общность жертв, что не давало власти пожрать их порознь. И эта общность на любых выборах откликалась значительным числом голосов, таким, что Квашняков боялся, как бы Матушка не выступила против Хамовского. Тогда Хамовский потерял бы работу, а вместе с ним и все его приближенные, в том числе – Квашняков.
Алик когда- то знался с Матушкой, выпускал газету и листовки против Хамовского и самого Квашнякова… Прошлое донимало Квашнякова, словно забытые на диване иглы. Уколы застрявших впечатлений от подлостей, которые он применил к Алику, а в подлостях Квашняков был, что профессор, возвращались к нему, как только Алик попадался на глаза.
«Любыми способами из организации, любыми», – мечтал он.
А куда выжить человека, угодного Хамовскому, как не на повышение?
– В Алике я сомневаюсь, – урезонил Бредятин. – Он может выкинуть фортель в самый неподходящий момент.
– Все может быть, но у нас есть страховка, – обнадежил Квашняков. – Через год вступают в силу поправки к закону о местном самоуправлении, где муниципалитеты не будут иметь права иметь собственное телевидение. И мы сможем его уволить. В конце концов, мы можем и договор заключить на год.
– Останавливаемся на Алике? – спросил Хамовский.
– Я согласен, – удовлетворенно выдохнул Лизадков, радуясь, что не получил ни заданий, ни ответственности.
– Тогда надо использовать его на полную, – вставил Бредятин обязательства Квашнякова. – Пусть делает с вами еженедельные интервью по аналогии, как на ТВЦ делают интервью с московским мэром. И надо внимательно следить за его работой.
– Итак, Александр Васильевич, ваше предложение принято, – завершил совещание Хамовский. – Теперь вы ответственны за Алика. Справитесь?
– Справлюсь, Семен Петрович, – ответил Квашняков. – Любой ларец открывается разными способами и без ключа, а Алик давно уже открыт.
– Тогда все свободны, – произнес Хамовский, хлопнул ладонями, потер их, откинулся на спинку кресла и задумался:
«Лижут всегда поверхностно, язык глубоко не проникает. Язык ласков и осторожен. Глубоко проникает скальпель, но его вторжение болезненно. Нашим СМИ не хватает остроты. Конечно, Алик – это риск, но он не дурак, и поймет, что эта должность – оплата неудобств, которые он терпел. Судя по его поведению, он способен к компромиссам, способен прощать, а отступники хороши забвением прошлого пути, страхом и подчинением…»
ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
«Каждый сам порождает врага, от которого страдает и даже гибнет».
Новенький двухэтажный особняк редакции газеты маленького нефтяного города выделялся средь окружающих его деревянно-серых жилых домов, как башня феодального замка, средь обложенных изнуряющей данью деревень. Хлопнув тяжелой дверью, Квашняков вышел из него на следующий день в очень хорошем расположении духа, похожем на состояние влюбленности. На его лице-маске даже разгладились морщины, что придавало лицу-маске такую же аккуратность, как отглаженным затертым штанам.
У подъезда редакции опять стояла сине-зеленая «девяностодевятая» Алика, которую тот всегда, когда не было «Волги» Квашнякова, ставил на ее место как можно ближе к входу, а сейчас, приоткрыв дверцу, готовился сесть за руль.
«Опять протестует, показывает, кто тут главный, – оценил постановку машины Квашняков. – Распирающий пузырь гордости либо протыкают, либо выпускают».
– Алик, подвези меня до администрации, – дружелюбно и в то же время по-хозяйски попросил он. – У меня к тебе предложение.
– Хорошо, – мигом согласился Алик.
Добрые отношения с Квашняковым стали для него частью бытия, и хотя он называл его в своей газете «Дробинка» ГовСаней, добавив к имени шефа прямокишечную приставку, но прошлое внешне забылось, а о мстительности Алик старался не размышлять.
Квашняков сел в машину и начал без предисловий, поскольку в маленьком нефтяном городе все дороги коротки, а дорога от редакции до администрации и того короче.
– Алик, я смотрю, тебе скучно работать в редакции, – произнес Квашняков тоном, не допускавшим сомнений.
– Нет, иногда интересно, – ответил Алик, хотя в целом Квашняков был прав.
Сложно работать с интересом над повторяющейся из года в год информацией, где истории всех приятных для администрации героев очерков и зарисовок начинаются с фразы: «приехал на три года, а остался навсегда», а оканчиваются фразой: «и сегодня город не узнать».
Сложно бесконфликтно общаться с сотрудниками, которые предали, оклеветали его.
Если бы не книга, которую он втайне готовил…
– Я вижу, как ты работаешь, – укорил Квашняков. – На больничные ходишь…
– Никто не застрахован, – прервал Алик. – Но у меня достаточно наград.
– Вот я и предложил Хамовскому назначить тебя главным редактором телерадиокомпании, чтобы ты не заснул окончательно. Глава согласен, – сказал Квашняков. – Как тебе предложение?
– Хорошее, но надо подумать, – успокоил себя Алик, согласно тещиному изречению «нашел – не радуйся, потерял – не плачь». – Да и что думать? Пусть вначале глава сам предложит. Может, передумает.
– Нет, это решено, – объявил Квашняков. – Соглашайся. Сможешь купить лучшую машину. Спасибо, что подвез. Кстати, ты тоже выходи. Хамовский хочет тебя видеть.
***
В коротком разговоре с главой Алик выторговал пару недель на раздумье и ушел. Квашняков проводил его понимающим взглядом.
«Из людей, предавших свои мечты, получаются прекрасные уничтожители чужих грез, – это он знал по собственному опыту и по опыту коллег. – Алик деньги любит, он, конечно, ступит на путь, с которым боролся, разрушит свое прошлое собственными руками, и станет одним из нас…, а там я ему припомню старые обиды»
«Возможно ли, остаться человеком средь системного аппаратного мира, притвориться созвучным ему и сохранить себя? Возможно ли, много зарабатывать, но не продаться? Или – коль мне предложена властная должность, то я уже часть чиновничьего мира, а оценивая себя, просто не вижу, что идеалы мною уже утеряны? Где истина?» – на эти вопросы пытался ответить Алик в последующие дни.
РОДСТВЕННЫЙ СОВЕТ
«Счастья на всех не хватает, даже внутри одной семьи».
Один из опальных чиновников, снятых Хамовским с должности за эгоистическое воровство, состоял в близких знакомых Алика и звали его Глеб. Чрезмерно сытая и малоподвижная по-северному жизнь, запиваемая водкой и пивом, сделала из Глеба изрядного толстяка, внутри которого поживал умный и опытный чиновник, знакомый с нравами и этикетом властьимущих.
В бытность, когда Глеб был высоким начальником в маленьком нефтяном городе, его квартира регулярно наполнялась родственниками, местными высшими чинами и проходимцами-предпринимателями, с которыми Глеб иной раз делил бюджет своей организации. Живой и веселый нрав Глеба, его приветливость вытягивала из гостей любопытные разговоры, а московская академия государственной службы, оконченная им, придавала его советам основательность.
Именно к нему и направился Алик, чтобы рассказать о предложении Хамовского. Зная традиции приема гостей в квартире, куда он направлялся, Алик купил несколько бутылок пива…
– Мне странно это предложение, – искренне сознался Алик, сидя за кухонным столом. – Я их так утюжил в своей газете, когда был депутатом, а меня – на повышение. Кусок мяса, оказавшийся в ложке, тоже в какой-то момент принимает ее за эскалатор – за возносящее к небу крыло. Здесь есть недосказанность. Могут сожрать.
– Ты их давно не критикуешь, – напомнил Глеб. – Они это видят и хотят накануне перевыборов сделать тебя ручным.
– Но, если я соглашусь, то я попадаю в число сторонников Хамовского, – выдал сомнение Алик. – Цвет стаи распространится на меня.
– Ты и сейчас под ними. Сам рассказывал, как Квашняков твои материалы режет, – усмехнулся Глеб.
– И мне кажется, если я откажусь, долго в газете не проработаю, – предположил Алик.
– Скорее всего, – согласился Глеб. – Отказ воспримут, как вызов. Там ничего не забывают.
– Но с другой стороны, телевидение – не газета, а работа директором – не мое, – продолжил самокопание Алик. – Мне надо будет учиться.
– Можешь не сомневаться, – согласился Глеб. – Поэтому, когда Хам будет заключать с тобой договор, оговори учебу за счет казны.
– Хорошая мысль, – похвалил Алик. – Как говорил мой отец: «дворником всегда успеешь…»
– Я думаю, они берут тебя на время выборов, – прервал Алика Глеб. – Проси, чтобы контракт был заключен на несколько лет. Ладно, хватит о делах, а то пиво выдохнется.
Через две недели Алик согласился с предложением Хамовского и учел все советы Глеба.
ИНТЕРВЕНЦИЯ
«Чтобы избавиться от вредителей надо в контакты с ними добавить яда».
В просторный кабинет главного редактора телерадиокомпании Алик вошел вместе с Хамовским и Квашняковым. Он сам настоял на такой форме представления себя, по аналогии с тем как пять лет назад Хамовский ввел Квашнякова в противно революционно настроенный коллектив редакции газеты. Тогда фигура главы города, словно кинутая в костер глыба льда, погасила пламя борьбы против стороннего назначенца. В этот раз все прошло и того проще. Телевидение и радио оказались безгласыми. Сотрудники телерадиокомпании хмуро прошли в кабинет, созванные громкоголосой секретаршей, выстроились вдоль стены, молча выслушали слова Хамовского о назначении Алика их начальником, и так же молча разошлись по рабочим местам.
Когда Алик остался наедине с Хамовским, тот внезапно дал искренний совет:
– Ты, главное, не мешай им, они знают, как делать телевидение. Смотри и учись.
Хамовский ушел, Алик сел в кресло главного редактора и почувствовал себя неуютно. Он вспомнил слова Глеба, сказанные на прощанье:
«Даже несогласная шестеренка работает на общую идею движения. Тебе не удастся уйти от выражения идей системы, коль ты работаешь в системе.
Если ты, находясь в системе, захочешь построить новую систему, – это будет равносильно смене автобусного маршрута. Пассажиры не поймут отклонений от курса, даже, если новый маршрут – наилучший, потому что – он не тот, к которому привыкли. Он изменит планы и привнесет трудности. Он заставит нервничать. А те пассажиры, которым новый маршрут необходим, не сядут в этот автобус и не поверят ему, потому что на нем не тот номер».
***
Первое знакомство
«Если в жизни возникают беспокойства, значит, вы вошли в зону ее турбулентности».
В дверь осторожно постучали.
– Войдите, – крикнул Алик.
Заглянула секретарша телерадиокомпании Ольга Бухрим. Она, ярко улыбаясь, словно за нее сватался долгожданный жених, радушно произнесла полумужским прокуренным басом:
– Может, с нами чаю попьете? Заодно и познакомимся.
– Хорошо, – согласился Алик, примеряя на себе неудобную рубашку новых взаимоотношений. Подобное приглашение он слышал первый раз в своей жизни.
В небольшой кухонке, располагавшейся прямо напротив его кабинета, на столе уже стояла тарелка с обмазанными красной икрой тонкими шайбами батона, фрукты, нарезка копченого муксуна, а также кружки, через край которых перевешивались ниточки заварочных пакетиков. Возле стола, словно курицы у кормушки, в трепетном ожидании, выдаваемом и движениями, и взглядами, расположились Пупик, ее помощница по бухгалтерии Надежда Рыбий, завхоз Наталья Фазанова.
– О, какой у вас стол! – изумился Алик. – По сколько сбрасывались?
– Да, у нас кто что приносит, то и едим, – пустяково махнула рукой Фазанова, крепкая, наподобие танка, женщина.
– Ну, если будете сбрасываться, говорите, – попросил Алик, не видя ничего плохого в том, чтобы угоститься…
С журналистами сложились иные отношения.
– Извините, что прерываю ваше чаепитие, у нас проблема, – ехидно произнесла внезапно подошедшая Валер, та самая, что тоже была кандидатом на пост, занимаемый теперь Аликом. – Плоскосандров уволился, и на телевидении нет заместителя по технической части. Предлагаю Задрина. Он тут все знает.
– Возможно, вы правы, но мне надо познакомиться с делами, – ответил Алик, поглядывая на предательскую чайную кружку, заявлявшую о его праздных действиях, чуждых деятельному руководителю.
– Пока вы будете знакомиться, телевидение остановится, – парировала Валер, подминая Алика под себя.
– Хорошо, скажите ему, что я согласен, – вынужденно согласился Алик, и Валер радостно убежала.
– Жора, Жора, – зазвучал ее ищущий голос в коридорах телерадиокомпании.
– Правильно сделали, – похвалила Пупик, откусывая бутерброд. – Жора тут много лет, лучшего специалиста не найти…
Первые новости Алик решил снять с эфира, потому что напуганные увольнением Куплина журналисты в каждый сюжет вставили выступления Хамовского, превращая всю телепрограмму в единую хвалебную речь. Подобное даже в газете Квашнякова не допускалось. Он перезвонил Хамовскому.
– Считаешь, что перегнули палку? – спросил тот.
– Несомненно, – ответил Алик.
– Тогда снимай с эфира, – согласился Хамовский.
Алик вышел из кабинета, поднялся на второй этаж, где располагался съемочный павильон, и пошел на гул голосов.
– Новостей сегодня не будет, – громко озвучил он приказ среди журналистов.
– Проходите, угощайтесь, – предложила Валер и ехидно продолжила. – Отмечаем ваше назначение.
Бутылки вина и конька, бутерброды и нарезка из огурцов и помидоров, и вокруг весь цвет тележурналистики маленького нефтяного города: Валер, Павшин, Пухленко, Мышель, Задрина, жена новоиспеченного заместителя по технике, и телеоператоры: Ханов, Кузнечиков, Ступоров.
Алик не знал, что сказать. Хаос в поступках – хаос в головах. Хаос в головах – ошибки и просчеты. Он любил искренние редкие праздники, но о пьянстве в телерадиокомпании был наслышан. Водка лилась на экран через мозги журналистов. Зажравшуюся моль лучше выбрасывать вместе со всеми ее подругами и испорченной меховой шапкой, а это означало – менять коллектив полностью и быстро. Но как это сделать, не зная телевизионного производства? Расплата за прекращение трансляций – собственное увольнение.
«Я пришел работать сюда и не кем-то, а главным редактором, – подумал Алик. – Может мне удастся их изменить?»
– Застолья и пьянство надо прекращать, – сказал он.
Лицо Валер потемнело.
– Но ребятам иногда надо расслабиться, – прикрылась она маской народного защитника.
– Ходите в спортивные залы после работы, – предложил Алик.
– После того как с телекамерой и штативом по съемкам побегаешь, и руки, и ноги болят, – ворчливо произнес Ступоров. – Тут не до спорта.
– Это только кажется, попробуйте, а пьянство надо кончать, – сказал Алик и пошел прочь.
– Ничего, мы вас сделаем своим, – пьяно бросил вслед Павшин…
***
Спокойную ночь, словно выкрик из-за угла, вспорол телефонный звонок. Перья сна еще витали перед глазами Алика, а рука уже прижимала телефонную трубку к уху.
– Алло, – чужим голосом произнес он.
– Это вы, Алик? – донесся истеричный голос нового техника телецентра Оксаны Грязевой, дочки Фазановой, которую та попросила принять на освободившееся место.
– Да, – уже почти своим голосом ответил Алик.
– Тут на телецентр рвутся Павшин и Задрин, оба пьяные в стельку, требуют открыть, – нервозно затараторила Грязева. – Я тут одна и боюсь. Они могут меня попортить, а мне замуж. Угрожают, что если я не открою, то меня уволят.
Алик вспомнил лицо Грязевой, и ему стало плохо.
«Видно, они совсем перепились», – подумал он и уже своим голосом сказал:
– Передай им трубку.
Проход на телецентр преграждала решетчатая металлическая дверь, за которой Грязева сидела как желанный, но недоступный зверь. Телефон быстро оказался на другой стороне.
– Нам срочно нужно на телецентр, по работе, – в трубке раздался пьяно-веселый голос Павшина.
– Зачем? – спросил Алик.
– Я тут с Задриным. Надо передатчики проверить, – еле выговаривая слова, произнес Павшин.
– Вы пьяны и идите домой. Завтра проверите, если есть нужда, – ответил Алик.
– Мы не пьяны, – начал куражиться Павшин. – Врет она. Приехали по работе.
– Разговор закончен. Идите по домам, и передай трубку Оксане, – попросил Алик.
– Они пьяные, я их боюсь пускать, – повторила Грязева.
– И не пускай, – ответил Алик. – Иди в свою комнату…
***
Телерадиокомпания маленького нефтяного города оказалась настоящей стихией. Если не ломались передатчики, то ломались компьютеры, если сотрудники не выпивали, то не было творческого вдохновения даже на создание творений, не требовавших душевных усилий.
***
Еженедельно Алик собирал журналистов на так называемые планерки, раздавал задания и собирал личные планы. В заданиях он учитывал интересы администрации маленького нефтяного города и надеялся, что личные планы журналистов, будут связаны с их жизнью, проблемами, наблюдениями, хобби,… но ритм сердцам телевизионщиков задавала все та же администрация, ее подведомственные организации и пресс-служба нефтяной компании.