Аполлон Кучкин. Погоня за вурдалаком, или Синяя крыса счастья

Петриков Василий Иванович – темная, мутная личность тысяча девятьсот девяностого года рождения, чрезвычайно гордился своим необычным псевдонимом.

Надо сказать, что трудился Петриков отнюдь не в госучреждении и потому, псевдоним был ему крайне, можно сказать, жизненно, необходим.

С детских лет Петриков испытывал тягу к экспроприации – чужого у чужих. Свое имущество Петриков холил и лелеял, и всячески пресекал любые попытки его у себя отнять.

Тырить мелочь по карманам Петриков начал еще с младых школьных лет, вступив на скользкую тропу порока, затем, продолжил, но уже в автобусах и трамваях, а, так же, домах, зданиях и любых иных строениях, содержащих внутри себя различные материальные ценности.

Лишая людей денег и имущества, Петриков, вопреки мнению окружающих, себя вором не считал. Ни в коем разе.

Вор! Это звучит не гордо, а грубо.

Фи! Приземленно и не эстетично.

Петриков считал себя вольным художником, этаким благородным разбойником, лишающим богатых неправедно нажитого.

Помните – Дубровский?

Во-во! А, еще лучше – Робин Гуд.

Парень по имени Робин Гуд был не промах – прославился в веках задолго до появления большевиков, тоже бывших большими любителями чего-нибудь экспроприировать у богатых.

Вот так и Петриков – дубровствовал и имечко-псевдоним себе взял соответствующее. С корнями, аристократическое и романтичное.

А, то, что он, в отличие от того самого, благородного Дубровского, беря у богатых, не думал делиться с бедными, так, то – мелочи. Мелочи, и все тут. Ему, Петрикову, тоже кушать хочется каждый день, да и жить на что-то надо.

В общем, получив в очередной раз заказ на изъятие очередных материальных ценностей в пункте «а» и доставке их, без ведома хозяина ценностей, в пункт «б», Василий Иванович Петриков, не испытывал ни колебаний, ни сомнений.

Дело-то пустяковое – проникнуть, взять и удалиться.

Заказ, по правде сказать, образовался какой-то смутный – что, скажите на милость, можно изъять в доме самого обычного, штатного, среднестатистического пенсионера – пожеванную молью меховую шапку, или раритетный гаечный ключ, утащенный с завода в далекие, молодые годы?

Правда, посетить предлагалось какого-то заурядного профессора, до сих пор, не смотря на преклонный возраст, что-то там читавшего студентам местного вуза.

Звание профессора, по мнению опытного Петрикова, не значило ничего – бюджетник! Это звучит гораздо хуже, чем даже самозанятый. Что такого ценного можно обнаружить в бюджетных закромах? Уж точно, что не золото и бриллианты.

Но, расплачивались с Петриковым всегда в срок, без проволочек и до копеечки. Потому, получив невнятное распоряжение, описание затребованного предмета и срок исполнения акции, Василий Иванович отправился на прогулку.

Прогуливался дубровствовующий экспроприатор возле достроенного долгостроя, печально знаменитого на весь районный центр и, прохаживаясь, стал свидетелем того, как некий незнакомый, но ужасно подозрительный тип с собакой на поводке, выскочив из, нужного Петрикову, подъезда, стремительно растянулся на дороге, а затем, о чем-то коротко переговорив с тощей девицей в рыжих кудряшках, поспешно удалился в сторону ближайшего супермаркета, утащив за собой своего пса, похожего внешним видом на копну сена, отрастившую ножки и вздумавшую прогуляться по вечерним улицам.

Рыжеволосая девица в приметном сером костюмчике некоторое время маячила возле дома – она, по неизвестной Петрикову причине, не спешила возвращаться домой и заниматься хозяйством. Девица засовывала свой нос в различные укромные уголки, заглядывала под лавки, что-то делала на детской площадке и пыталась толкать мусорные баки.

– Не террористка ли, часом? – озадаченный Василий Иванович, теряя остатки терпения, наблюдал за хаотичными передвижениями подозрительной особы по просторному двору семнадцатиэтажки. – Не холодно ей шастать по ночам, в одном костюме. И, маньяк ни почем. Отчаянная нынче пошла молодежь. – покачал головой, не любящий свидетелей своих неправедных дел, Петриков. – Может быть она участница какого-нибудь шоу, и сейчас из кустов выскочит человек с аппаратурой и громко воскликнет: «Внимание! Улыбнитесь – вас снимает скрытая камера!»?

Демонстрировать свое лицо скрытой и открытой камере, Петриков, укрывающий свои таланты под звучным псевдонимом «Дубровский», намерения не имел. Слава – штука прилипчивая. Как прилипнет, так и потянется следом, а оно ему, Петрикову, надобно? Его дела требуют тишины и скрытности, можно даже сказать, что – интима.

Не нужны ему, Петрикову, ни лишняя слава, ни, тем более, свидетели.

Закончив с бесцельным шараханьем по двору, девица вскоре ушла, захлопнув двери подъезда.

Петриков хмуро усмехнулся – обычные пути, это для слабаков. Тем более, что благородный разбойник, с не менее благородным псевдонимом, знал точно, что заказанный к ограблению гражданин, отлично укрепил двери в свое жилище.

Но коварный Петриков избрал иной вариант проникновения и полез вверх.

Нет, он не отличался субтильным телосложением и не смог бы протиснуться в, неосторожно приоткрытую форточку, но, требуемое окно, вернее – окна балкона и без того оказались широко распахнуты и приглашающе сверкали при свете луны чисто вымытыми стеклами.

Жильцы нижних этажей старательно укрепили себя решетками на окнах, обезопасив от воров-домушников и всяких там любителей подглядывать в форточки, но для гибкого и спортивного, почти благородного Дубровского, забраться по решетке вверх, оказалось делом плевым.

Как он надеялся, коллекционер не ждет подвоха и мирно почивает на своем третьем этаже, отдавшись на милость Морфея.

Петриков полз.

Решетка неприятно холодила ладони, но перчатки смягчали обостренные чувства почти благородного разбойника. Жильцы семнадцати этажного дома мирно отдыхали перед своими телевизорами, ужинали, совершали гигиенические процедуры и занимались прочими повседневными делами, а темная личность в черной одежде, поспешно карабкалась вверх, почти достигнув нужного этажа.

Петриков отдышался – сейчас он находился на втором, забравшись на балкон и невольно наблюдая за тем, как обитатели квартиры яростно и самозабвенно ругаются, бросая в друг друга различными предметами, преимущественно, кухонной утварью.

– Милые бранятся – только тешатся. – с умилением подумалось Петрикову после того, как супруг, не рассчитав силы замаха, запулил в лоб дражайшей половине тарелкой. Лоб у половины оказался, на удивление, крепким, но заорала дамочка так, что благородного вора звуковой волной, обрушившейся на него подобно цунами, едва с балкона не снесло. Перепуганный и, вспомнивший про уголовный кодекс, супруг бросился утешать супружницу, а та, вероятно, испытывая к нему дикое чувство благодарности, принялась стучать благоверного по спине, приводя того в себя при помощи скалкой.

– Крутые страсти. – переходя к последнему этапу подъема, размышлял Петриков. – Какая экспрессия! Куда там Шекспиру! Скалка, она и есть, скалка. Как бы участкового не вызвали, при таком-то раскладе.

Оставив далеко внизу ссору любящих супругов, Петриков, зацепившись за подоконник, слегка расслабился – он почти на месте. Последнее усилие и твердыня профессора неизвестных наук падет, а банковский счет, почти благородного экспроприатора, пополнит весьма круглая сумма денег.

И тут случилось то, на что многоопытный и осторожный почти Дубровский, никак не рассчитывал.

На него напали.

В воздухе. На высоте.

А ведь он, Петриков, работает без страховки.

С пронзительным писком на голову незадачливого расхитителя материальных ценностей, обрушилось нечто. Это нечто, крепко вцепившись в волосы, выбившиеся из-под черной шапочки, залепило глаза Василия Ивановича чем-то плотным, темным и кожистым и Петриков, издав приглушенный вопль ужаса, изрядно прибавив в прыти, взлетел вверх, аки птаха небесная и суматошно всплеснув руками, ввалился на чей-то балкон, при этом больно шандарахнувшись затылком о твердый пол.

И, затих.

*

Проводивший приглашенного специалиста, страдающий от страха и недосыпа, пенсионер Дохлик, любовно перебиравший ворсистые жгуты на круглом, охранном тотеме шаманов африканского племени юмбаинути, был безжалостно вырван из нежных объятий, подкрадывающихся к нему сновидений и приведен в почти что боевую готовность.

Где-то рядом, фактически за окном, Афанасий Анатольевич отчетливо расслышал громкое хлопанье крыльев, приглушенный мат, придушенный хрип и грохот.

Вооружившись шваброй, крадучись на, полусогнутых в коленях, ногах и, поминутно крестящийся, Дохлик, осторожно, скрываясь в тенях и оставляя отпечатки комнатных тапочек на контрольно-следовой полосе, пробрался к своему собственному балкону и, распахнув двери, предварительно потыкав в темноту древком швабры, высунул голову из комнаты.

Никого!

Тишь, гладь, благодать и Луна во все небо.

Некоторое время Афанасий Анатольевич, близоруко щурясь, таращился в эту самую враждебную тьму, обмирая при вздохе-выдохе и опасаясь того, что с черной небесной выси на него обрушится клыкасто-крылатый ужас. Но, нет – где-то орала вздорная кошка, у соседей с нижнего этажа продолжалась вечеринка с битьем посуды и матами, его сопровождающими, но никаких теней и иных инородных объектов в воздухе, в районе балкона коллекционера, невооруженным взглядом не просматривалось.

Недобрым словом помянув оплаченного задатком специалиста, Дохлик с возмущенным треском захлопнул балконную дверь, пыхтя и отдуваясь, подтащил к ней тяжелую тумбочку и, с осознанием честно выполненного долга, отправился на боковую, совершенно позабыв принять привычную дозу валерьянки – в каплях, пилюлях и саше, которое он укладывал себе под подушку.

Рухнув головой на мягкое, коллекционер мгновенно заснул и пропустил все самое загадочное и мистическое, случившееся сразу после его отхода ко сну.

Очнувшись после незапланированного впадения в посторонний балкон, Петриков-Дубровский некоторое время провел в задумчивой неподвижности – лежа на полу, он пытался вернуть себя в настоящее, прилежно таращился в темноту и настороженно прислушивался.

Тишина стояла глухая.

Исходя из всего, Петриков решил, что ему повезло, в очередной раз и заслуженно. Он, столкнувшись с коварным нападением, отделался легким испугом и пульсирующей шишкой в районе затылка.

Ах, да – по голове сочилась вязкая, вонючая субстанция, размазываясь по волосам экспроприатора и приводя того в состояние угрюмой озлобленности.

Но, даже с учетом понесенных потерь, можно было утверждать, что Петриков почти не пострадал, а ведь мог приземлиться и не так удачно – на чужом балконе, а сверзиться с небес на землю, разбив не только затылок, но и весь организм. Вдребезги.

Затылок, разумеется, имел на этот счет свое личное мнение, тут же начав наливаться болью и горячить и без того, раздосадованного некими шероховатостями плана, Петрикова. Но, в конце концов, все закончилось благополучно – почти Дубровский попал в нужное место, сделал это в нужное время и теперь, приложив самую малость усилий и заполучив требуемый к заказу предмет, покинет чужую территорию тем же путем, которым сюда и проник.

Спускаться всегда легче, чем подниматься – в этом Петриков был убежден глубоко и полностью.

Поднявшись на ноги и натянув на физиономию шапочку, Василий Иванович сделал первый шаг в сторону выполнения ответственного задания и недрогнувшей рукой ухватился за ручку балконной двери.

*

Млада Великанова, будущая восходящая звезда Больших и Малых театральных подмостков, оправила на пышной груди восхитительное кружево, напоминающее собой морскую пену.

Это так часто пишут в любовных романах – «кружево, похожее на морскую пену».

Сорочка белого шелка, украшенная всевозможными изысками – кружевом, шитьем и всякими там блескучими штучками, стоила недешево. Очень недешево.

Бессовестно дорого, по мнению самой Млады, стоила сия тонкая безделица, но восходящая звезда ее все равно нацепила.

Как же иначе? Сегодняшний вечер – он особенный!

Млада скрестила на груди свои красивые руки, задержала дыхание, чувствуя, как горячо струится кровь по венам. Или, по артериям?

В общем, струится.

Дыхание восходящей звезды отличалось прерывистостью, глубиной и трепетом.

Ко всему прочему, Млада вылила на себя чуть ли не целый флакон отличных духов. По всей видимости, слегка переборщив, ибо теперь, кроме, как аромата фиалок, она больше ничего не могла унюхать.

Особенный день для Млады.

Она возлежала в особенной рубашке, на особенном ложе и поджидала особенного человека для особенной встречи.

Полно – человека ли? Для Млады он являлся всем – братом, другом, возлюбленным, поддержкой и опорой в одном лице.

Человек, кстати, не торопился и это начинало слегка раздражать будущую звезду – она тут вся истомилась, а, он, злодей, медлит?

Через приоткрытую балконную дверь тянуло прохладой. Приятный, осенний холодок охлаждал обнаженные руки и плечи нежной, томной девы. Да что там, блин, охлаждал? Млада замерзла, как дворовая собака, поджидая того самого особого человека, вся охладилась до состояния курицы в супермаркете и посинела, дойдя почти до такой же кондиции. И кровь больше не струилась по венам или артериям, а застыла, превратившись в почти заледеневшую жидкость. Зубы, к тому же, начинали чего-то там отбивать во рту, перестукиваясь под посиневшими от холода губами.

– Где его носит? – выдохнув облачко пара, нахмурилась грядущая звезда. – Так и околеть не долго, от таких-то томлений?

В этот момент прозрачная кисея на окне дрогнула и яркий свет луны закрыла темная тень.

– Ого! – обрадованная Млада слегка шевельнула замерзшими пальцами. Длинные, алые ногти – прекрасный образец маникюрного искусства зашевелились и щелкнули. – Парнишка-то, с выдумкой. С огоньком. Знает, шельмец, как угодить звезде. Не зря, значит, я здесь прохлаждалась, застыв в этой позе. Ну же, милый – удиви меня. Порази меня, и я откликнусь на твой зов со всем своим пылом.

Бледные щеки Млады Великановой слегка порозовели, но совсем чуть, почти незаметно. Красавица в шелковом пеньюаре задержала дыхание на выдохе и изготовилась.

Василий Иванович Петриков терпеть не мог шторы, особенно те самые, тюлевые – длинные, полупрозрачные, волнительно колыхающиеся под порывами ночного ветра.

Вообще, какой толк от подобной безделицы? От жары и яркого солнца – не укрывают, к тому же, пылятся и пачкаются, да и спрятаться за таким, простите, занавесом, честному экспроприатору, скажем прямо – затруднительно.

Отодвинув рукой, затянутой в перчатку, тюлевое безобразие, Петриков неторопливо просочился в комнату, щуря глаза и пытаясь что-либо рассмотреть в темноте квартиры.

Уши Петрикова возрадовались – квартира мирно почивала, сном крепким и праведным – не шаркали шаги, склонного к бессоннице, жильца, не бормотал телевизор, никто не спускал воду в туалете – просто раздолье для благородного разбойника.

Начав осторожное движение к центру комнаты, Петриков медленно полез в карман – там, в его глубинах, Василий Иванович хранил очень удобную для работы штуковину – маломощный, но очень надежный фонарик, которым так удобно подсвечивать места с затрудненным доступом. Например – тайники, сейфы и прочие вместилища материальных ценностей.

Нужный предмет, подлежащий экспроприации, скорей всего хранился в книжном шкафу, который, угрюмой громадой притулился у противоположной стены.

К нему Петриков и направился, рассчитывая управиться как можно быстрее и успеть прихватить пару-тройку часов крепкого и здорового сна. Созвониться с заказчиком и отчитаться о проделанной работе можно и утром. Время терпит.

Как это часто водится у людей пожилых и старомодных, посреди комнаты стоял огромный стол. Здоровенная такая бандура, темной полировки, неподъемная и трудно перемещаемая.

Чертыхнувшись, Петриков задел угол того самого стола, больно ударившись бедром, прищурился, обнаружив, что на столе возвышается какая-то массивная фигня и едва не заорал в тот самый момент, когда внезапно вспыхнув, всю комнату залил яркий электрический свет.

Случилось страшное.

– Спалился. – решил Василий Иванович, распахивая глаза. – Какая досада.

И в это время волосы зашевелились на голове у несчастного, вставая дыбом вместе с той самой, черной шапочкой.

На глазах у Петрикова, из самого, что ни на есть настоящего гроба, установленного на столе посреди комнаты, медленно и торжественно поднималась ОНА!

Она! Ослепительно-восхитительная, бледная, как смерть, прекрасная дева в развевающихся одеждах!

Петриков судорожно сглотнул, не в силах оторвать взгляд от чудного лика, восставшей из гроба, девы –о, да! Подобного зрелища ему еще никогда лицезреть не доводилось.

Темноволосое видение в белых, развевающихся по ветру одеждах, тянуло к Петрикову тонкие руки, жадно и плотоядно улыбаясь окровавленным ртом, из которого, о, ужас! торчали огромные, дико огромные, клыки!

Чудное виденье раскрыло глаза, медленно слизнуло алую кровь с полных губ и призывно улыбнулось в лицо обомлевшему домушнику.

– Иди ко мне, милый. Чего же ты медлишь?

«Милый», взвыв дурным голосом, засучил ногами, попытался, развернувшись на сто восемьдесят градусов, немедленно покинуть помещение, позабыв о материальных ценностях, так ему необходимых.

Вид бледнокожей и черноволосой дамочки с клыками и окровавленными губами до такой степени впечатлил почти благородного разбойника, что тот, не вспомнив о том, что находится на третьем, а, на самом деле, на четвертом этаже семнадцатиэтажки, был готов совершить мгновенный спуск, без всяких задержек, просто вывалившись в окно.

Очевидно, осознав то, что ночной гость, при чем, гость долгожданный, действуя не по плану и отступая от сценария, твердо вознамерился ее покинуть, темноволосая дамочка в белом, в буквальном смысле выпрыгнув из гроба, изогнув спину колесом и раздраженно шипя, завопила, старательно выпячивая вперед длинные, окровавленные клыки:

– Куда намылился, негодяй? Я, что, по твоему мнению, здесь просто так прохлаждаюсь? Из любви к высокому искусству? Немедленно вернись и согрей меня, мерзавец. Я тебя так просто не отпущу. Вон, смотри – у меня даже клыки примерзли, до того мне холодно. Вернись. Мне срочно требуется горячее питье и теплое покрывало. Нет, вы только на него взгляните – у меня кровь в жилах стынет, а он кочевряжится.

– Питьё? – Петриков скакал точно юный архар в Кавказских горах, не в силах оторвать взгляд от верещавшей дамочки, гипнотизировавшей его, точно удав кролика. – Она хочет горячего питья! Сейчас как вцепится в горло! Мама, зубища, зубища какие! Все, хана котенку.

Выпрыгнув из своего уютного гроба для того, чтобы слегка размяться и согреться, Млада Великанова пришла в глубокое негодование от того, что этот, с позволения сказать, помощник и ассистент, наконец-то изволивший вспомнить о том, что великая будущая звезда могла соскучиться и замерзнуть, никак не желает приступить к исполнению своих прямых обязанностей. Она, значит, тут лежала, изображала и играла, а он, хмырь неблагодарный, манкует и пренебрегает?

Как бы не так! От Млады Великановой еще никто не убегал безнаказанно.

– Вернись, – наглый ассистент совершенно точно вознамерился скрыться и при этом не оставить Младе ни термоса с кофе, ни теплого пледа. Да она тут околеет до утра без подогрева. – негодяй! Вернись, кому сказала. Дай я хоть обниму тебя, мерзавец. Подари мне частицу своего тепла. Согрей меня этой одинокой, холодной и долгой осенней ночью.

Услышав про частицу тепла, Петриков испугался еще больше – куда он попал? Что за страшную тварь прячет пенсионер – коллекционер в глубинах своей квартиры?

Как и всякий, уважающий себя домушник, Петриков слышал о том, то не каждый предмет старины прост и доступен к изъятию. Встречаются некие штучки, проклятые или заклятые, несущие смерть своим похитителям. Да-да, смотрел Петриков кино про расхитителей гробниц и мумии фараонов. Помнится, смеялся тогда сильно. Глупец! Но, кто ж знал, кто ж знал?

Дамочка с окровавленным ртом прекратила кокетливо извиваться в своем гробу и спрыгнула на пол. Петриков тут же пожалел, что не прихватил с собой на дело крест, чеснок и длинный осиновый кол. Глаза упырицы нехорошо сверкали, синюшные губы кривились, а зубы клацали от злости. Хищные алые когти воинственно щелкали, а босые ноги бодро шлепали по холодному полу.

Вскинув остренький подбородок, Млада твердо вознамерилась отобрать у ассистента хотя бы куртку – погреться. А, потом, можно и обратно в гроб – для полноты, так сказать, вхождения в образ.

Прощаться с литрами крови Петриков был не намерен, но вурдалачка надвигалась, неотвратимо как айсберг на, всем известный, Титаник.

– Врешь, не возьмешь. – взвизгнул Петриков, вспомнив о том, что в рабочей сумке у него находится тяжелая связка отмычек. – Н-на, получай упырица! – и метнул в страшную девку свой рабочий инструмент.

Немыслимым движением изогнувшись, кровососка уклонилась от летящих по воздуху предметов и прыгнула вперед, намереваясь впиться Василию Ивановичу в горло. Тот, взвыв дурным голосом, отшатнулся назад, на что-то наткнулся, побелевшими от ужаса глазами взглянул на незнакомого типа – к счастью, обычного, без клыков и крови на роже, подкатил глаза и рухнул на пол, отключившись во второй раз за последние полчаса.

Воспользовавшись временной неподвижностью объекта, Млада двумя руками вцепилась в плотную куртку мнимого ассистента, стащила ее с, внезапно упавшего и потому, неподвижно лежащего, тела и поспешно натянула теплую вещь поверх своего стильного пеньюара.

– Что здесь произошло, дорогая? – округлившие глаза Гамлета Аванесовича Гогулидце, являвшегося напарником Млады по театральной постановке «Невеста Дракулы и все-все-все», свидетельствовали о том, что молодой человек очень сильно удивлен, встретив на, снятой через подставное лицо, квартире кого-то еще, кроме своей партнерши по спектаклю.

– Твой ассистент сошел с ума. – капризным голосом пожаловалась Млада Великанова, постукивая зубами от холода и пережитого волнения. – пришел странно, ввалившись через балконную дверь и никак не желал выполнять свои обязанности. Я тут замерзла, как собака, вживаясь в образ, а, он, не принес мне ни пледа, ни кофе. Пришлось отобрать у твоего помощника куртку. Теплая. – похвалилась Млада, кокетливо хлопая ресницами.

– Это не мой ассистент. – мертвенно-спокойным голосом произнес Гамлет Гогулидзе, картинно заламывая руки и роняя в кресло свою, накачанную в спортзале, тушку. – Все пропало, моя дорогая. Они нас нашли.

*

Владелица косметического салона для животных «Лампапудель», Жизель Малявкина, вот уже третий день пребывала в диком нервическом расстройстве. Девушка отменила все ближайшие встречи, предоставила расчетный лист своей бывшей помощнице – Карабаджаковой Мадине Байрамовне и, закрывшись на замок, отгородившись от всего мира плотными полотняными шторами, позволила себе впасть в истерику.

Всё пропало! Вся жизнь Жизели Малявкиной летела под откос и она – умная, современная и деловая женщина, ничего не могла поделать с этой напастью.

С самого раннего, сопливого детства, обожающая животных, пухлощекая малышка Жизель мечтала о том, как став большой и взрослой тётей, она посвятит всю свою жизнь общению с животными. Она, Жизель, станет холить и лелеять братьев наших меньших, потому что только они, в отличие от большинства представителей гомо сапиенс, в полной мере способны оценить заботу и отплатить за любовь лаской, пониманием и преданностью.

Так в Каменске появился салон для домашних питомцев – «Лампапудель».

Жизель цвела и пахла – она любила животных, и они отвечали ей взаимностью. Умелыми руками хозяйка салона мыла, стригла, завивала и причесывала, красила и облагораживала, приводя капризных дамочек и нервных мужчин, владеющих этими самыми животными, в восторг и платежеспособное расположение духа.

Салон «Лампапудель» завоевал любовь и признание, став популярным, а Жизель, решив расширять успешный бизнес, взяла себе помощницу Мадине Байрамовну.

Именно Мадине Карабаджакова внесла еще одно новшество, организовав небольшое бистро для питомцев, в котором они могли слегка перекусить, дожидаясь своих процедур.

В общем, местечко стало общеизвестным, признанным и популярным.

И, как водится, не обошлось без завистников и недоброжелателей.

Зоомастерская «Фауна», расположенная в двух кварталах от салона «Лампапудель», вернее её владелец, Бугаев Пётр Павлович, почувствовал ощутимый отток клиентуры.

Владельцы и владелицы всевозможных любимцев предпочитали иметь дело с улыбчивой и гостеприимной Жизелью Малявкиной, а не с Петром Павловичем – здоровым, бородатым громилой, внешний облик которого, полностью соответствовал его говорящей фамилии.

– Коновал! – возмущалась Жизель, накапав себе капель Зеленина и выпивая их залпом после яростной перепалки с конкурентом, имевшей место быть на оживленном пятачке перед мэрией. – Что он себе позволяет, этот невоспитанный тип?