Господин исполнитель

Последние отголоски второй части концерта растворились где-то в глубине сцены. Прошелестели по залу вздохи умиления, кашель завистливой досады, пробежались по рядам шепотки на цыпочках, прошуршало бумагами жюри. Цунами третьей части концерта обрушилось и подхватило сидящих в зале. Не утонуть было невозможно: напор мятущихся чувств великого композитора вовлёк слушателей в гигантскую вселенскую воронку. Поток музыки затопил зал и бился в стены, как невидимые морские волны. Кружилась в феерическом водовороте музыкальных гармоний Аля, уцепившись за рукав папиной джинсовой рубашки. Гигантское течение чувств подхватило и унесло из реальности романтичного Михаила. Где-то у берегов своей молодости переживал волнение директор Шахов. Песчинкой в вихре звуков ощущала себя Вета. И только Леонид Беленький с пика недосягаемости отстранённо наблюдал за происходящим в зале.

И вот, когда волшебство гармоний и мастерство таланта пианиста близки были к точке апогея, произошло Что-то. Это Что-то было невидимым и страшным. Таким страшным, что тишина в зале вдруг стала мёртвой, как в склепе, тяжёлой и душной. Онемение сковало и поклонников Кречетова, и оппонентов, отчего картина в зале напомнила Лёнечке момент детской игры «Море волнуется раз, море волнуется два», когда на счёт «три» играющие превращаются в каменные изваяния. Позы бывают до того нелепы – обхохочешься. Так и сейчас: зал представлял собой музейное собрание истуканов. Странно смотреть: как по команде слушатели открыли рты и выпучили глаза, – ну точно человекообразные рыбы.

Внезапность произошедшего парализовала зал на несколько секунд. Потом отпустило. Сквозь возникший хаос перешёптываний, ахов и покашливаний пробивались возгласы: «Ах, как жалко, как жалко!» Мужчины чесали подбородки, женщины прикладывали платочки к глазам. Какие-то молодые люди торопливо покидали зал, на ходу включая мобильники. Профессор Добрышев покачивал головой из стороны в сторону, как китайский болванчик-будда слоновой кости из Лёниного детства. Тимычева Танька заламывала руки. Тимофей успокаивал её, поглаживая по плечу. Милая особа, прихлопнув невольный вскрик ладошкой, так и сидела не шелохнувшись, как припечатанная. Не находил, да и не мог найти Леонид жену Влада, потому что понятия не имел, как она выглядит, эта звёздная жена, но мысль о ней в его голове всё-таки промелькнула: ей-то всё это как? Не она ли – та девушка? Вскочила как ошпаренная с первого ряда. Несётся к выходу. Каблучища стучат, как набат. Не то рыдает она, не то хохочет в истерике?

Пока вёл наблюдения ироничный Лёнечка, Аля дёргала папу и задавала в пятнадцатый раз один и тот же вопрос, как заводная говорящая кукла: «Что с ним, папа?! Что с ним?!» Михаил откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы в замок и просто ждал финала, поскольку изменить уже ничего было нельзя. Точно так же думал и Леонид, и все-все в зале. Только Лёня не убивался, как половина присутствующих, и не злорадствовал, как другая половина. Он радовался, тихо и светло: теперь у него, кого ещё никто не знал как композитора-экспериментатора Беленького, всё будет лучше прежнего. В отличие от Михаила, он не стал ждать формального финала, а просочился через двери балкона в фойе и спустился к выходу. Ему были известны повадки друга: в поражении ему не мил белый свет, и сейчас тот постарается исчезнуть. Вот тут он и подкараулит свою добычу.

Теперь, когда охотник притаился на перехвате, самое время ответить на вопрос: что с ним, с абсолютным претендентом на главную премию? Что случилось, от чего всех свело в конвульсиях?

В тот момент, когда гармонии музыки и мастерство таланта исполнителя сошлись в зените и чаемый триумф уже подмигнул пианисту по-свойски с вожделенного Олимпа, в сознании Кречетова произошло короткое замыкание. Мгновенная вспышка разорвала цепь музыкальных образов, и звуковое полотно третьей части концерта стало расползаться на странные звукосочетания. Кречетов почувствовал, что вылетел из пилотского кресла и несётся вне корабля в заполненной звуками Вселенной. Похожие ощущения мог бы испытывать машинист в рубке скоростного экспресса, сошедшего с рельсов, – он летит в никуда, подчиняясь силе инерции. Кречетов видел руки, скользившие по роялю, но чьи это руки?! Они играли совсем не то, что играл оркестр и что слышал Кречетов внутри себя. Пальцы не подчинялись ему, он их никак не ощущал, хотя не могли быть ничьими, кроме его собственных. Как во сне, он видел эти руки, которые отделились от тела и продолжали играть что-то своё, а его сознание плыло в пространстве, словно в замедленной съёмке, не имея над руками и телом власти.

Зал же наполняли неприятные, чуждые созвучия, царапающие слух искушённых ценителей, знающих Первый концерт Чайковского до последней ноты. Странные звуки сыпались из-под пальцев пианиста, сбивались в комки грязи и безжалостно портили прозрачную ткань гениального сочинения. Слушатели оглядывались на соседей, желая убедиться, что это только почудилось. Увы! Лица соседей тоже были искажены гримасой. Спустя несколько мгновений до всех окончательно дошло, что пианист играет не то, что написано в партитуре. Окончательно очнувшись от гипнотического сна солнечных гармоний, слушатели застыли, осознавая чудовищность происходящего.

Члены жюри, в свою очередь, услышали собственными ушами, что в заключительном разделе третьей части концерта конкурсант играет не тот текст. Солист вёл себя при этом более чем странно. Он вдохновенно близился к финалу как ни в чём не бывало! Но так только казалось. Просто Кречетов был великий артист. На самом деле, как только он очнулся от выверта сознания, мысль, прострелившая взбудораженный мозг, была: «Провал! Это – провал!» Вскипевшая злость на себя и на весь мир охватила его, но она же заставила его играть дальше – яростно и неудержимо, как стихия. «Я всё равно доиграю этот проклятый концерт!» – скрипел он зубами. И выбивал из рояля оглушительные аккорды финала, приговаривая: «Нате вам! Нате! Нате!!!» Когда-то очень давно его учили, что лучше оставить плохое впечатление, чем не оставить никакого. Надо же – совет пригодился! «Вот вам ещё!!!» – крушил рояль взбешённый артист. Через несколько минут всё было кончено. Рывком он сбросил руки с рояля и стремительно выбежал за кулисы. Шум аплодисментов смешался с пронзительным свистом. «Что ж! – огрызнулся Кречетов, сжимая кулаки. – Зато запомнят!»

Только за кулисами до него окончательно дошло, что произошло. Катастрофа, гибель всех надежд… Он на секунду остановился в нерешительности, не зная, куда себя деть. Какие-то люди бросились было ему навстречу, но вид его, наверное, их испугал, потому что они отступили, освобождая проход. Он не помнил, как очутился в каком-то тёмном углу за сценой, зато помнил, как методично бился головой о холодную бетонную стену. Будто это могло ему помочь. Как колотил по стене кулаками. Как хотел боли, много боли, много нестерпимой боли. Но боли не чувствовал. И осознание краха всей жизни разрывало его изнутри. «Провал!!! Позор! Ч-чёрт! Что это было?! Все планы! Всё к чёртовой матери!» Это конец, конец карьеры, конец всему, о чём он мечтал. Злость перемежалась с отчаянием, противная влага застилала глаза. Он оглянулся: не наблюдает ли кто за ним? И, воспользовавшись тем, что все отвлеклись, слушая выступление очередного конкурсанта, устремился к лестнице, чтобы поскорее покинуть это злосчастное место. А там… Неважно что – верёвка или горсть таблеток…

Но не тут-то было.

– Господин Кречетов! Господин Кречетов! Можно вам задать несколько вопросов? – множество людей с видеокамерами и фотоаппаратами, перекрикивая и перебивая друг друга, хлынули на пианиста.

Наскакивал щупленький, с проплешинами на сухонькой голове морщинистый человечек с микрофоном в волосатой руке. Другой рукой он активно отталкивал напористую крашеную блондинку в джинсах в утяжку и лаковых туфлях на шпильках:

– Владислав! Вы только что попутали все карты жюри! Несколько вопросов к вам как экс-претенденту на первую премию! Скажите, что с вами случилось? Вы можете объяснить? Это так загадочно! Ведь на втором туре вы никому не оставили шансов! И вдруг!..

– Скажите, какой расклад вы видите теперь, когда вмешались потусторонние силы и вы сброшены с олимпа единственного претендента на высшую награду? – шепелявил долговязый шатен с проволочными кудрями, в очках с чёрной оправой и линзами, толстыми, как бутылочное донышко. Он пришлёпывал толстыми губами, разбрызгивая слюну, и подсовывал видеокамеру прямо под нос Кречетову.

Кречетову хотелось плюнуть долговязому в морду и послать его подальше. Но… он натянул дежурную улыбку. Он должен быть в образе!

– Как с позиций российского музыканта, сделавшего карьеру за границей, вы можете оценить уровень престижа конкурса Чайковского? Что вас, успешного за рубежом пианиста, лауреата солидных международных конкурсов, заставило принять участие в московском? Добиться признания властей? Испытать себя ещё раз? – седоволосая дама с ярким макияжем куклы Барби пробивалась сквозь толпу обступивших Кречетова плотным кольцом корреспондентов.

– Ваше поражение – ваша победа! Что вы намерены делать, господин Кречетов? Планируете ли вы взять реванш на следующем конкурсе?..

Момент, когда можно было исчезнуть, упущен.

Он в ловушке дотошных газетчиков и телевизионщиков. «Помирать – так с музыкой!» Пришлось удовлетворить любопытство журналистов.

На следующий день газеты новой России перебивали друг друга в подробностях несуразного происшествия, случившегося у пианистов на заключительном туре конкурса, открывшего миру Вэна Клайберна, Владимира Ашкенази, Барри Дугласа. Красной нитью через газетные статьи сквозила мысль: «мальчик», несомненно, был, имел предпосылки к открытию, как свидетельствуют очевидцы, но злой рок или ирония судьбы не позволили «мальчику» стать триумфом и гордостью конкурса Чайковского. Толковали и о самом конкурсе, о его пошатнувшемся престиже.

Оказалось, что и членам жюри конкурса пришлось не сладко: не давать же лауреатство за правильно сыгранные ноты? Яркое дарование Кречетова сделало его единственным и бесспорным претендентом на высочайшую награду этого тяжелейшего музыкального соревнования – каторжного марафона. Но роковая случайность сыграла с ним злую шутку. По правилам он выбывает из списков не только кандидатов на Гран-при, но и лауреатов. И кому отдавать главную премию? Да просто некому! Уж если честно, кто-то играл чистенько, но без божьей искры, кто-то «мял мешки с картошкой», разбивая фортепиано силовыми приёмами, а кто-то утомлял своей правильной бездушной игрой нот, а не музыки, как утомляет бухгалтерский отчёт…

Известный корреспондент авторитетной газеты иронично замечал, что после развала Союза всё в этой стране шатко и неустойчиво. В частности, конкурс Чайковского, когда-то привлекавший блеском и пугавший сложностью, потускнел, как старый медный чайник, и превратился в арену музыкальных соревнований, чем-то схожих с гладиаторскими боями.

Влиятельный профессор из жюри конкурса посетовал в интервью, что в новой России замучились искать национальную идею, а почему бы не возвести в статус национальной гордости этот самый конкурс Чайковского? Почему бы нашему Президенту не взять его под свой личный патронаж? Вот бы и задали тон – и мировому сообществу, и молодому своему поколению. Разве это не то, что нужно сейчас нашему больному социуму? В продвинутых странах такое покровительство классической музыке – дело высшего престижа.

Другой, не менее уважаемый Маэстро поведал корреспонденту тайны влияния звуков на сознание людей:

– Музыка родилась одновременно с творением мира, – повторил он слова древних, – вселенная звучит. Но слух человека не улавливает небесных звучаний. Их воспроизводит музыка, в ней отражение космической гармонии. Те, кто наделён способностями улавливать её в потоке хаотичных звуков, владеют тайной музыкальных заклинаний. А заклинания эти обладают огромной силой.

Маэстро закончил интервью словами:

– Музыка может вылечить. Недаром фараоны создавали оркестры, чтобы поддерживать хорошее здоровье. А может и убить. Все слышали про казнь барабанной дробью. У классической музыки особенная власть – даже если человек не любит, но слушает её, коэффициент интеллектуальности, о котором так модно сейчас говорить, у него повышается.

Провал на конкурсе только разжёг любопытство общественности к личности Кречетова. Его ответы в прессе на вопросы досужих корреспондентов потешили любопытных на славу.

«О конкурсах? Их в мире сейчас не перечесть. Поучаствовать в конкурсе стало обычным делом, всё равно что… в казино сходить. Понятно, в каком смысле: играть могут все, кто заплатил взносы. И конкурс Чайковского не исключение. Система оценок жюри – особый разговор. А личные договорённости членов жюри! В результате в финал проходят далеко не те, кого хотелось бы услышать. Что удивляет даже самих членов жюри. Потому на Московский конкурс исполнители из Европы и Америки не стремятся. А молодые музыканты из Юго-Восточной Азии едут, потому что обучаются у наших профессоров – тех, что уехали из страны после распада Союза – и перенимают традиции русской школы».

«Вы спрашиваете про расклад. Знаю одно: после моего выхода из игры результаты конкурса не обойдутся без влияния фирм-производителей роялей. Поставщики роялей заинтересованы, чтобы концертирующие музыканты выбирали именно их марку. Понятно, что и здесь существуют свои правила и методы».

«Чем определяется престиж конкурса? Для исполнителя – удачной музыкальной карьерой. Конкурс Чайковского, как и конкурсы Вэна Клайберна, Королевы Елизаветы в Брюсселе и Шопеновский в Варшаве, – самые престижные в этом смысле в мире. Хотя мне давно уже кажется, что музыкальные конкурсы – как сделка с дьяволом, которую заключила классическая музыка со средствами массовой информации, чтобы избежать забвения. Классику оттесняют агрессивные музыкальные течения, которые могут оплачивать площадки для выступлений. Почему могут? Потому что их музыка – звучание раскрепощённых инстинктов, там заложен код: всё дозволено! Это нравится, за это готовы платить. Особенно если люди не знают альтернативы. Классическую музыку должно поддерживать государство, без неё мы потеряем то, что принято называть гармонично развитой личностью. Или мы хотим быть цивилизацией дегенератов?»

«Поражение? Наверное, так было угодно Богу – дать мне ощутить горечь провала… Друзья считают меня „везунчиком“. Я всегда побеждал, шёл к победе и в этот раз. И вдруг!.. Я приехал, чтобы вернуться в Россию, быть признанным ею. За время моего отсутствия многое изменилось, кто-то забыл обо мне, кто-то вообще не знает. И вот этого признания не случилось».

«Да, за границу уезжают в поисках профессионального успеха, финансовой обеспеченности. Молодые ребята бегут от армии. Я тоже. Чтобы не вывернули руки, это да. А невозможность заниматься? Пианист должен работать за роялем по двенадцать часов в сутки, чтобы что-то сделать в музыке. Ты приносишь себя в жертву творческим достижениям. Жизнь проходит где-то рядом, а ты видишь только клавиши и ноты. Игра на рояле для пианиста подобна поиску нужных слов для поэта. Пианистов много? Пора отстреливать? Воздержусь от комментариев. Выскажу своё мнение: если не будет культуры пианизма, откуда взяться ярким исполнителям? Простой математический подсчёт. Гений рождается один на несколько тысяч. Реализовать себя может один из ста миллионов. По разным причинам. Сколько из них имеют отношение к музыке? Жалкий мизер. Так что полюбите пианистов».

Но газеты выйдут на другой день. А сегодня Кречетов, отделавшись от настырных журналистов, наскоро переоделся в чёрные джинсы и рубашку, запихнул концертный костюм в чёрный чемодан на колёсиках и сбежал по лестнице, по красной ковровой дорожке, которую помнил ещё со студенчества. В фойе он протиснулся сквозь толпу обиженных меломанов, которым не хватило билетов на конкурсные прослушивания, и рванул к выходу из консерватории, чувствуя многочисленные обжигающие взгляды любопытных, устремлённые ему вслед. Дёрнул двери на выход, выскочил на крыльцо.

– Кречетов!..

От неожиданности он споткнулся. Голос друга детства прозвучал, как выстрел сигнальной ракеты, запущенной из далёкого прошлого.

– Лёнька! Да харэ прятаться, всё равно тебя узнал, ты где?! – Влад покрутился, оглядываясь по сторонам, и наконец увидел друга, который шёл ему навстречу от иномарки и улыбался во всю ширь румяного фейса, обнаруживая тридцать два фарфороподобных зуба, сверкавших белизной немецкой сантехники.

– Ах ты, чёрт! Вот ты какой! – вырвалось у Кречетова.

Лёня же незамедлительно сгрёб Влада в охапку огромными волосатыми ручищами. Кречетов застонал:

– Ну ты, блин, Кинг-Конг! Раздавишь!

– Да ты сам не хилый, я смотрю! Арнольд Шварценеггер, типа. Девки, небось, замучили! Наконец-то поймал я тебя, пропащего! – Леонид отстранил Владислава и, держа обеими руками за плечи, рассматривал его демонстративно с ног до головы.

– Красавчик ты наш! – проговорил он игриво-нежно.

Но Кречетову было не до игр. Он беспокойно озирался:

– Ладно, Лёнь, мне пора, потом когда-нибудь поговорим, не то у меня настроение сейчас. Зарыться куда-нибудь, не видеть, не слышать никого. Побегу я, не хочу, чтобы Юлия меня нашла.

Он попытался обнять дружка на прощанье, но наткнулся на его изумление:

– А что случилось?

Владислав обескураженно отшатнулся. Ему казалось, что нет на свете человека, который бы не знал сейчас о его провале.

– Ты что, не знаешь?! Не слышал?! Только подъехал? Я сразу не сообразил… – пианист поморщился, будто у него живот заболел, тоскливо посмотрел на вытекающие из дверей группки возбуждённо переговаривающихся людей. – Короче! Всё к чёртовой матери! Вся моя карьера к чёртовой матери. А сейчас я хочу скрыться!

И дёрнулся, порываясь уйти. Лёнечка мягким окутывающим движением захватил Влада и потащил к машине.

– Ну уж нет! Я тебя так долго ждал! Поехали лучше ко мне на дачу, как в прежние времена! Придёшь в себя. У меня там хорошо – птички поют! Думаешь, дома тебя не найдут? А так – отключишь мобильник, и отдыхай.

Секунду Кречетов думал. Объясняться он ни с кем не намерен: с Добрышевым потом поговорит, Юлия пусть его поищет, мама… пусть обижается. С решимостью оторваться от всех близких и обязательств он лихо закинул чемодан в багажник и уселся рядом с сияющим Беленьким на переднее сиденье иномарки.

– Поехали!