Занимательная история Церкви
К середине I века взятки, жадность и жестокость таких прокураторов, как Марк Антоний Феликс и Луций Альбин, довели Палестину до точки кипения. К борьбе за независимость и национальному вопросу добавлялись религиозные распри и споры с соседями, часто вспоминавшими старые обиды. Евреи враждовали не только с римлянами, но и с самарянами, идумеями, сирийскими греками. При прокураторе Гессии Флоре местные греки осквернили синагогу, окропив ее кровью птиц, а когда евреи пожаловались на них Флору, прокуратор встал на сторону греков и посадил в тюрьму самих жалобщиков. Эти события и последовавшая за ними резня иудеев привели к восстанию, продолжавшемуся почти 8 лет и закончившемуся полным разгромом Иерусалима.
Первая община
На таком историческом фоне на свет тихо и почти незаметно появилась новая религия, получившая имя христианства. Христианская Церковь родилась в охваченном смутами Иерусалиме и была встречена современниками довольно безразлично, как частное и случайное явление, не обещавшее долгой жизни. Первое, что удивляет, когда смотришь на раннюю общину христиан, – насколько она мала. Кроме небольшого количества учеников, в нее входила кучка родных и друзей Иисуса, несколько женщин, странствовавших вместе с Ним по Иудее, – вот, собственно, и все. На общее собрание верующих приходило не больше 120 человек, которые могли уместиться в столовой большого дома. Скромное положение группы усугублялось тем, что апостолы были не местные жители, а провинциалы, бедные рыбаки с севера страны: в столичном Иерусалиме они чувствовали себя чужаками. В этом враждебном городе они находились в положении преследуемых, изгоев, которых в любой момент могли арестовать и убить, так же, как их Учителя. Первые христиане не обладали той смелостью и силой духа, которые обрели позже: напуганные казнью Иисуса, Его ученики сидели вместе, запершись в одной комнате, – «страха ради иудейского», как сказано в «Деяниях апостолов», – боясь выходить на улицу и пускать к себе чужих.
Однако скоро произошло событие, в котором многие христиане видят важное доказательство истинности своей религии, а неверующие – один из множества христианских мифов. В иудейский праздник Пятидесятницы на апостолов снизошел Святой Дух – одно из Лиц Святой Троицы, «утешитель», которого Иисус обещал послать Своим ученикам. После этого настроение и поведение общины резко изменилось. Христиане вышли из подполья и начали проповедовать свое учение на улицах, не боясь опасностей и угроз. В первый же день проповеди Петр и другие ученики Христа приобрели тысячи сторонников, число которых со временем только росло. В Иерусалиме возникло новое, невиданное и неслыханное прежде общество, иногда называемое «райской Церковью»: нечто вроде христианской коммуны, где никто ни имел собственности и все делилось поровну между всеми. «У множества же уверовавших, – пишут «Деяния апостолов», – было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее… Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду». Члены этой общины жили уже как бы в царствии Божием: они ни о чем не заботились, не трудились, никем не преследовались, пребывали в постоянной радости и пользовались общей любовью.
Но это неземное и ничем не омраченное состояние всеобщего согласия (противники христианства отрицают, что оно вообще существовало) продолжалось совсем недолго. Вскоре выяснилось, что в среду первых христиан, имевших «одну душу» и общую любовь, уже прокралось неравенство. Проблема была в том, что исконные палестинские евреи имели более привилегированный статус, чем пришлые, приехавшие из других стран и считавшиеся как бы иудеями второго сорта. В то время в диаспоре жило примерно 4 миллиона евреев против 1-го в Палестине. Хотя они всегда поддерживали связь с родиной и ежегодно посылали деньги на храм, палестинские иудеи относились к ним с подозрением, считая, что на чужбине они растеряли свое религиозное рвение и поддались влиянию эллинской культуры. Таким «эллинам», как называли огречившихся собратьев, давали знать свое место и в христианской общине, обходя их вдов при раздаче милостыни. Это привело к разногласию между христианами и первому церковному конфликту, который пришлось решать апостолам.
Несмотря на то, что число членов Церкви все больше увеличивалось, ее положение принципиально не менялось. Спустя много лет это все еще была небольшая группа внутри иудейства, одна из многих, едва заметная не только Риму, но и самой Иудее. Группа эта казалась так мала и незначительна, что знаменитый еврейский историк Иосиф Флавий, живший в то же время и подробно описавший политическую и религиозную жизнь Иудеи, ни разу не упомянул о ней в своих книгах. Ни о каком мировом распространении учения Христа Его последователи не мечтали, их мысли шли не дальше проповеди в Иерусалиме и соседних городах. Для них весь мир был Иудеей: с нее начиналось спасение человечества, на ней же оно и заканчивалось. К тому же, христиане не отделяли себя от иудеев, считая, что остаются среди своих собратьев по вере, которые просто еще не успели сделать следующий шаг. Они продолжали ходить в Иерусалимский храм и придерживались всех внешних правил иудейской веры. Какое-то время существовало зыбкое равновесие двух вер, иудейской и христианской, и казалось, что христианство может просто мирно врасти в иудаизм.
Но эти иллюзии быстро рассеялись, подтвердив слова Ииуса о «новом вине», которое невозможно влить в «старые мехи». По мере успехов нового учения нарастало и недовольство иудеев христианами. Петра и других апостолов стали вызывать в иудейский Синедрион. В первый раз их просто задержали для объяснений и отпустили, потребовав прекратить проповедь; во второй – посадили в тюрьму; в третий – жестоко избили. Среди членов Синедриона тоже не было единства: многих смущала близость иудейской и христианской вер, различавшихся только именем Иисуса. Один из авторитетных фарисеев по имени Гамалиил даже предложил оставить все как есть, рассудив, что если христиане заблуждаются, их дело разрушится само собой, а если они правы, бороться с ними бесполезно. Но эту позицию, по-человечески мудрую и толерантную, никто не поддержал. Временное перемирие закончилось в тот день, когда проповедь одного из известных христиан, диакона Стефана, вызвала прямое столкновение с Синедрионом: Стефана арестовали, привели на суд и побили камнями за богохульство. Начались гонения на Церковь, в которых погибло около 2 тысяч христиан. Преследуемые иудеями, почти все приверженцы новой веры, кроме нескольких апостолов, бежали из Иерусалима.
Язычники
В первые годы почитатели Иисуса еще не назывались христианами, именуя себя «призванными», «верными» или «святыми». В Иерусалиме ученики Христа продолжали оставаться иудеями, своими среди своих, и для их особого обозначения не возникало надобности. Но после того, как в сирийской Антиохии – третьем по величине городе в империи, населенном в основном греками, – образовалась крупная община из язычников, потребовалось новое слово для определения секты, которую до сих пор считали чисто иудейской. Тогда и возникло понятие «христиан», то есть последователей Христа.
Ранняя Церковь не ставила перед собой задачи обращать «необрезанных» язычников. Если это и происходило, то стихийно и само собой, как описано в истории с апостолом Филиппом и евнухом: идя однажды по дороге в Газу, Филипп разговорился с ехавшим рядом эфиопом, рассказал ему об Иисусе и крестил его у ближайшего ручья. Это был импульсивный и единичный поступок, не имевший принципиального значения и не отменявший того факта, что вечное спасение готовилось только для евреев.
Появление обращенных из язычников привело христиан в замешательство. Прежде всего, было непонятно, нужно ли их вообще принимать в общину? Разве Иисус пришел спасать не своих, как Он сказал хананеянке: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15, 24). После бегства из Иерусалима христиане «никому не проповедовали слова, кроме иудеев» («Деяния апостолов»). Когда Корнилий, римский центурион, пожелал принять крещение, апостол Петр заявил, что ему, иудею, возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником. Сам Петр пришел к Корнилию только потому, что так повелел Бог: в мистическом видении к апостолу явился ангел и сказал, что ни один народ нельзя почитать чистым или нечистым. Но иерусалимские «святые», узнав о крещении Корнилия, стали упрекать уже самого Петра – не за то, что он крестил язычника, а за то, что «ходил к людям необрезанным и ел с ними». Только непосредственное откровение Святого Духа, данное Петру, убедило христиан принять язычников в Церковь, вопреки мнению и желанию большинства.
Когда этот вопрос был решен в пользу язычников, сразу возник новый: как быть с Законом и его требованиям, обращенными к каждому иудею? Иудаизм существовал веками, его заповеди в глазах евреев были священны, поскольку исходили от Самого Господа. Если христианство действительно продолжало веру отцов, то должно было следовать ее обрядам и традициям. Ключевым моментом в этом споре стало обрезание. Многие евреи-христиане прямо утверждали, что не обрезавшиеся не спасутся. Отказ от обрезания означал открытый и сознательный разрыв с иудаизмом, то же самое, что для христиан стал бы отказ от совместного причастия. В Антиохии вопрос об обрезании встал так резко, что апостолы Павел и Варнава, возглавлявшие общину в этом городе, отправились в Иерусалим, чтобы попытаться придти к общему решению и определить, как поступать с обращенными из язычников. С собой они взяли ученика Тита, христианина «нового типа» – крещеного язычника, не подвергнутого обрезанию.
Первое, что антиохийцы услышали в Иерусалиме, было требование обрезать Тита. Павел и Варнава ответили отказом и обратились к авторитету иерусалимских апостолов, которые созвали для решения этого вопроса специальное совещание – собор, позже названный «апостольским». Он проходил примерно в 49–51 годах в присутствии Петра, Иоанна, Павла и других апостолов и под председательством Иакова, двоюродного брата Иисуса. Этот первый в истории церковный собор постановил, что язычники могут спастись так же, как и иудеи, и никакого обрезания для крещеных язычников не требуется. Итогом собора стал краткий «моральный кодекс» христиан, в одной фразе сформулировавший то, что являлось обязательным для членов Церкви: «Угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите». В этой программе-минимум присутствовали два пункта, относившихся к практике иудаизма: не употреблять мяса, предназначенного в жертву идолам, и не есть удавленину (то есть убитых животных, из которых не выпущена кровь). Запрет идоложертвенного мяса означал отказ от язычества, а вопрос об удавленине имел практическое значение для христиан из язычников и иудеев, которые собирались на совместные трапезы. Из-за разногласий в этом вопросе еще много лет спустя во многих общинах христиане-иудеи и христиане-язычники питались отдельно.
Однако дальше произошло то, что потом много раз происходило в церковной истории: постановления собора не соблюдались. Собор и его решения были одно, а практика и жизнь – другое. Давление традиций и консервативного благочестия оказалось сильнее рекомендаций и мнений апостолов, которые и сами не раз подчинялись ему, отступая от собственных решений. Столпом иудео-христианства в Иерусалиме был Иаков, «брат Господень», прозванный за благочестие Праведным. Он вел аскетическую жизнь и был назореем, то есть «не пил ни вина, ни пива, не вкушал мясной пищи; бритва не касалась его головы, он не умащался елеем и не ходил в баню». Иерусалимские иудеи почитали Иакова не меньше христиан, постоянно видя его в Храме, где он проводил долгие часы в молитвах. Говорили, что его колени от постоянных молитв стали мозолистыми, как у верблюда.
Имея такого сторонника, иудео-христиане могли не опасаться недостатка в авторитетах. Общим настроениям поддался даже апостол Петр. Несмотря на откровение «ничего не почитать нечистым», во время поездки в Антиохию он отказался есть за одним столом с христианами-язычниками. Возмущенный этим поступком Павел раскритиковал Петра за то, что тот испугался мнения иудеев и стал скрывать свое общение с язычниками, подав пример общему «лицемерию». Но вскоре к сторонникам традиций присоединился и верный друг и соратник Павла – Варнава. Наступил момент, когда Павел остался единственным, кто пытался вести борьбу с иудейскими обрядами. Тем не менее, он упрямо стоял на своем, выступая против обрезания и соблюдения ветхозаветного закона. Спасаются не обрезанием, говорил апостол: после Христа это уже безразлично, а значит, и не нужно, – спасаются верой и любовью. Для Бога больше нет «ни иудея, ни эллина, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного, ни мужчин, ни женщин».
Оставшись без единомышленников в Антиохии, Павел покинул город и отправился в свои миссионерские путешествия, которые глубоко изменили христианство и придали ему новое содержание и форму.
Глава вторая. Четыре путешествия Павла
Немного биографии
Павла часто называли «вторым основателем христианства». Церковь многим обязана этой уникальной личности, сыгравшей в становлении новой религии одну из главных, а по мнению некоторых – решающую роль. «Апостол любви», как назвали его потомки, был тем человеком, который создал само христианское учение: не как собрание рассказов и притч, а как систему идей, основанных на рассуждениях и логике. Он был первым богословом, который сделал христианскую веру понятной уму, а не только сердцу.
По крови Павел принадлежал к чистокровной еврейской семье, чем всю жизнь гордился и что всегда любил подчеркивать при общении с евреями. В среде диаспоры смешанные браки среди иудеев и язычников были обычным делом, поэтому «чистые» евреи могли считаться чем-то вроде иудейской аристократии. В то же время род Павла вряд ли был слишком именитым: он нигде не называет имен своего деда и отца, как это было принято у священников и настоящих аристократов. Знатные евреи того времени составляли длинные генеалоги и доводили свои родственные связи вплоть до патриархов или даже самого Адама. Известно только, что отец апостола происходил из колена Вениаминова, и его мать, скорей всего, была из того же рода: браки между разными иудейскими коленами не приветствовались, и жениться полагалось на женщине того же колена, чтобы не смешивать кровь.
Павел не был единственным ребенком в семье: в «Деяниях апостолов» упоминается его старшая сестра, сын которой спас своего дядю от расправы иудеев в Иерусалиме и навестил его в тюрьме. Вполне возможно, что, как и в большинстве многодетных еврейских семей, у него было много и других братьев и сестер, но он нигде о них не упоминает и вообще ничего не говорит о своих родственниках. Братьев и сестер по крови ему заменили братья и сестры по вере.
До рождения Павла его родители жили в иудейском городе Гискал, но после нашествия римлян бежали на север в Тарс к своим родственникам или знакомым. Чем занимался отец Павла, точно неизвестно. Тарс был текстильный городок, но в нем жили и купцы, и кожевники, и «скинотворцы», т. е. изготовители палаток, – именно такое ремесло приписывает себе Павел в одном из своих посланий. Товар, судя всему, пользовался немалым спросом, потому что Павел с успехом продавал его во многих городах, куда попадал во время своих странствий. В любом случае, отец Павла был достаточно состоятелен, чтобы дать сыну хорошее образование и отправить его в Иерусалим к знаменитому законоучителю Гамалиилу, – лучшее, что мог тогда позволить себе еврей, решивший придерживаться иудейских, а не эллинских традиций.
Савл и Павел
При рождении Павлу дали имя Савл (по-еврейски это значит «вожделенный») – так звали известного по Библии царя Саула, еще одного представителя Вениаминова рода. На распространенном тогда на Востоке греческом языке имя Saoulos звучало не слишком благозвучно, означая что-то вроде «лодырь» или «кутила», но будущий апостол пользовался им только до тех пор, пока не обратил в новую веру проконсула Кипра по имени Сергий Павел, после чего и сам стал Павлом.
Римский гражданин
Павел от рождения был римским гражданином, что давало ему большие преимущества. Из 120 миллионов населения во всей Римской империи тогда было всего 4–5 млн. римских граждан. Статус гражданина давали за военную службу и услуги, оказанные Риму, но иногда он приобретался так же, как обыкновенно приобретаются такого рода привилегии, – за деньги. Иосиф Флавий, еще один знаменитый фарисей, утверждал, что богатые евреи не раз покупали себе это звание у римских наместников. В одной из тогдашних эпиграмм говорилось: «Только угля десять мер принеси, и получишь гражданство. А приведешь и свинью – будешь ты сам Триптолем» (известный греческий герой). Римское гражданство особенно ценилось на востоке, где его получали немногие: даже среди членов афинского совета только шесть процентов имели статус римских подданных.
Все римские граждане имели одинаковые права, независимо от происхождения и места жительства. Они занимали привилегированное положение среди других жителей империи, отвечая только перед непосредственными представителями Рима и не имея дела с местной властью. Гражданство давало им возможность чувствовать себя как дома в любой части империи. Римский гражданин мог свободно покупать землю и торговать везде, где находилась римская власть; его мог судить только римский суд, а не местный; он не подвергался телесным наказаниями и пыткам. Смертной казнью для гражданин служило сравнительно гуманное отсечение головы, а не жестокое распятие.
Римское гражданство было не только почетно, но и обременительно. Каждый гражданин считался служащим империи и того города, к которому он был приписан. В его обязанности выходили сбор налогов, работа полиции, судебные разбирательства, распределение городских доходов и имущественные поставки – провианта, почтовых лошадей, волов для перевозки грузов. Те, кто не мог собрать налоги, должны были выплачивать их из своего кармана. Богатым людям часто даже не требовалось покупать себе гражданство: города сами искали состоятельных людей, чтобы сделать их своими гражданами и навязать им службу. Необходимость служить вечно тяготела над римским гражданином, как над русскими дворянами при Петре Первом. Неизвестно, как Павел выполнял свои гражданские обязанности или как ему удавалось их избегать: об этом в Новом Завете ничего не говорится. Судя по его письмам, он, во всяком случае, был лояльно настроен к государству, питал уважение к властям и призывал повиноваться ее представителям и вообще начальству.
Как римский гражданин, Павел имел три имени (tria nomina): личное, дополнительное (родовое) и прозвище. Имя «Павел», которым он всегда себя называл, на самом деле было прозвищем, означавшим «малый» или «меньший», которое он переделал из еврейского Савл (Saoulos = Paulus). О его первых двух именах мы ничего не знаем. У римлян было сравнительно небольшое количество личных имен, из которых чаще всего использовались Марк, Луций, Гай, Публий, Авл, Децим и Квинт. Вместо родового имени некоренные граждане брали имена императоров или каких-нибудь выдающихся римских деятелей: Флавий в честь династии Флавиев или Туллий в честь Марка Туллия Цицерона. Павла могли звать, например, Гаем Юлием Павлом.
Фарисей
В своих письмах Павел с гордостью называл себя фарисеем и сыном фарисея. Фарисеи были разночинной интеллигенцией тогдашних евреев – люди не из самых знатных и не особенно консервативные, но образованные и обладавшие духом личной инициативы, что проявлялось, среди прочего, в более свободном толковании священной Торы. Фарисеи были первыми, кто нарушил привилегию священнического сословия левитов толковать и преподавать Закон: в отличие от саддукеев, они считали, что заниматься этим мог любой мужчина, у которого есть соответствующее призвание и таланты. Среди них появились свои учителя – раввины, в чью задачу входило обучение и разъяснение закона и предания. При этом они строжайшим образом исполняли все правила и требования закона, что было довольно нелегким делом.
В иудейской традиции жизнь и поведение верующего регламентировались до мельчайших деталей. Например, существовало 39 видов деятельности, которыми нельзя было заниматься в субботу (в том числе – готовить пищу), с тщательной регламентацией каждого пункта. Если запрещалось носить тяжесть, то строго оговаривалось, что тяжесть – это все, что превышает вес двух винных ягод. Со временем и эта оговорка детализировалась: тяжестью стали называть «пищу, равную по весу высушенной фиге; вино, достаточное для того, чтобы разбавлять в бокале; глоток молока; мед, необходимый для того, чтобы положить на рану; клочок бумаги, достаточный для того, чтобы написать таможенную декларацию; чернила, достаточные для написания двух букв алфавита». Строгость в исполнении закона была для фарисеев проявлением искренней веры и благочестия. Правда, по мнению христиан, они делали все это слишком формально, не вкладывая в свои поступки сердца и души, за что и удостоились порицания от Господа. В любом случае, принадлежность к фарисеям гарантировала определенный уровень образованности и полезные связи: ведь фарисейство было, помимо всего прочего, политическим движением и партией, которое имело большой вес в обществе и в трудном случае могло оказать серьезную поддержку.
В Иерусалиме Павел сразу проявил себя как ревностный и благочестивый иудей. Во время казни диакона Стефана он приглядывал за одеждой старших товарищей – очевидно, воров в городе хватало, – пока те, сбросив свои пестрые балахоны, швыряли в мученика камнями. Желая активней проявить себя в защите веры, Савл даже выпросил у Синедриона особую миссию – командировку в Дамаск, чтобы и там находить и изобличать христиан, кощунственно восставших против Закона. Но по дороге, еще не добравшись до города, он пережил внезапное обращение, кратко описанное в «Деяниях апостолов»: «Внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна. Он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать? и Господь сказал ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать». Ослепшего Павла спутники под руки привели в Дамаск, где он принял крещение и исцелился, прозрев одновременно и духовно, и физически.
После своего обращения Павел несколько лет странствовал в Аравии и проповедовал Христа в Дамаске, вызывая всеобщую ненависть иудеев и, очень часто, недоверие христиан, помнивших о его иудейском прошлом. Из Дамаска ему пришлось сбежать от разгневанных евреев, спустившись ночью с городской стены в веревочной корзине. Приехав в Иерусалим, он заручился поддержкой апостолов Петра и Иакова, которые признали его апостольские права и поручили проповедовать христианство в Сирии и Киликии, родных местах Павла. На соборе апостолов было решено, что Петр станет благовествовать учение Христа у иудеев, а Павел отправится к язычникам и заодно соберет средства для Иерусалимской церкви, страдавшей от разразившегося в Палестине голода.
Омовение рук у иудеев
Минимальное количество употребляемой при омовении воды составляло полторы яичных скорлупы. Сначала воду наливали на обе руки, подняв вверх пальцы: она должна была стекать с запястья, потому что, соприкоснувшись с нечистыми руками, сама становилась нечистой. Потом процедура повторялась еще раз, но теперь руки держали уже в обратном направлении, устремив пальцы вниз. В заключение каждую руку очищали потиранием сжатым кулаком другой руки. Правоверный иудей делал все это не только перед едой, но и перед каждым из подаваемых блюд.
Портрет Павла
Внешне Павел очень мало подходил для роли миссионера. Поздний портрет рисует его как невысокого лысого человека, невзрачного на вид, с кривыми ногами и горбатым носом. У него были неприятные глаза – подслеповатые и больные, вызывавшие желание «сплюнуть», как он сам написал в одном из писем. Болезненность и слабость Павла производили отталкивающее впечатление и настраивали против него людей. Он сам сознавал это качество и говорил, что «ангел сатаны бил его кулаками», чтобы он не превозносился.
Недостатки внешности можно было искупить красноречием, но Павел и здесь не проявлял ничего выдающегося. Недруги утверждали, что он силен в письмах, но слаб в речах. Правда, и письма Павла нередко были таковы, что вызывали недоумение даже у других апостолов. Петр откровенно писал, что в посланиях Павла есть «нечто неудобовразумительное». Еще меньше Павел поражал своей одеждой и внешней представительностью. Одевался он очень скромно и практично, как подобало человеку часто путешествовавшему и терпевшему многие лишения. Павел не носил ни тоги, полагавшейся римским гражданам, ни хитона и плаща-гиматия, как это делали странствующие философы и риторы. Обычно на нем была крепкая, простонародного вида накидка, которая по-латыни называлась paenula, а по-гречески – фелонь.