Продолжение легенды

II

Увидев сына, Элеонора Батлер, не смогла сдержать слез. Перед ней стоял усталый человек со следами пьянства на огрубевшем лице, потухшим взглядом, ничего не ждущий от жизни, а может, и не желающий жить. Совсем недавно он был совершенно другим рядом с маленькой дочкой. Конечно, такое несчастье трудно пережить, но все еще возможно.

Мать обняла любимого сына, словно хотела принять на себя всю горечь его жизни.

– Мальчик мой, как я рада, что ты приехал! А что же один, без супруги?

– Пойдем в дом, мама – сказал Ретт, не глядя на нее.

Они пообедали. Руки матери гладили его по голове, плечам. Ему захотелось, как в детстве, уткнуться в ее колени и плакать.

Трое суток Ретт метался в забытьи: то ли сражался с кем, то ли жаловался кому, то ли просил пощады… Жара не было, но он стонал и будто в бреду звал кого-то. Мисс Элеонора подходила, прислушивалась к его дыханию, поправляла одеяло. Хорошо, что Розмари с Лизой были в городе.

– Не надо его трогать, это не горячка, – успокоила подругу леди Элоиза. – Он во власти воспоминаний, судя по именам, которые произносит. Сейчас заварим ему успокаивающий чай, и пусть спит, сколько сможет. Я посижу с ним.

Сразу стало нестрашно. Так было всегда, когда приходила в дом эта женщина.

…Промотав состояние, лорд Чайзвик вспомнил о своих плантациях в бывшей североамериканской колонии, куда и прибыл с молодой женой, но вскоре подхватил лихорадку и, оставив дела в полном расстройстве, отошел в мир иной. Вдова оказалась женщиной хваткой и отнюдь неглупой. Это была надменная особа с хищным носом и тяжелым подбородком, энергичная, породистая, отличавшаяся чрезмерно болезненным честолюбием. Всем, кто её посещал, она показывала генеалогическое древо и уверяла, что её предки ходили в крестовые походы с самим Ричардом Львиное Сердце.

Очень скоро она поняла, что оставаясь в этом краю болот, рабов и больно кусающих насекомых, из долгов не вылезет, хорошо, если не последует за своим мужем. Но жилья в городе не было, и тогда она на правах родственницы постаралась сблизиться с семейством Батлеров, став для всех необходимой, особенно для мисс Элеоноры, совершенно подавляемой супругом, не способной защитить ни себя, ни детей.

В их просторном городском доме всем хватало места, семья поддерживала общепринятые устои, предаваясь ритуалам праздников, крестин, свадеб, именин, где блистала безупречными манерами молодая вдова. Круг её связей и знакомств неуклонно расширялся, приезжавшие в курортный город и те считали своим долгом нанести визиты одному из самых почтенных членов общества – мистеру Фицджеральду Батлеру. Благодаря такому окружению, а также своему умению добиваться того, что ей нужно, леди Элоиза нашла опытного управляющего на плантации, сняла в центре города великолепный дом с розарием и зажила в свое удовольствие.

Не будучи привлекательной, леди Чайзвик, тем не менее, имела множество поклонников. Её большие черные глаза всегда излучали пламенный призыв, суля мужчинам небывалую страсть, но никто ни разу не уличил её в адюльтере, и вовсе не потому, что она была уж так добродетельна. Когда очередной претендент на руку знатной дамы появлялся в доме, его непременно встречали какие-то родственники, гости, воспитанники. Так и не добившись заветного свидания, посрамленный джентльмен удалялся, поклявшись узнать тайну её холодности. Она отклоняла одно выгодное предложение за другим. В конце концов, близкие к ней люди пришли к выводу, что виноват в том мистер Батлер.

– Конечно, он, как человек достойный, никогда не позволит себе ничего лишнего, – говорили вслух, но про себя думали совсем иное.

Для многих не было секретом, что отношения между супругами оставляют желать лучшего. Уж слишком они разные – богобоязненная мисс Элеонора и ее непреклонный деспотичный муж. А вот вдова ему была под стать.

Слухи не были лишены оснований, мистер Фицджеральд и недели не мог прожить, чтобы не увидеться со своей родственницей. Она была дерзка с ним, но он словно и не замечал этого, прощая ей все, даже заступничество за жену и старшего сына. Однако, когда однажды она чересчур резко обвинила его в излишней суровости и несправедливости к ним, мистер Батлер попросил её удалиться. Англичанка пристально посмотрела ему в глаза, и он не смог выдержать насмешливого взгляда. Никто не смел так смотреть на него. Чувствуя себя оскорбленным, он промаялся несколько дней, срывая злобу на слугах, и отправился к ней выяснять отношения. Дворецкий доложил, что леди Чайзвик уехала и не сообщила куда.

Вернуться домой к беременной жене, и без того раздражающей своей покорностью, робостью, тихим голосом, было свыше его сил. Её глаза казались такими тусклыми на фоне черных горящих глаз Лиз, так он называл вдову про себя. И мистер Фицджеральд погнал коня на плантацию, но, не доехав до своего имения, повернул к родственнице, желая непременно увидеть ее. Въехав в усадьбу, он спешился, привязал коня и пошел к дому, удивляясь, что никто его не встречает, собаки и те не залаяли. Он не стал звать привратника, зная, где может находиться ключ. С сомнением он посмотрел на забрызганные грязью сапоги и направился прямо в спальню. Кто-то негромко ахнул, когда он хлыстом толкнул дверь. В постели в объятиях юноши, обитавшего в доме на правах сиротки-воспитанника, лежала леди Чайзвик.

Увидев недоумевающее лицо своего благодетеля, она приподнялась, окинула взглядом комнату, юного любовника, накрывшегося покрывалом, и громко расхохоталась. У мистера Батлера, начавшего осознавать, что происходит, помутилось в глазах, и он поднял хлыст, чтобы остановить этот нестерпимо оскорбительный смех. Удар пришелся по обнаженному плечу, красный рубец мгновенно вздулся на нежной коже, но Лиз продолжала смеяться…

Они не виделись вплоть до рождения его дочери Розмари. Не она, он был смущен тем, что проник в женскую тайну, однако возражать не стал, когда мисс Элеонора предложила пригласить в крестные матери леди Чайзвик. Элоиза была очень внимательна к нему, предупредительна, хотя в её глазах он всегда видел затаенную насмешку. В последующие годы их отношения были холодно дружелюбными. Мистер Фицджеральд следил за её плантациями, как за своими, однако никогда не заходил в дом; она души не чаяла в его детях, помогая мисс Элеоноре во всем.

К её мнению прислушивались, шла ли речь об устройстве благотворительных балов, базаров и пикников или о выборе жениха для взрослой дочери. Самая родовитая дама Чарльстона сумела стать и самой влиятельной. Прибыв сюда без денег, без связей, будучи ещё совсем молодой женщиной, она сумела занять положение, на завоевание которого, если это вообще удается, нужны годы и годы.

По рекомендации леди Чайзвик Ретт Батлер был определен в лучший пансион, хотя его отец так не думал: помещение было старое, режим вольный, ученики могли даже ночевать дома и приходить на занятия утром. Но больше всего ему не нравился хозяин пансиона – мистер Хоффман, который слыл человеком хоть и непредвзятым, трезвомыслящим, но вольнодумцем, любителем философии и оригинальных рассуждений, именно то, что приветствовала миледи. Она считала, что мальчику давно пора общаться не только с рабами на плантации и дикой природой, но и со сверстниками и людьми более пытливого ума, чем у мистера Фицджеральда.

Новичок дичился недолго, четверо обитателей небольшой комнаты на втором этаже, разные по своей подготовке и происхождению, скоро подружились. Особенно ему нравился Майкл Стивенс. Он был на год моложе, принадлежал к одному из самых богатых семейств города, но одевался и держал себя просто. Добрый мальчик был всегда невозмутим, доверчив и очень терпелив в отличие от нервного, вспыльчивого Дэниела Полонски. Бедный эмигрант из Польши недавно потерял мать, часто плакал, и мальчики жалели его, забывая, что у Джека Харрисона тоже нет никого, но тот не унывал. Отец его женился сразу после смерти жены, мачеха не захотела видеть пасынка в доме и отправила его в пансион. Здесь он и жил круглый год, пользуясь тем, что владелец пансиона когда-то учился вместе с его отцом. Раз в месяц посыльный приносил ему деньги из банка, Джек обряжался во взрослый костюм и отправлялся в заведение на набережной. Прогуляв деньги, он успокаивался и уверял товарищей, что через пару лет они сами начнут его упрашивать взять с собой к мадам Зизи. Джек был пятью годами старше сотоварищей, менее всех интересовался учебой и норовил их пристрастить к спиртному, картам и девочкам, особенно Батлера, который выглядел на все пятнадцать: высокий, сильный, покрытый темным загаром, который не сходил даже зимой. Летом он работал на плантациях. Уже взрослые девушки засматривались на рослого, плечистого юношу, а самые смелые из них выказывали и более откровенные желания. Но грубые удовольствия, о которых рассказывал Джек, оставивший свою невинность в соответствующем заведении, представлялись ему нестерпимо гадкими… Ретт хорошо усвоил уроки матери и попытался передать их Харрисону.

– Однажды ты встретишь лучшую на свете девочку, свою единственную, которая будет прекрасна как принцесса, но из-за твоих Зизи, она не захочет подарить тебе свой поцелуй, красивый и нежный, как лепесток розы.

– Батлер, святая невинность, да ты у нас поэт! – долго смеялся товарищ, но больше его никуда не звал.

Ретт учился легко, быстро схватывая суть вещей при хорошей памяти и удивительной для его возраста наблюдательности. Ему нравился правильный английский язык, латинский и французский, но больше привлекала математика и география, а самыми успешными были для него атлетические занятия. Физической подготовке в школе уделяли большое внимание. Ему не было равных в плавании, рукопашных схватках, да и в умственных упражнениях он был в числе лучших.

Лето перед окончанием школы друзья хотели провести вместе. Майклу отец давал шхуну, и он пригласил всех в путешествие. Дэну и Джеку все равно податься было некуда, а вот Ретта отец не отпустил.

– Может мне с тобой поехать? – предложил Джек, – увеличим поголовье рабов твоему отцу.

– Ну, кто о чем! Поехали, если не заскучаешь среди болот. Там ведь никаких развлечений, если только на рыбалку выберемся.

– У вас, говорят, соседка очень подходящая.

– Ты о ком?

– О нашей даме-патронессе, леди Чайзвик. Какая женщина, какое великолепное тело! Куда девочкам с набережной до неё!

– Так она же старая! – изумился Ретт.

– А ты думаешь в заведении все молодые? Элоиза всего на четыре года старше меня, зато умная и богатая. Мы бы с ней отлично поладили: я дарил бы ей молодость, а она крепко держала бы меня в руках. Да, ладно, уговорил, поеду с ребятами, погуляю еще.

Ретт уже укладывал вещи, как вдруг отец позвал его в кабинет и, глядя в окно, произнес:

– Леди Чайзвик просила, чтобы это лето ты поработал у неё.

– Я не раб, и не наемный работник, – начал Ретт, но взглянув на отца, замолчал.

Уже в пять лет он знал, что отец его не любит, и всегда прятался под стол, когда тот заходил в детскую. В двенадцать лет сын не прятался и часто получал хлыстом за своеволие. Теперь его не пугала ярость мистера Фицджеральда, он был выше него ростом и намного сильнее, но совсем не хотел ссорами огорчать мать и очень боялся, что ему запретят видеться с малышкой Розмари.

– Отвезешь это письмо и выяснишь, в чем она нуждается, – холодно приказал Батлер-старший, считая разговор оконченным.

– Как скажете, сэр! – произнес юноша, взял конверт и удалился.

Он не слишком жаловал англичанку, и хотя не очень понимал, почему его нянька в разговорах с кухаркой величала её не иначе как «змеей подколодной», слышал в том угрозу матери.

Хозяйка встретила его сама, она была в легком платье, без пышных кринолинов и украшений, густые черные волосы, небрежно схваченные голубой атласной лентой, рассыпались по плечам. Она была совсем не похожа на злодейку, готовую причинить вред его матери, казалась совсем молодой, если бы, не взгляд, очень смелый и очень взрослый. Отдав послание, он хотел уйти, но она остановила его.

– Подождите, возможно, потребуется ответ.

Прочитав письмо, она усмехнулась.

– Вам известно содержание?

Он отрицательно покачал головой.

– Мистер Батлер просит меня заняться вашим воспитанием. Он находит, что вы слишком увалень для светского общества и не сможете занять там подобающего вашему происхождению положения.

Юноша задумался. С чего это вдруг такая забота о нем? Отец заставлял его работать на рисовой плантации наравне с рабами. По вечерам он валился с ног от усталости, какое к черту общество? Единственное, что его по – настоящему увлекало – это река Эшли. Там среди аллигаторов, черепах и диких кабанов он чувствовал себя свободным, как птица, охотился, рыбачил. Потом относил рыбу знакомым неграм, они надевали её на прутья и жарили на костре. Ничего вкуснее он не ел, и манеры для этого не требовались.

– Моя мама достаточно много времени уделяет нашему с братом воспитанию, – ощетинился Ретт,

– Ну, вот что, мистер Батлер, – вдова будто не заметила его враждебной настроенности к непрошеной воспитательнице. – Как хотите, а без завтрака я вас не отпущу. Оставьте свой сюртук в гостиной и пойдемте.

Она стояла так близко, что он ощущал её дыхание, пьянящий запах её тела, видел её грудь, чуть прикрытую прозрачной тканью. Ему нестерпимо захотелось коснуться рукой этой ткани. Она, конечно, заметила его взгляд, но, как ни в чем не бывало, взяла под руку и провела в крошечную уютную комнатку рядом с кухней. Она сама накрыла на стол, ловко и споро. Было видно, что она делает это часто, движения были привычно отточенными. Он, не отрываясь, следил за этими белыми, оголенными до локтя руками, и ему все больше хотелось, чтобы она дотронулась ими до него.

– У вас нет слуг? – удивился Ретт.

– Здесь они мне не нужны. Гостей у меня не бывает, а для себя я все делаю сама.

– Если хотите, я буду приносить вам рыбу, – уже более дружелюбно предложил он и, словно застыдившись этого, пояснил, – я здесь для всех ловлю.

– Буду вам очень благодарна, а если еще возьмете с собой на рыбалку, то доставите мне давно не испытываемое удовольствие.

Она присела за стол, их локти оказались рядом, и Ретт от смущения все время что-нибудь ронял: то вилку, то нож, то салфетку. Но голод победил стеснение, а после еды все стало проще, ему уже не хотелось отсюда уходить. Когда молчание затянулось, он нехотя поднялся.

– Разве вы не у меня остановитесь?

– Так не принято, я буду жить в своем доме.

– Мне рассказывали, что вы как раз любите делать то, что не принято.

Он смутился и попытался отойти подальше, но, сделав шаг, каким-то непостижимым образом оказался плотно прижатым к ней. Сквозь тонкую рубашку он чувствовал тепло её тела, кровь застучала в висках. Леди Элоиза не отодвинулась, а лишь слегка отклонилась назад, отчего еще сильнее прижалась к нему бедрами, пробуждая желания, прежде ему неведомые.

– Отец хотел узнать, в чем вы нуждаетесь, – пересохшими губами еле выговорил Ретт.

– В Вашем присутствии, – глядя ему прямо в глаза, ответила она низким грудным голосом.

В тот день он бежал от нее, но ненадолго. Желание стало мучить его, он снова и снова вспоминал движения её горячего тела. Однажды вечером его конь сам повернул к её дому…

Мистер Фицджеральд как будто забыл о существовании старшего сына, собственно, лично они больше не общались. Ретт перебрался к леди Чайзвик, и это никого не удивило, ведь и Розмари чаще жила здесь, чем дома. Всем была известна благотворительность хозяйки и её умение воспитывать детей. У неё всегда обитал какой-нибудь сиротка, дальний родственник, потом он исчезал навсегда, а вдова рассказывала, как удачно женился её воспитанник, или какую блестящую карьеру он сделал…

Осенью, когда друзья встретились в школе, Джек сразу почувствовал, что у Батлера появилась какая-то тайна. Он не успел ее выведать, мистер Хоффман назначил его своим секретарем и поселил в отдельную комнату.

В последний год обучения школу, как обычно, инспектировала комиссия во главе с сенатором и рекомендовала высокого мускулистого Батлера на учебу в Вест-Пойнт. Леди Чайзвик, как дама-патронесса, тоже принимала участие в этом ежегодном важном мероприятии, за которым следовал благотворительный бал, совместно проводимый для женских и мужских школ города, где часто определялись будущие супружеские пары. Наметанным глазом она сразу выделила двух лучших женихов – широкоплечий мужественный брюнет, в чертах лица которого чувствовалась дорогая ее сердцу порода, и стоявший рядом сероглазый блондин, не менее высокий, но не столь атлетически сложенный, с утонченным, почти женственным лицом – и не ошиблась. Именно этим юношам, красота которых была так очевидна, будет суждено долгие годы волновать сердца не одного поколения невест Чарльстона. Батлер и Полонски еще не знали, как причудливо окажутся связанными их жизни.

– Давайте позовем Джека и потренируемся в танцах, чтобы не опозориться на балу, – предложил после смотра Майкл, всегда путавший фигуры кадрили. – Ретт, не уходи домой, останься ночевать в пансионе.

Сегодня Ретту как никогда хотелось уйти, и стремился он отнюдь не домой. Словно впервые он увидел ту, что дарила ему жаркие ночи весь этот год – молодая, статная, в элегантном костюме, плотно облегающем её фигуру, совсем не похожая на тех зануд, какими обычно бывают дамы-патронессы. Недаром взоры и членов комиссии, и выпускников чаще всего были обращены к ней.

– Батлер, заснул, что ли? – нетерпеливо дернул его за рукав Майкл. Останешься сегодня в пансионе? Сейчас Джек придет.

– Останусь, малыш.

Мистер Харрисон, так теперь его называли первогодки, пришел не один. У него появился слуга, скорее приятель, который так играл на банджо, что Джек заливался слезами, когда был пьян. Он уселся, небрежно закинув ногу, и снисходительно пожурил друзей за то, что они так и не воспользовались его услугами, чтобы познакомиться с некоторыми радостями жизни.

– Каждый уважающий себя выпускник должен иметь карточный долг, знать после какого стакана вина свалится под стол, и со знанием дела обсуждать прелести девочек мадам Зизи. А теперь я умываю руки, предоставляя вам возможность дрожать и потеть в танцах при каждом прикосновении к женскому телу.

Товарищи с хохотом навалились на него, и вскоре уже кружились в вальсе, наступая друг другу на ноги. Вечером они распили бутылку вина и долго рассуждали о будущем, дружбе и товариществе, долге, справедливости, чести, любви и верности. Как самый сведущий в делах любви, Джек решил предсказать, какие невесты им достанутся.

– Тебя, Полонски, полюбит самая прекрасная девочка Чарльстона, а ты женишься на деньгах какой-нибудь дурнушки. Батлер когда-нибудь встретит свою принцессу, и они долго будут мучить друг друга.

– Почему мучить? – удивился Майкл.

– Потому, что человеку свойственно сопровождать любовные наслаждения ревностью, чем больше любим, тем больше придираемся. Ты, малыш, больше всех достоин любви, но она не всегда бывает взаимной.

– А ты кого выберешь?

– Никого, меня устраивают шлюхи, пока не догонит пуля какого-нибудь сутенера.

– Уж лучше погибнуть на поле брани, – заявил Майкл.

– Еще лучше избежать и того, и другого, – засмеялся Ретт.

– Ты думаешь, мы никогда не будем счастливы? – задумчиво спросил Дэниел. – Для чего тогда жить?

– Я думаю, мы уже счастливы каждым нашим днем. И если удастся дожить до того, чтобы седыми стариками встретиться вот так и посидеть вместе, значит, жизнь удалась…

– Джек, – звал Ретт, не открывая глаз, – Джек, ты был прав, все так и произошло!

Элоиза догадалась, что он вспоминает школьные годы и предсказания Харрисона, о которых ей рассказывал. Она приподняла ему голову и поднесла ко рту приготовленный чай. Ретт ухватил чашку обеими руками, осушил до дна и рухнул на подушку. После этого Батлер заснул, наконец, по-настоящему. Элоиза прислушалась к его ровному дыханию, прикоснувшись щекой к его щеке, поправила одеяло и тихо покинула комнату.

III

Скарлетт уже неделю жила в Таре, не вспоминая об Атланте, не замечая детей, взглядов Сьюлин, молчания Уилла. У нее не осталось ничего из прежней довоенной, да и послевоенной жизни. Подобно тому, как рухнули ее представления о правилах приличия и поведения в обществе, грубо и жестоко, теперь рухнула и вера в себя, в свои собственные силы, свое очарование. Была только пустота. Пустота в душе, пустота в голове.

С утра она уходила за поворот к подъездной аллее, где когда-то ждала отца, садилась на скамеечку, которую сделал Уилл вместо сгоревшего старого дерева, и бездумно смотрела за реку. Казалось, вот сейчас раздастся стук копыт, отец обнимет ее и станет уговаривать, чтобы не рассказывала миссис О’Хара, что он опять пустил коня вплавь… Будто и не прошло с той поры тяжелых двенадцати лет. Только нет больше отца. И никого нет, кто бы крепко ухватил её за руку и вытащил из вязкой трясины тоски и отупения.

Мамушка с тревогой смотрела на свою любимицу, подозревая, что не только смерть Мелани так повлияла на нее, но расспрашивать боялась, уж очень непохожа на себя была Скарлетт, молчаливая и угрюмая, хотя ведь и после смерти Чарльза она тоже заставила всех поволноваться. И няня тихонько подсылала к ней Уэйда вроде отнести шаль, или свежую лепешку, или воды, или просто посидеть рядом.

Мальчик побаивался матери, но и Мамушку ослушаться не смел. Он помнил, как поспешно уехала из Мариетты мама, как они с Присси добирались до дома, как дядя Ретт встретил их на вокзале, и по его лицу Уэйд понял, случилось что-то страшное. Ему было очень жаль, что тети Мелани больше нет, как и его сестренки Бонни, и как хорошо, что его мама здесь, пусть хоть и такая странная. Он молча подходил к ней, садился рядом, иногда несмело брал ее вялую руку и тихонько гладил. Он и раньше никогда не знал, как ему вести себя в ее присутствии. Скарлетт, едва взглянув на сына, снова отворачивалась к реке. В сумерках, также молча, они возвращались домой.

Как-то после ужина, поднимаясь к себе, Скарлетт услышала раздраженный голос Сьюлин, доносившийся из спальни родителей, в которой теперь обосновались супруги Бентин.

– Натворила чего-то и приползла сюда зализывать раны.

– Это ведь и её дом тоже, верно? – мягко возразил Уилл. – Она навсегда останется хозяйкой Тары, по крайней мере, для меня.