Дети времени (Дети века)
Время идет; Марсилия читает быстро; это нравится поручику. Он по временам оглядывает комнату и смотрит в большое зеркало на противоположной стене; может быть, он взглядом ищет его; там ему видно отражение затылка девушки; вероятно, это доставляет удовольствие паше. А, может быть, что-нибудь еще? Не стало ли ему самому ясно, что вся эта сцена с этой читающей девушкой и Геродотом комична, и не вызывает ли она его собственный смех? Нисколько. Что он придумал, не может быть смешным. Ему это и в голову не придет. Ему хорошо, он чувствует, что смотрит то туда, то сюда, и его глаза спокойно и ласково мигают.
В этой комнате он собрал много вещей, принадлежавших маленькому Виллацу; здесь пара зеленых сафьяновых башмачков, тряпичная кукла, кубики, шарики, еловые шишки. Картонная азбука повешена на стене, как дорогая картина. И человек его возраста, имея все это перед глазами и молодую девушку чтицей, мог успокоиться.
Или нет?
Паша встает, Марсилия закрывает книгу; очевидно, он желает перемены. Марсилия кладет книгу на место и вынимает шахматную доску и шашки. И это занятие для Виллаца Хольмсена!
Они садятся и играют.
Тут Марсилия смущается еще больше прежнего. Поручик играет смело; он делает ход, совсем не раздумывая, и ждет ее хода, смотрит на нее. Иногда во время игры она отваживается поднять на него глаза, он встречается с ней взглядом. Неужели Виллац Хольмсен может забавляться подобными вещами?
Они играют несколько партий, и он дает ей выиграть. Как он становится смешным и маленьким при подобном занятии!
– Если ты сделаешь этот ход, я опять выиграю, – говорит он.
Она спохватывается и хочет отступить, руки их встречаются; дыхание смешивается, они доигрывают игру, но на него будто что-то нашло: он стонет. Несколько шашек падает; он и она нагибаются за ними, – стол опрокидывается; лицо его принимает смущенное выражение…
– Спасибо, довольно, – говорит он и поднимается. Она убирает шашки и, собираясь уйти, делает книксен в дверях.
– Ах, да, – говорит он.– Хм! Когда Давердана придет завтра, покажи ей, что делать.
– Хорошо.
– Приведи ее сюда и выучи всему.
– Хорошо.
– Вот и все.
Это был последний вечер чтения Марсилии. Но сколько раз горничные внизу, в кухне, обсуждали между собой эти литературные вечера в кабинете поручика.
– Что у них там происходит? – говорит экономка. – Смех да и только!
Но в самой экономке много смешного; и говоря что-нибудь забавное, она скашивает рот в сторону, – так ей хочется первой засмеяться. Она из Вестланда, ей двадцать лет «с небольшим», и зовут ее иомфру Кристина Сальвезен. Но, храни Бог иомфру, если поручик как-нибудь услышит ее остроумные замечания!
– Что же ты думаешь, они сидят и гладят друг на друга?
– Марсилия говорит, что она читает из книги, – отвечает одна из горничных.
– Читает?
– Да, она говорит так. Экономка скашивает рот и изрекает:
– Ну, да, читают. Читают по складам, да складывают.
– Ха! ха! ха! – хохочут девушки, зажимая себе рты. Так как вечер летний и солнечный, поручик выходит на прогулку и производит осмотр. Он человек порядка; до сих пор он смотрел на свои собственные окна; теперь смотрит на окна жены. Они открыты; из комнаты слышны голоса; жена говорит с кем-то. Так как он человек порядка во всем, то ему кажется, что жена могла бы говорить с доктором потише.
– Но девушка выздоровела? – говорит она. А доктор отвечает:
– Да, уже встала. Я немного преувеличил опасность, фру… чтобы иметь возможность как-нибудь опять заехать.
Поручик идет в сад. Там фонтан, устроенный его отцом; он высоко поднимается в воздух и сверкает, как яркое стальное лезвие на солнце. Поручик окидывает взглядом большой сад, поля до самого моря. Там стоит чужая лодка с гребцами, – должно быть, она привезла доктора. Фиорд спокоен и неподвижен, господствует такая тишина, будто перед бурей; далеко на горизонте стоит темная туча, – фиолетовая с широким золотым краем. Точно она разразится золотым дождем.
Поручик идет к садовой стене; он слышит шаги за собой, но не отвечает. Так как он человек порядка во всем, он запирает садовую калитку и вынимает ключ.
– Хо! – раздается позади него.– Не запирайте, господин поручик. Одну минуту…
Виллаца Хольмсена никто не смеет окликать: «Хо!» Он медленно оборачивается.
– Извините, господин поручик, я пришел взглянуть на пациентку, горничную, – говорит доктор.
Так как поручик только смотрит на него, он снимает шляпу и желает доброго вечера.
– Девушка выздоровела, – говорит поручик.
– Да.
– Да.
Они смотрят друг на друга. Поручик начинает улыбаться.
– Извините, – говорит доктор, – но вы меня заперли. Так как поручик, по-видимому, не собирается отпереть калитку, доктор спрашивает полушутя, полуозабоченно:
– Или мне придется перелезть через стену?
– Если находите для себя удобным, – говорит поручик.
– Удобным?..
– А иначе я вас переброшу через забор… Поручик не шевелился; он держался за большую ручку калитки так крепко, что пальцы его побледнели. Доктор смерил глазами стену; бросил последний растерянный взгляд на поручика и поспешно полез вверх. Вечер так тих, что даже приятно перелезть через стену.
Когда несколько позднее поручик успокоился и пошел в дом, он встретил фру Адельгейд в дверях. Он не прочь был встретиться с ней и поклонился. Отсюда она, конечно, могла видеть человека, последний раз кивнувшего горничной Марсилии! Он смотрел ласково и с сознанием собственного достоинства.
Но жена, должно быть, не так поняла его и сказала:
– Я ждала вас, но вас не было дома. Вы гуляли. Он ответил:
– Вы не часто ждете меня по вечерам; это совсем необычайно. Вы, действительно, ждали меня в такой поздний час? Пожалуйста, не желаете ли вы войти?
Они вошли в дом.
– Я ждала вас, чтобы спросить, что за дурак этот доктор, которого вы пригласили сюда?
– Доктор? Я совсем не знаю его. Он окружной врач. Он был вашим доктором десять лет.
– Десять лет? Теперь кончено.
– Почему? Я его не знаю, но вы ведь знаете его хорошо? Оле Рийс, – может быть, он сам по себе не представляет ничего особенного; но его сестра Шарлотта-Елена, бывшая замужем за магнатом Родвани в Венгрии, вышла в знать.
Он вам не рассказывал о ней?
– Все болтовня…
– Я говорю только то, что знаю. Эта значительная и самоуверенная личность меня вовсе не интересует.
– Вы все шутите, Виллац. Я хотела попросить вас об одной вещи, но теперь передумала…
Что такое с фру Адельгейд? Она так взволнованна; она вдруг обнимает мужа и говорит:
– Отчего вы такой? Прошу у вас прощения!
К собственному своему изумлению, поручик не ответил на ее ласку; он стоял неподвижно, отвернувшись.
Она опустила руки, качаясь отошла в сторону и упала на стул.
Она ничего не понимала; не могла понять, почему она вызвала непоправимое охлаждение между ними; что его терпение истощилось, что место последнего заступила его несокрушимая воля.
Она только чувствовала свое унижение.
– Зачем вы сюда пришли? – спросила она.
– Чтобы выслушать, что вы скажете, – ответил он.– Исключительно для этого.
Теперь, очевидно, он взял верх и воспользовался своим преимуществом. Она почувствовала это и ответила:
– Мне нечего больше говорить.
– Не может быть!
– Хотите вы знать, что я скажу? – спросила она и выпрямилась. – Доктор… я хотела просить вас сказать этому мужику, что мы никогда больше не обратимся к нему. Теперь вы знаете?
– Хм! – сказал поручик.
– Но для вас это, вероятно, не имеет значения?
– Не могу себе представить более приятного поручения, – ответил поручик с выражением несказанного превосходства.
Выведенная из себя его тоном, она крикнула:
– Нет, вы этого не сделаете, уверена, что не сделаете.
– Вы не думаете, что говорите.
– Я вас знаю, – ответила она запальчиво, – вы всегда ездите шагом, вы боитесь за свою особу… Это свойство вашего характера. Но как угодно. Покойной ночи!
Когда она была уже в дверях, он с язвительным самообладанием сказал:
– Несколько дней тому назад вы высказали за обедом, что желали бы проехать к себе домой. Я, со своей стороны, не имею ничего против этого; деньги готовы к вашим услугам, – как всегда…
Молчание.
– Хорошо. Благодарю вас.
Но это предложение мужа сильно смутило ее, и она вышла из комнаты большими, поспешными шагами, чтобы остаться наедине и все обдумать.
А поручик снова надел кольцо на правую руку.
ГЛАВА VI
Маленький Виллац вырос; он высокий мальчик, хорошо играет и поет, но настоящий сорванец и своенравен; с ним нелегко справиться, как прежде; он делает, что хочет, и матери не слушается.
Отец долго раздумывал, как быть с ним; взять ли домашнего учителя, который учил его самого в детстве, – учителя с некоторыми школьными познаниями; или поступить иначе, – это было для него большим вопросом. Этот учитель будет ходить из комнаты в комнату по всему дому в Сегельфоссе, обедать за одним с ними столом и слушать все, что говорят; утром он станет заниматься, а по ночам зубрить, чтобы стать священником или адвокатом. Поручику были знакомы люди подобного сорта; он не мог говорить с такими господами, взгляды которых совершенно отличались от его личных; у них нет ничего собственного, – все одна школьная премудрость.
Поручик подумывал об Англии – это страна, подходящая для его сына, там школа хорошая, хотя и дорогая. Лишь бы нашлись средства послать туда мальчика, только туда! Средства! Разве он не отправил в Тромсё долговязого сына Ларса Мануэльсена и не содержал его там? Неужели же его собственному сыну прозябать дома? Неужели же поручику отстать от старого Кольдевина, отправившего сына когда-то в Сен-Сирскую школу во Франции?
Поручик все думает и думает.
А маленький Виллац – тот не думает. С годами он сошелся с мальчикомсоседом – Юлием, одним из сыновей Ларса Мануэльсена, и они вместе проводили веселые дни. Маленький Виллац раз провел Юлия по задней лестнице к себе в комнату, показывал ему разные вещи, и они вместе рисовали акварелью. Юлий был для него чем-то совершенно новым и любопытным; мальчик, кроме того, внушал к себе почтение своими огромными руками и ногами, которые они сейчас же нарисовали. Перед постелью Виллаца лежал ковер.
– Смотри, ты наступил на платье! – крикнул Юлий.
– Я?
Виллац взглянул на него с удивлением. И так как Виллац не сходил с ковра, то Юлий поднял ковер и положил на постель.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Виллац.
– Чтобы ты не топтал его, – ответил Юлий. Приятели изрядно вымазались красками, и пока Виллац моет холодной водой руки и лицо, Юлий участливо смотрит на него.
– А ты что же, не станешь мыться? – спрашивает его Виллац.
– Нет, надо поторопиться, – говорит Юлий, – отлив начался.
Юлий чувствует себя не совсем ловко; он просит Виллаца спуститься с лестницы потихоньку: они могут встретить Давердану, а она не раз дома награждала брата колотушками. По предложению Юлия, Виллац должен спуститься сперва, а затем, если все благополучно в коридоре, кашлянуть. Виллац уходит.
Юлий оборачивается к столу и берет резиновый мячик, который заметил между прочими вещами: игрушка может пригодиться. Виллац кашляет, и Юлий тихонько скользит по лестнице.
Они пошли к морю и стали искать морских звезд, ракушки и камешки. Они выстроили на песке из камней дом и хлев, в хлев загнали скотину; скотину же представляли из себя различные раковины; коров они раскрасили, какую пятнами, какую полосами; краской послужила смесь кирпича со слюной. И, Боже мой, как они увлеклись игрой, хотя оба были уже большие мальчики.
Юлий проголодался и собрался идти домой. Но как же так расстаться именно теперь, когда было веселее всего? Виллац с содроганием подумал, что он пропустил обед; но разве он мог помнить о нем, когда даже не чувствовал намека на голод? Теперь же голод дал себя знать вдруг очень сильно, и он пошел за Юлием к нему в дом.
– А, к нам идет дорогой гость? – говорит мать Юлию.– Садись, Виллац. Ешь, Юлий. Где вы были?
– Был с Виллацем, – отвечает Юлий.
– Ты в дом к нему, конечно, не заходил?
– Как не заходил? Мы сидели и раскрашивали картинки. Спроси у самого Виллаца.
– Удивительно! – говорит мать, и чувствует прилив женской гордости.
Дочь, Давердана, горничной в Сегельфоссе, а теперь и Юлий побывал там.
Юлий быстро принимается уплетать селедку и картофель не пользуясь ни ножом, ни вилкой; тарелка у него четырехугольная, деревянная, – все совсем необыкновенное. Виллац чувствует ужасный приступ голода.
– Кажется, селедка и картофель вкусные? – говорит он.
– Да, жаловаться нечего; этого добра у нас довольно!– отвечает женщина.– Что бы мы могли еще предложить Виллацу? Может, ты скушаешь ломоть хлеба с маслом? Нет, этого и предлагать нечего.
– Благодарю, я съем, – отвечает Виллац. Он никогда еще не испытывал такого голода. Женщина намазывает маслом большой ломоть хлеба, толчет бутылкой темный леденцовый сахар и посыпает им хлеб.
– Ну, вот, попробуй. Как понравится?
Виллац съел все; ему никогда не приходилось есть лучшего хлеба с маслом. Этот хлеб с коркой и хрустевшим сахаром был для него неизвестным лакомством; он решил просить мать ввести его в употребление дома.
Мальчики убежали опять, и снова началось веселье. Этот Юлий был молодец, настоящая находка для Виллаца; он был проворен, ловок и во всех выдумках всегда первым. Он умел здорово ругаться и знал удивительно много. Мальчики взобрались на крышу кирпичного завода, и теперь предстояло спуститься вниз. Пришлось пятиться на четвереньках и нащупывать крышу ногами; и несколько раз их постигла неудача; наконец, Виллацу надоело, и он спрыгнул. Это ему удалось, и он предложил великодушно товарищу подхватить его, когда тот последует его примеру. Но Юлий не решался, он несколько раз пускается в путь, но каждый раз отказывается от намерения.
– Я не боюсь; а только можно насмерть расшибиться, – говорит он.
Наконец он снова принимается за первый способ, то есть пятится и, проползши некоторое пространство, спрашивает:
– Еще далеко?
– Нет, – отвечает Виллац, – из этого опять ничего не выйдет; прыгай!
Долго сидел Юлий, свесив ноги, но не решался прыгнуть; он опять стал ползать по крыше; но, наконец, отказался от попытки; находя свое положение безнадежным, он разревелся и объявил, что не может дольше висеть.
– Да прыгай! – крикнул ему Виллац.
Юлий зажмурил глаза и прыгнул.
– Вот видишь, вовсе не так опасно! – сказал Виллац. Но Юлий немного ушибся. И теперь, чувствуя себя вне опасности, начал браниться.
– Да ты взгляни только, как я расшибся, – говорил он, показывая синяки и шишки. – Нет, скажу тебе, нелегко спрыгнуть с такой высоты!
Но что это такое? Мячик выпал из кармана Юлия и лежал у их ног.
– И у тебя такой мячик? – спросил Виллац.
– Мячик? Да, он, может, лежал здесь прежде, – ответил Юлий.
Но вдруг одумался и сознался, что взял мячик только для того, чтобы было чем поиграть.
Они бросают мяч, ловят его, резвятся, словно жеребята. Луг велик, и небо высоко; их смех и крики звучат, как крики чаек. Но вот мячик упал далеко в траву, среди камней, совсем далеко. Они ищут и ищут; мяча нет. Ничего не остается, как бросить его.
К ним приближается маленький Готфрид из одного соседнего дома на пригорке.
Он, должно быть, видел, в каком знатном обществе играет Юлий, и тихонько, робко подходит, чтобы принять участие в игре.
– Вот идет Готфрид, – кричит Юлий и бежит.– Удерем!
Они бегут; Готфрид же так растерялся, что начал рвать траву на лугу и не шел дальше, наконец, сел на землю и продолжает рвать.
– Чего нам удирать? – сказал Виллац.
– А вот я тебе скажу, – ответил Юлий.– Я не хочу вести знакомства с таким, как этот Готфрид. Больше ничего не прибавлю. Виллац не понял ничего; но Готфрид после того стал еще больше интересовать его.
– Его мать воровала яйца диких птиц на берегу.
Но это не уменьшило интереса, внушаемого Готфридом; товарищ, у которого была такая мать, представлялся ему чем-то загадочным. Чтобы отвлечь внимание от Готфрида, Юлий сказал:
– Что ты думаешь о ягнятах, которые не родятся живыми?
Вот это уж загадка для Виллаца. Он сидел, открыв рот.
Юлий сказал:
– Если у овцы ягненок не родится, он гниет в ней.
– Вот как? – переспросил Виллац.– Гниет?
– Да. У нас была овца, с которой это случилось. Нет, ты посмотри на Готфрида; он уселся посреди поля. Чего этот негодяй сидит там?
Но тут ему в глаза бросается нечто другое; на дороге показался всадник, – поручик.
– Вон там твой отец! – шепнул он и без дальнейших размышлений пустился наутек.
Виллац, оказывается в одиночестве, даже Готфрид, заметив поручика, старается заползти куда-нибудь, чтобы не быть таким заметным среди луга. Виллацу нет выбора, он должен идти навстречу отцу.
– Ты здесь? – спрашивает отец, придерживая лошадь.– Ты сегодня прогулял обед. С кем ты был?
– С Юлием.
– С каким Юлием?
– С Юлием. Право, не знаю; он из тех домов. И он указывает на гору.
– Ступай домой, проси прощения у матери, – говорит отец и едет дальше.
ГЛАВА VII
Через некоторое время приезжает Кольдевин с женой и сыном; это знатные хозяева, и их принимают хорошо в Сегельфоссе. Молодому Кольдевину в это время было под сорок; он был женат и жил в одном из городков Вестланда. Он был купцом и французским вице-консулом. О Фредерике Кольдевине шла хорошая слава; он был очень любезен и изящен. Волосы он носил с пробором, а на пальцах много колец. Последний год был особенно выгоден для него; в его город прибыл потерпевший аварию французский корабль, и он купил весь груз, заработав большие деньги, а, кроме того, нашумел своими праздниками в честь Франции. Он устроил маскарад, голубой грот и фейерверк. Прислуживавшие девушки были в коротких национальных костюмах, а местный оркестр играл под окнами. Он давал праздники не только в честь офицеров парохода, но и в честь экипажа.
Как консул, он желал быть внимательным ко всем одинаково. В числе экипажа был негр из Алжира; он пригласил и его.
Фредерик Кольдевин охотно рассказывал о прошлом году; то было золотое время, и иностранцы – веселый народ. Его содержание в Сен-Сире окупилось.
– Замечательно, что одна из девушек-прислужниц на празднике несколько дней спустя вышла замуж за столяра. Я вдруг вспомнил об этом.
– Что же в том особенно удивительного?
– И вот родила мужу ребенка совершенного мулата. Молчание.
– Это мне непонятно, – замечает фру Хольмсен.
– И никому непонятно, – отвечает Фредерик Кольдевин.– И доктор не понимает.
– Ах, и у нас был гость, – говорит поручик.– Вам может рассказать о нем фру Адельгейд. А меня извините, – на минуту.
Поручик уходит.
Он выходит на двор; девушка Давердана стоит у входа, и он говорит ей:
– Ты не пришла сегодня вечером; ты забыла?
– Нет. Хозяйка послала меня по делу, – отвечает Давердана.
– Где ты была?
– У башмачника.
– Да; я забыл. Я сам сказал, что тебя надо послать к башмачнику. Надо было починить башмаки.
– Нет. Хозяйка сказала, что надо только почистить.
– Да, да.
Поручик пошел дальше. У него, собственно говоря, нет дела на дворе, но он все же вышел из дому; ему надо обдумать столько вещей. На поручике сегодня новый мундир в честь гостей, и поэтому он не пошел ни в хлев, ни в конюшню, а направился в ригу, где нашел себе темный угол, и простоял тут целый час. Вид у него вовсе не удрученный, он даже кивает головой будто от удовольствия.
– Так почистить! – повторяет он несколько раз, потирая худые руки. Возвращаясь домой, он снова надевает кольцо на левую руку, как бы для того, чтобы не позабыть чего-то.
Служанка Давердана опять на дворе. Поручик взглядывает на нее мимоходом.
– Ты принесла обратно башмаки?
– Нет, – отвечает Давердана, – я только отдала их. Поручик кивает, и вид у него довольный.
Когда он возвращается, все общество сидит молча. Консул говорил последний и теперь снова начинает:
– Я слышал, ты принимал у себя короля Тобиаса, и он хочет купить участок. Великолепно – продать ему участок!
Поручик ничего не ответил на это и сказал только мимоходом:
– Мы думали, – я и фру Адельгейд, – что он больной человек. И вы слыхали о нем?
Старая г-жа Кольдевин качает неодобрительно головой и говорит:
– Ну, конечно.
– Мы разделились на два лагеря, – говорит консул: – отец и мать, с одной стороны, я и фру Адельгейд – с другой; маленький Виллац кажется тоже на нашей стороне. Так, Виллац? Ну, само собой разумеется. А вот теперь и замолчали.
Старик Кольдевин сидел, глубоко задумавшись; он был добродушный старичок и не любил никаких споров. Когда фру Адельгейд рассказывала о короле, об этом Тобиасе Хольменгро, во что бы то ни стало желающем приобрести здесь участок земли, он проворчал что-то про себя и, наконец, сказал:
– Не допускайте этого; ни за что не допускайте! Он теперь повторил свое предупреждение:
– Если продавать, да продавать, так что же останется от Сегельфосса?
– Конечно, от Сегельфосса останется еще много, очень много, – поправил он и добавил: – Но ведь последний Виллац Хольмсен еще не родился.
– Теперь времена новые, отец, – говорит консул.– Такие крупные имения не окупаются, они только поглощают средства. Их сохранить в состоянии только тот, кто в старину отложил капитал, из которого может тратить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.