Небылицы
– Со мной всё в порядке, – голос показался мне чужим. Сколько я уже не разговаривал с людьми? Неделю? Больше? – Спасибо за заботу.
– Может, тебе что-то принести? – Алекс впервые уронил тяжёлую фразу. Он всегда так разговаривал, словно не общался, а вываливал на собеседника чугунные чушки.
– У меня всё есть, – равнодушно ответил я, разглядывая их обеспокоенные лица. Они были блёклыми, серыми, ничтожными по сравнению с Цветом.
– Марк, нам нужно кое-что обсудить, – вновь оглушил меня Алекс. – Может, пригласишь?
– У меня не прибрано.
– Как будто мы не привыкли, – улыбнулась Лиза. – Марк, пожалуйста, давай мы пройдём и поговорим. Мы твои друзья. Нам звонили твои родители, они очень обеспокоены, рассказали, что ты говоришь очень странные вещи…
– Много пил, – коротко ответил я. – Теперь завязал, – о, скорее бы они ушли!
– Марк, нам правда нужно поговорить, – Алекс попытался войти, и я вдруг понял. Они хотят забрать Цвет! Они как-то узнали о его существовании!
– Отойди! – рявкнул я так, что Лиза и Алекс отшатнулись. – Хватит приходить в мой дом! Мне никто не нужен!
– Чем у тебя пахнет? – Алекс наморщил свою картошку и сделался просто смешон. – Резкий запах… Голова от него болит.
– И руки странным выпачканы… – Лиза разглядывали капли Цвета на моих пальцах. Не другую краску, а именно их – я видел это ясно. – Белёсое какое-то… Марк, ты что, варишь наркотики? – от «страшной догадки» глаза девушки округлились.
– Белёсым? По-вашему, это белёсое? – я ткнул рукой с Цветом прямо в их гнусные хари. Внутри меня клокотала злость, обида за Цвет, великий, всемогущий, всепоглощающий Цвет. – Белёсое? А? Говори!
– Оно и пахнет, кажется, – кивнул Алекс и переглянулся с Лизой. – Марк, мы уйдём, но знай, что твои родители уже обратились к психиатру и получили направление на твою принудительную госпитализацию.
– Если ты придёшь и поговоришь, попробуешь убедить, что ты нормальный, просто это творческое начало так себя проявляет, всё ещё можно откатить, – подхватила Лиза. – Если нет, то тебя увезут! С полицией! Марк, это не шутки. В законе есть соответствующие нормы… а достаточно посмотреть на тебя, чтобы понять – в этом случае их можно применить. Прости, но выглядишь ты и правда не очень.
– Значит, вы решили упрятать меня в дурку и забрать Цвет, – их «хитрый» план был для меня очевиден. Они думают, что я идиот и куплюсь на это? – Так? Себе или кому-то?
– Марк… Какой цвет? – осторожно поинтересовался Алекс, отступая назад и вновь переглядываясь с Лизой.
– Не цвет, а Цвет! – я мгновенно приходил в ярость от того, что люди не понимали простых вещей. Глупцы! Припёрлись со своей заботой! Кому она нужна, если я стою на пороге великого открытия… и даже шагнул за него? Белёсое на пальцах… Резко пахнет… – Да кто вы такие!
– Мы твои друзья, – начала было Лиза, но я перебил её:
– Я знаю, кто вы такие. Я не сумасшедший, клянусь. Вы Алекс и Лиза, мы общаемся ещё со школы, у вас весной свадьба, я всё помню, – я немного успокоился. Цвет давал мне сил, я чувствовал его даже спиной. – Просто сейчас у меня сложный период. Можете сказать, что я уходил в запой, но вышел из него. Скоро всё нормализуется…
– Марк, мы не можем отменить решение твоих родителей, это должен сделать ты, – развёл руками Алекс. – Иначе к тебе очень скоро приедут.
– Не достанут, – ответил я и захлопнул, наконец, дверь, чтобы не видеть больше серые лица. Я их обманул. Обвёл вокруг пальца. Они отстанут от меня ненадолго… Или нет? В любом случае, это неважно. Теперь я знаю, что Цвет хотят забрать. И понял, как этого не допустить.
Я повернулся к миске с Цветом. Он был прекрасен. Он давал мне сил. Притягивал, манил, звал к себе. Сзади стучали и пытались что-то прокричать через тонкий слой дверного металла, но я не слышал. О, я не позволю им провести меня. Не дам забрать Цвет. Он поможет мне. Древнее времени, пространства и бытия – что мне может быть страшно с Ним?
Я встал перед зеркалом с миской в руках и принялся украшать себя Цветом. Нарисовал линии на щеках и над бровями. Поставил точку на языке, покрасил мочки. С каждым движением я ощущал, что становлюсь сильнее.
Сбросил одежду.
Провёл измазанным в Цвете пальцем по шее, будто мне вскрыли горло.
Закрасил соски, нарисовал спираль на животе.
Мазнул Цветом по паху и почувствовал, что теперь любая женщина может быть только моей, стоит мне захотеть.
Покрасил подмышки.
Ягодицы.
Нарисовал линии на руках и ногах.
Подвёл веки. Накрасил губы.
Теперь я знал, что миру не нужны картины Цветом.
Миру нужен тот, кто будет править. Тот, кто обладает могуществом Цвета.
Миру нужен Я. Миру нужен Цвет во Мне.
Посмотрев на остатки Цвета в миске, Я запрокинул голову и покрасил Себя изнутри. Горло, желудок, кишечник; надеюсь, оно как-то достигнет и сердца, и лёгких, и мелких сосудов.
На дне миски остались лишь жалкие капли, но и они заключали в себе неслыханную мощь. Мощь, недоступную обычному человеку. Я был глупцом, когда хотел пустить Цвет на картины и дать их людям.
Я прошёл к кухонному шкафу и достал топорик для мяса и нож.
Пусть теперь хоть кто-то попробует сунуться ко Мне. Полиция, психиатры, Алекс, родители… Теперь они пыль по сравнению со Мной. Если полезут – с них Я и начну показывать миру Себя. Будущего властителя. Мессию Цвета. Пророка изначальной сути.
На лёгкие рези в животе я не обратил внимания.
Письмо
Дорогая Линда!
Решил в очередной раз написать тебе, хоть и давно понял, что это бесполезно. Ничего не могу с собой поделать – рука сама тянется к листу и ручке, и я пишу, пишу, зачёркиваю, рву, пишу вновь. На днях даже кинул письмо в камин, бросился за ним, ожёг руку, но оно всё равно сгорело. Я убеждаю себя в том, что письма мои никому не нужны, ты никогда на них не ответишь, однако в такие минуты меня словно ведёт какая-то сила, которой я не могу противостоять.
В заповеднике нашем, на северной его оконечности, вырубили часть деревьев. Проклятые чиновники смогли выписать разрешение на строительство в обход всех и всяческих законов, и скоро там будут коттеджи, наверное, целая сотня. Я ходил к начальству, но все только разводят руками, хмурят брови и многозначительно тычут пальцем в потолок. Написал в правительство, но мне никто не ответил. Зато немного повысили зарплату – может, хотят купить моё молчание, как думаешь? Правда, напрямую меня никто ни о чём таком не просил, чем я и пользуюсь, не переставая писать жалобы всюду, куда только можно. Конечно, я уверен, что не получу ничего, кроме проблем, но моя совесть будет чиста. Я уверен, ты бы поддержала меня – со мной ты никогда ничего не боялась, помнишь?
Старенький наш дом скрипит всё больше. Мне кажется, он грустит без хозяйки. Лестница на второй этаж на каждый мой шаг отзывается треском – давно пора заменить опоры, но у меня руки не доходят. Да и не хожу я туда почти никогда. В нашей старой комнате всё осталось по-прежнему, я не трогал даже фигурки птиц, что мы с тобой привозили из путешествий. Я захожу туда лишь изредка, смахнуть пыль с книжных полок и посидеть минуту-другую на нашем любимом кожаном диванчике. О, помнишь, скольким умопомрачительным моментам нашей любви он был свидетелем? Знаешь, я никогда всерьёз не хотел настоящую большую кровать, хоть порой и говорил тебе обратное. Мне кажется, когда у нас с тобой был только диван, в нашей любви оставалось что-то от сумасбродной юности, когда взрыв между нами мог произойти в любой миг и где угодно. Кровать, полагаю, стала бы шагом к скуке. А теперь она мне и вовсе не нужна – я сплю на кушетке в большой комнате, там, где камин и бар. Да, я пью. Не скажу, что много, но достаточно. Знаю, ты меня могла бы осудить, но что прикажешь делать? Вечерами тут довольно одиноко. Прибой всё так же монотонно долбит в обрыв за окном, навевая тоску и желание скорее забыться. Помнишь, Линда, как мы сидели на этом самом обрыве, и болтали о том, что всё пройдёт, наш дом рухнет и будет занесён пылью веков, а океан будет всё так же однообразно и могуче нападать на берег, чтобы в следующий миг отступить, а после вновь броситься в атаку? Может, ты и забыла о том разговоре, а я вспоминаю его почти каждый день, настолько он запал мне в душу.
Наш старый Бильбо умер, Линда. Двенадцать дней назад. Я держал его лохматую ушастую голову на коленях, гладил, пока он не испустил последний вздох. О, как он скулил и лаял за день до этого! Доктор в городе сказал, что у Бильбо опухоль, которую уже нельзя оперировать, и всё, что можно сделать – облегчить его страдания. Дал таблетки и уколы, я исправно делал всё так, как он написал на бумажке. Но в предпоследний день ничего не помогало. Как бедняга мучился! Ничего не хотел есть, даже любимые лакомые мясные обрезки, что я всегда брал для него у пузатого мясника, помнишь такого? Бильбо просто лежал и скулил, я не знал, что делать, и этот кошмар продолжался три часа. Потом он заснул. А наутро он не издал больше ни звука, только смотрел грустно, видимо, понимая, что конец его близок. Съел всё-таки мисочку мясных обрезков, выпил воды, немного полежал на солнышке, а потом пришёл ко мне. Клянусь, Линда, в его глазах стояли слёзы! Наш старый верный Бильбо плакал, чуя смерть, и я плакал вместе с ним. Я присел на его подстилку, положил его голову себе на колени и сидел так четверть часа, пока не понял, что Бильбо больше не дышит. Я похоронил его за домом, положил в яму его стальную миску с выгравированной косточкой, которая была с ним почти с самого щенячьего детства.
Но зачем я всё о грустном? Довольно! Три дня назад заезжал Дядюшка Бу. Видела бы ты его! Отъел себе живот, выглядит дородно, солидно. Развёлся с четвёртой женой, не унывает, ушёл от неё по своему обыкновению с одним лишь чемоданом в руке, оставив старые вещи в старой жизни. Без монетки в кармане, весь в долгах, но довольный и жизнерадостный. Притащил бутылку жуткого пойла! Я порезал хлеб и яблоки, те самые, маленькие, что ты никогда не любила. Мы выпили эту бутылку. Ох, и плохо же нам было наутро! Правда, всё решило купание в океане, он сейчас холодный и освежающий, головную боль как рукой сняло. Дядюшка Бу (помнишь, я рассказывал тебе, откуда у него такое смешное прозвище?) уехал в новую жизнь, навстречу неизвестности, туманно намекнув на очередные прожекты, которые уж в этот-то раз наверняка принесут миллионы. Предложил мне бросить всё и податься на поиски счастья с ним, но я вежливо отказался – моя жизнь здесь. В этом доме, где мы проводили время с тобой, и где на втором этаже, в нашей комнате, до сих пор на полках стоят книги, что я читал тебе вслух в лицах, стараясь подражать профессионалам декламации.
Линда, я не знаю, зачем я всё это пишу тебе. Я повторяюсь, да? То же самое я говорил в начале письма. Но так и есть. Наверное, мне действительно очень-очень нужны эти письма. Так… легче, что ли. Меньше больно. Сколько прошло? Семь месяцев? Восемь? Я иногда стал путаться во времени, а недавно забыл, какой сейчас год на дворе. Поэтому ты не сердись на меня, хоть ты и не прочтёшь ни одного письма. Это не слабость, которую ты презирала, это иное. Может, просто другой вид силы? Я не знаю. Не писать я не могу. Пока не могу – возможно, когда-то всё станет иначе. Хотя, заглядывая в самые недра своей истерзанной души, порой я думаю, что иначе уже не будет.
Линда, на клумбе, что мы строили с тобой из обточенных прибоем гладких камней, зацвели твои любимые астры. Сейчас, как закончу это письмо, я встану из-за стола, нарву букет и пройду сотню метров по тропинке, что стала с недавних пор моим излюбленным и ненавидимым маршрутом. Подойду к холмику, где лежишь ты, и положу туда цветы. Я уверен, что они пришлись бы тебе по вкусу. Вчера после дождя они пахли очень терпко и пряно – так, как тебе всегда нравилось.
С любовью. Твой Александер.
Дылда
Был он весь какой-то нескладный, неправильный. Высокий, не худой и не толстый, не сильный, но и не слабак. Никогда не знал, куда деть длинные руки и ноги, постоянно задевал и ронял вещи, спотыкался на ровном месте, торчал во все стороны сразу и занимал слишком много места в пространстве. Мужики даже имя его толком не запомнили – то ли Григорий, то ли Георгий, а некоторые так вообще считали его Геннадием. Прозвали просто Дылдой – но беззлобно, шуточно. Юморили, конечно, иногда устраивая розыгрыши, но на Севере скучно, и вряд ли кто-то мог всерьёз укорять их за это.
– Эй, Дылда! – вопрошал Дядя Саша, обветренный и матёрый работяга, батрачивший на Севере уже много сезонов. – Подай-ка мне чашку, будь другом.
Дылда тянулся за чашкой, задевал кое-как прикрученную полку, и металлическая посуда с грохотом обрушивалась под всеобщие смешки. Дылда краснел, бормотал извинения, торопливо собирал посуду, безуспешно пытался поправить полку. Его дружески похлопывали по плечу, шутейно ободряли, советовали следить за руками – а также локтями, коленями и прочими выступающими частями тела.
Впрочем, Дылда не обижался. Из-за неуклюжести ему прощалось многое, за что другим вычли бы из зарплаты. Сломанные лопаты, потерянные инструменты, разбитые бутылки и даже одна помятая машина – Бригадир разводил руками, потом ими же укоризненно махал и делил штраф на всю бригаду. Люди не возражали, лишь бурчали недовольно, а Дылда вновь натужно краснел и сбивчиво просил прощения.
Откуда и зачем он взялся, никто толком не помнил. Просто пришёл как-то в вагончик, спросил Бригадира и вызвался помогать. Бригадир, оценив рост и кажущуюся силу Дылды, сначала обрадовался и повёл того в контору, оформляться. Ошибку он осознал уже после, однако на Севере не принято отказываться от своих, и Дылда остался. Работал он старательно, хотя старание это часто заканчивалось провалом.
Кажется, была там какая-то трагическая история любви и предательства, от которой Дылда сбежал, променяв комфорт Большого Города на суровые северные испытания. Может, хотел доказать, или укорить своим поступком, или просто скрыться от проблем там, где всё ясно и просто. Однажды, неумело напившись дешёвой вонючей водки, под нехитрый аккомпанемент быстрой и вредной лапши, Дылда принялся слюняво рассказывать, вспоминая имена, фамилии, топографические названия и щекотливые ситуации, грозил кому-то невидимому кулачищем, после чего храпливо заснул, скрипя пружинами и периодически бормоча невразумительное. На следующее утро он ходил мрачнее тучи, на расспросы почти не отвечал, и больше старался не пить сверх необходимого.
***
– Эй, Дылда! – Бригадир подошёл к парню, хлопнул того по плечу. – Собирайся. Поедешь с Кефиром и Васькой. Платят по две штуки за выезд.
– Хорошо, – кивнул Дылда, – чего делать-то надо?
– От мясокомбината заказ. Надо съездить к местным, забрать оленя. Они позавчера били оленя, привезти надо. Будешь грузить помогать. В разговор только не лезь, местные обидчивые. Кефир с ними умеет уже.
Дылда молча кивнул, торопливо спрятал в поясную сумку перочинный нож и фигурку, которую неумело вырезал из куска дерева. Бригадир уже давно заметил, что Дылда пытается учиться у Дяди Саши, который в этом деле был признанным мастером, но с расспросами не лез – на Севере каждый коротает время по-своему.
Погрузились в раздолбанный тентованный «Урал», который был общим на несколько бригад. Когда-то давным-давно его купили вскладчину, и теперь обслуживали, как умели, скидывались на топливо и масло, периодически гоняя натруженную машину по своим делам. Аборигены бурчали в том смысле, что огромные чёрные шины вспарывают тонкую шкуру тундры, приплетали языческие поверья, а однажды в лагере даже объявился очкастый эколог, бормотавший об уникальной флоре и страдающей фауне. Эколога бить не стали – рабочий люд всегда привечал юродивых – напоили водкой, вручили в подарок добротный кусок вяленого мяса и пару рыбин, да и отправили с богом обратно.
Кефир, сняв с плеча карабин и закинув его за сиденье, сидел за рулём, а Дылда и Васька тряслись в промозглом кузове. В кабине было место ещё для одного, но Дылда сам забрался в кузов, а Васька не стал его бросать. Наматывая на колёса километры бескрайних просторов, «Урал» тяжко, словно огромное сильное животное, полз к своей цели – весьма условной точке на карте, где их ждали «местные» – кочевые оленеводы; в их чумах сюрреалистично сочетались лежанки из шкур, примитивные очаги и ноутбуки со спутниковым интернетом. Зажиточный оленевод за сезон мог заработать в несколько раз больше, чем вся бригада Дылды; детей они отправляли учиться в города; время частенько коротали за онлайн-казино.
– Знаешь, что в их чумах сорок две палки? – Васька любил поговорить, но размеренная дремотная дорога накладывала на разговор свой отпечаток: от реплики до реплики могло пройти несколько минут.
– Я читал, что может быть до пятидесяти, в зависимости от размера, – покачал коротко остриженной головой Дылда. Он смотрел через откинутый тент назад, туда, где расстилалась бескрайняя тундра.
– А мне больше нравится, что сорок две, – Васька закурил, выпустил наружу сизый дым. – Я книжку читал, в ней это было число гармонии или чего-то такого. Фантастическую. Про звёзды там было, я уж не помню толком. Но число запомнил – сорок два. Вот мне и нравится, что там это было число гармонии, и у местных тоже в чумах сорок две палки.
– Ну, пусть будет сорок две, – согласился Дылда, – мне как-то всё равно.
– Да тебе всё всё равно, – хохотнул Васька. – Ты вообще хоть думаешь о природе, о жизни?
– Иногда думаю, – уклончиво ответил Дылда.
– Знаешь, как я считаю? – Васька наклонился ниже, заговорщицки подмигнул. Он был довольно образованным парнем, много читал, но в его причудливой голове порой рождались престранные мысли. – Я считаю, что наша цивилизация подошла к концу. Вот. Космос мы освоили? Не освоили. Бессмертие открыли? Не открыли. Болезни вылечили? Нет! Фильм про матрицу смотрел?
– Смотрел, – кивнул Дылда, – мне он нравится. Актёр хороший.
– Во! – многозначительно поднял палец Васька. – Там наше будущее и показано! Только никакие роботы нас порабощать не будут, ясно? Сами в капсулы ляжем. Подключат нас к виртуальности, и будем там тихонечко лежать, бродить в своей голове по воображаемым мирам. Сначала будем помнить, кто мы есть, но скоро совсем забудем. А богачи станут для нас придумывать новые программы, лишь бы мы землю не засоряли, а сами будут деньги считать, природой любоваться, есть нормальную еду. Мы же станем рыцарями, космопиратами, кем только захотим! Но не по-настоящему. Вот как я думаю.
– Если по взаимному желанию, то почему нет? – спросил Дылда минуту спустя. То ли осмысливал сказанное Васькой, то ли думал о чём-то своём.
– Да как-то неправильно это, – пожал плечами Васька, – не по-человечески, что ли. Хотя вот эти оленеводы выживут. Они тысячи лет так жили, и ещё столько же проживут. Приехали что ли?
«Урал» действительно замедлял ход, натужный рёв двигателя сменился раскатистым урчанием утомившегося зверя. Вскоре машина остановилась, Кефир сразу же заглушил мотор, дабы не жечь драгоценное топливо.
Выпрыгнули из кузова – Дылда, к удивлению товарищей, не ударился сам и ничего не сломал. В паре десятков метров стоял чум, рядом раскинулся лёгкий кораль, по которому уныло бродили оставшиеся олени. Туши их сородичей, числом не меньше полусотни, лежали тут же, под небольшим навесом. Конечно, это был, так сказать, авангард оленьего племени, большинство, числом не меньше тысячи голов, паслись под присмотром в других местах. Никто толком не понимал, как оленеводы находили друг друга и своё стадо, по каким приметам ориентировались в скудной тундре, но факт оставался фактом – отделив часть стада, один из оленеводов приезжал в условленное место, где была мобильная связь, сообщал о том, что у него есть мясо, ждал покупателей, а после собирал чум и возвращался к своим.
– Приехали, – вышедший из чума местный был, кажется, ещё не стар, крепок телом, но лицо его было изрезано сеткой крупных и мелких морщин. Взгляд был спокоен и совершенно равнодушен.
– Добрый день, – кивнул Кефир, – да, приехали. Забираем?
– Сначала расчёт, – покачал головой местный.
Приняв из рук Кефира туго перевязанный пакет с деньгами, оленевод спрятал его в недрах кухлянки и коротко кивнул.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги