Жизнь ни за что. Книга вторая

14 сентября.

Регистрацию объявили во-время. «Не к добру!» – засмеялся Василий. Действительно, на «Аэрофлот» это не похоже. За день вторая посадка в назначенный срок. Самолёт сегодня у нас большой. Самый большой в Аэрофлоте ИЛ—62. Расстояние в 6300 километров без посадки должен покрыть за 7,5 часов. Это кратчайшее расстояние до Хабаровска самолёт пролетает по северным широтам. От Хабаровска до Петропавловска-Камчатского ещё два с половиной часа лёту. Прямая трасса без посадки будет освоена через год и будет занимать время 8 часов. Я же уже оговаривал, что дальние полёты только начинались. Стюардесса в полёте рассказала немного об этом и сказала, что самолёт ведёт первооткрыватель этой воздушной трассы. Мы с Василием, естественно, возгордились. Из Москвы самолёт сразу и круто забирал к Северу чуть не до устья Лены и затем поворачивал к Хабаровску. И вот мы сидим в первом салоне в четвёртом ряду согласно купленным билетам. Мы с Василием немало летали, никогда не падали, и уверенности у нас было, хоть отбавляй. Запасы Столешникова переулка лежали у нас под креслами, как и ящик с виноградом. А не успели мы набрать высоту, как раздалась команда «Приготовить столики». Что мы и сделали. А потом и то, и то, и это. Двигатели у самолёта были в хвосте, звук турбин в первом салоне был не слышен, и только вентилятор над головой гудел негромко, но назойливо, за что и был вырублен. Высота полета 10000 метров, скорость около 1000 км/час (275 м/сек). Далеко внизу проплывали немногочисленные электрические огни. «Спят, а электричество не выключают», – сказал я Василию. «Нельзя выключать, – ответил он, – шарить будут».

За Уралом внизу стало темно. Светить было некому. Блестели озёра под луной, реки сверкали змейками, а огней не было. Самолёт шёл над Ханты-мансийским краем, потом параллельно берегу ледовитого океана, оставляя далеко к югу и Якутск и Байкал и, пересекая Становой хребет, повернул на Хабаровск. В первых лучах восходящего солнца увидали, что вершины гор были посыпаны лёгким свежим снегом. (В пургу летим…) А на равнинной тайге бушевала осень. И золото лиственных дубрав прерывалось только извилистыми руслами рек и речек, и причудливыми пятнами болот. А каких—нибудь следов житья – бытья внизу не было. В половине восьмого зажглось табло «Не курить! Пристегнуть ремни!» И самолёт пошёл на снижение.

Земля под Хабаровском красная, рыжая и жёлтая. Сверху смотреть – зрелище не передаваемое. К тому же долина Амура изрезана речками, протоками, старицами и озёрами в неисчислимом количестве, создавая немыслимый абстрактный рисунок из голубого, зелёного, жёлтого и красного. Можно делать снимки и копировать с них модели для ковров. Будет и необыкновенно, и красиво.

Посадку в Хабаровске первооткрыватель трассы совершил отменно. Но ИЛ-62 дальше не летит. Пассажиры должны будут пересесть на два самолёта ИЛ-18 местного отделения Аэрофлота, и уже на них достичь желанной Камчатки. Всё шло по графику. Через три часа мы сидели в самолёте и ждали приказа «Пристегнуть ремни!» Прошёл час в отсидке. К самолёту снова подали трап, но уже не для экипажа, а для выгрузки сидевших в самолёте пассажиров. Петропавловск не принимает по метеоусловиям. ЭХ, АЭРОФЛОТ!

Мы все понимаем, что погоду не делают и для нашей же безопасности задерживают рейс. Но спасённые предупредительной остановкой, пассажиры многими часами и сутками живут в аэропортах как брошенные собаки: без конуры, без клочка сена под боком и, в основном, стоя, так как сидячие места моментально занимаются навсегда. За сотни совершённых полётов я пришёл к абсолютному убеждению, что «Аэрофлот» – самая непутёвая организация по охране прав человека даже в Советском Союзе, в котором, благодаря стараниям руководителей – индюков, о правах человека вспоминают, когда составляют очередные конституции. Человек для Аэрофлота никто и ничто. Его можно заставить часами выстаивать в очередях перед единственным окошечком кассы или справочного бюро. Его не принимает начальство аэропортов, скрываясь за закрытыми бронированными дверями, его не приглашают отдохнуть (боже упаси – в гостиницу) при длительной задержке рейса, не дают кресел в залах ожидания. А вместо того, чтобы объявить, что самолёт задерживается на двое суток (прекрасно об этом зная), пассажиру регулярно сообщают в течении этих двух суток, что рейс откладывается на два часа. И если посмотреть на авиапассажиров столичного или крупного провинциального аэропорта, то видишь огромную толпу измученных, небритых, немытых, дурно пахнущих людей, включая детей всех возрастов. Спать негде, есть негде, сесть негде. И Хабаровский аэропорт, возможно, похуже других, так как переваливает людей от Владивостока до Чукотки, где неустойчивая погода и задержки рейсов часты и обоснованы. Пустой корпус «Интуриста» (кого интересует неизвестность нашего востока), пустой депутатский зал и, забитый как территория толкучки в базарный день, корпус вокзала. «Зима прошла – настало лето, спасибо партии за это».54

В Хабаровском аэропорту я, вместе с Рустайлиным, провёл самые жестокие в моей жизни авиапассажира двое суток в ожидании вылета. Случились эти двое суток ожидания с двадцать восьмого по тридцатое декабря. «Чумикан» пришёл из океана после натурных госиспытаний комплекса во Владивосток и встал в Дальзавод на профилактику. Комиссионеры выбрали авиарейсы по усмотрению. И кроме меня с Емельянычем, полетели по домам через Свердловск.55 А мы полетели через Москву. Емельяныч вальяжно запланировал подписать по пути бумаги. Самолёт на Свердловск ушел, минуя Хабаровск. Мы полетели вслед за ним и через час вышли в Хабаровске, предвкушая скорую посадку, аэрофлотовский ужин и встречу с первопрестольной. И боже мой! В аэровокзале стояли люди плечом к плечу. Встали и пассажиры нашего рейса, уплотнив толпу. Слушаем информацию. «Совершил посадку самолёт из Магадана. Совершил просадку самолёт из Южно – Сахалинска, Совершил посадку самолет из Москвы. Рейс номер… до Москвы задерживается ввиду отсутствия керосина…! Оп! Мы посмотрели друг на друга. Температура за дверями минус тридцать пять по Цельсию. «Давно стоишь?» – спросил я моряка, стоявшего впереди по направлению к лестнице на второй этаж, где виднелся буфет. «Сутки будут через полтора часа, – ответил моряк и грустно улыбнулся. – Когда прилетел, по залу можно было пройти. Но не один самолёт не улетает, а прибывают по расписанию». Как мы выдержали сорок три часа – не знаю. В буфет стояли три часа. Там варёная курица, хлеб и какая-то вода. Догадались купить впрок две курицы, чтобы больше не стоять. В зале прелый воздух создавал атмосферу не убираемого свинарника. В полушубках и ватниках, без кислорода, народ потел и вонял. И среди толкучки грудные дети, беременные женщины. И через три дня Новый год. На улице мороз. Пока выкуриваешь сигарету, мороз пробирается под одежду и высушивает пропотевшее тело. Втискиваешься обратно. На площади перед вокзалом подземный туалет. Летом он выступал на метр над поверхностью и имел две широкие лестницы. Отсутствие керосина на порядок в туалете, конечно, не должно влиять. Но туалет не работал, так как обе лестницы были заполнены какашками на тот самый метр выше площади, на который туалет выступал из земли. И высота продолжала расти. Мы с Емельяновичем долго пытались показать себя воспитанными людьми, но с компанией моряков расширили площадь туалета. На вторую ночь Емельяныч решил позвонить любимой женщине. Как очень, очень многие, он пережил развод, и имел намерение создать семью с другой женщиной. Женщины, несмотря на предупреждение агенства ОБС,56 продолжают стремиться вновь выйти замуж. Звонить так звонить. Прошло полгода, без малого, как мы оставили родные места. И нас наши женщины ждали, чтобы хоть в лицо высказать своё нежелание продолжать такую жизнь. А может, и наоборот. Причитающаяся нам зарплата и премии переданы жёнам и агенство ОБС не раз передавало, что «лучший муж – это глухой капитан дальнего плавания». Емельяныч заказал разговор, и мы с ним встали у стенки перед тремя кабинами. Ни стульев, ни скамеечек в переговорном пункте не было. Зато было не тесно и тепло. Из кабинки вышел человек. Я заметил, что он, перед тем как выйти, приподнялся. В кабине была скамеечка. «Пойду, посижу», – сказал я Емельянычу и зашёл в кабинку. Я присел первый раз за тридцать часов и мгновенно заснул. В дверь постучали. Стоял клиент. Я вышел. Рустайлина не было. Посмотрел по кабинкам. В двух вёлся разговор, в третьей спал Рустайлин. На переговорном пункте мы отдыхали таким путём два часа, пока нас не погнали операторы. Мы покинули Хабаровск тридцатого в полдень, проведя на ногах сорок три часа.57

14 сентября. Продолжение.

Нас с Василием Васильевичем вместе с другими пассажирами вынули из самолёта, попросив не расходиться. Но через два часа объявили отсрочку до утра без каких либо предложений о ночлеге. По местному времени было около семи вечера (разница с Москвой 7 часов) Поскольку мы мало и плохо спали в самолёте, то очень хотелось спать, а оттого, что мало ели – хотелось есть. Часа через два, покрутившись у лётной гостиницы (для сотрудников аэрофлота) и предъявив по очереди справки, что мы летим в интересах аэрофлота, мы проникли на законных основаниях за плату в 1 рубль и 50 копеек в ночь в большую комнату, заставленную двумя десятками кроватей одна к одной, но с чистым влажным бельём. (трёхзвёздочная гостиница по коммунистически). Устроившись с поджатыми ногами на кроватях, мы со спокойной совестью допили столичные запасы спиртного, и пошли в ресторан кормиться. Кроме картофельной похлёбки, тухлых котлет и водки в ресторане ничего не было. К счастью в буфете оказалась курица. Курица нас согрела. Мы спрятались в холодные постели, нагревая воздух своим дыханием. Сон наступил мгновенно.

15 сентября.

К 9-ти утра мы появились на вокзале. Рейс на Петропавловск ещё на табло не означился. Но через полчаса дали инфомацию о вылете в 14—30. Сомневаясь и в этом, решили посмотреть на город Хабаровск. Маршрутка за двухгривенный довезла минут за десять до железнодорожного вокзала. Напротив вокзала стоял памятник Ерофею Хабарову. В кафтане стрелецком, заломленной шапке на сером граните стоял открыватель – завоеватель этого огромного края. За памятником, спустившись на трамвае, обнаружили улицы Карла Маркса и Ленина, которые образуют центр города. Времени у нас было мало, мы не хотели подвергать себя излишнему риску. Вышли на красивую площадь Ленина, большую, ухоженную, с фонтаном и цветником. Посмотрели книжный магазин где, несмотря на имеющееся краевое издательство, местных изданий фактически не было. Остановились в маленьком кафе и за стоячими столиками выпили по чашечке кофе со сливками. Кофе было не хуже, чем в кондитерских магазинах Киева. Добрались до Амура, буйно – могучего. Город стоит на левом невысоком берегу. Правый берег напротив города высотой также не отличался. Ерофей Хабаров выбрал место для городка на достаточно резком повороте реки влево. Опёршись на могучую скалу, река поворачивала прямо у современного прибрежного сквера или парка отдыха. Река огибала скалу, и пласты воды, рассечённые скалой, бурлили и завихрялись под неукротимым напором быстрого течения. Рыбаки кидали в стремнину блёсны. Полюбовавшись на стихию, пересадочные пассажиры сели в автобус и к назначенному времени прибыли в Аэропорт.

– А ваш рейс уже летит!

– Как!?

– А так. Где вы были?

Но мы не опоздали. Мы были в числе задержавшихся. Бегом в гостиницу за вещами, и спецавтобус подвёз задержавшихся к самолёту ИЛ—18. «Хоть у трапа не дерутся, как вчера дрались», – грустно пошутили мы с Василием. Да, действительно, шутка грустная. И во всём виноват Аэрофлот, а может беда в чём-то более серьёзном. У людей нет уверенности в том, что они улетят даже имея на руках все необходимые документы. Волнуются примерно также как люди, получившие ордер на вселение в квартиру после двадцати лет ожидания, но ещё не вселившиеся. И потому у трапа происходят события достаточно непристойные, смотреть на которые больно и неприятно, а приходиться поступать также. Давят друг друга перед трапом, отталкивают детей, ругаются. Вчера при посадке подрались мичман и капитан 1 ранга. Мичман защищал сына лет семи, которого капитан оттолкнул на первой ступеньке трапа, а мичман оттащил капитана за воротник. И это тоже Аэрофлот. Как и плакат на подъезде к аэропорту: «СССР – величайшая авиационная держава».

Но как бы-то ни было, летим. Погода ясная. Под крылом самолёта отлично виден Николаевск на Амуре, устье Амура, лента Татарского пролива и северная оконечность острова Сахалин. Дальше летим над Охотским морем и полтора часа ничего не видим кроме водной глади. 2,5 часа всего. ИЛ-18 интересный самолёт. Концы крыльев у него подрагивают, и мне кажется, что ешё немного и для поддержки самолёт будет крыльями махать. Но ничего этого не происходит – крылья подрагивают, но не машут, а самолёт летит.

– Слушай, Василь, говорю я задремавшему коллеге. – А почему нет спасательных жилетов на полках? Вдруг присядем на воду.

– Не мути природу, накаркаешь. Если сядем на воду, самолёт продержится две минуты, за которые никто не успеет выйти. И лучше утонуть сразу, чем мучится в холодной воде часами. Парашютов ведь тоже на борту нет. И я хочу сон досмотреть. Не мешай.

На Камчатке разница во времени уже 9 часов, Самолёт придёт к вечеру. Успеем ли застать людей на службе – вот вопрос!? Летим. Пустое море сверху не интересно. Мотор гудит, Василий спит, есть не дают. А хочется.

Камчатка открылась издалека. Появились горные цепи, в дальней дымке показалась на минутку Ключевская сопка белым конусом, Самолёт пошёл на снижение и вышел на Авачинскую бухту. Бухта с высоты необыкновенна, и захватывающе красива, так как огромна, и имеет в себе многочисленные бухты и бухточки, острова и полуострова, речки, стекающие с гор. И с двух сторон конусы засыпанных вечными снегами вулканов. Вулканы, конечно, чудо природы. И хотя приходилось видеть фильмы и фотографии, всё равно удивляешься их правильным конусам, идущим по правильной кривой и заканчивающейся острым пиком или срезанной верхушкой действующего вулкана. Пишут, отыскивая красивые сравнения, журналисты, что в Авачинской бухте можно разместить все флоты мира. А мне показалось, что не только разместить, а и спрятать…

Самолёт пробежался по бетонной полосе мимо холмов – ангаров с истребителями-перехватчиками и остановился у небольшого невзрачного здания, на котором читались неяркие буквы: «ПЕТРОПАВЛОВСК – КАМЧАТСКИЙ». В салон вошли пограничники и проверили верительные документы: паспорта, пропуска, командировки. И вот мы уже стоим с Василием на твёрдой земле. Светит тёплое солнце, нет и следа непогоды вчерашней, разве что лужи в ямках на бетоне. Я потрогал пульс. Нормальный. Посмотрел на Авачинскую сопку – красиво и тоже спокойно. Наверное, я не осознал, что пролетел 10000 километров и стою на берегу самого великого океана, при упоминании о котором у школьника Лёни сладко сжималось сердце в восторге от мечты. И вот мечта сбылась. Немного поздновато, конечно, и не в той форме. Но пусть сердце бьётся ровно, я всё равно радостно приветствую в мыслях этот экзотический край, где дальше на восток – уже Америка. А здесь вулканы, гейзеры, олени и лососи, И камчатские медведи, родственники Аляскинским медведям гризли. Ключевская огнедышащая сопка в пять километров высотой и всё кипит или дрожит.58

Примечания