Наука Креста. Исследование о святом Хуане де ла Крусе
Образ Оградающего и Распятого, который лишь намечен в словах-предчувствиях Господа, широко и подробно обрисован в евангельских описаниях Страстей. Чистое и мягкое сердце ребенка плюс фантазия художника – и едва ли можно усомниться в том, что все эти картины глубоко и неистребимо отпечатались в душе юного Хуана. Не забудем и о том, что мальчик присутствовал на торжественной мессе Страстной недели и даже прислуживал на ней в качестве министранта. Ежегодно в Вербное воскресенье, как и во все дни Отрастной недели, в церковной службе перед верующими с драматической живостью предстают последние дни жизни Иисуса, Его смерть и положение во гроб – предстают в проникновенных словах, мелодиях и церемониях, которые непреодолимо влекут к сопереживанию. Если даже бесчувственные, неверующие и погрязшие в светской жизни люди не могут при этом остаться равнодушными, каково же должно было быть влияние их на юношу – будущего святого, который, как мы знаем, в более зрелом возрасте едва ли мог говорить о духовных вещах, не впадая при этом в экстаз, и приходил в восторг, даже просто слушая пение!
При изучении Писания к евангельским рассказам присоединились пророчества Ветхого Завета, и прежде всего описание страдающего Отрока Господня у пророка Исайи – с этим описанием молодой монах должен был встретиться, читая Бревиарий в Страстную неделю[3]. Здесь можно было не только увидеть страдания, описанные с безжалостным реализмом, но и узнать исторический и спасительный контекст Голгофской мистерии: Бог – всесильный Творец и Господь, Который сокрушает народы, как глиняные сосуды, и в то же время Отец, Который окружает избранный народ Своей верной заботой; нежный и ревнивый влюбленный, столетиями радеющий о Своей Невесте – Израиле и постоянно оказывающийся отвергнутым и оставленным, как описывает Хуан в стихотворении «Младой пастух». Пророки и евангелисты, дополняя друг друга, рисуют образ Мессии, Который в послушании следует за Отцом, чтобы завоевать Свою Невесту, Который принимает на Себя ее бремя, чтобы освободить ее, и не останавливается даже перед смертью, чтобы подарить ей жизнь. Эта тема снова находит отголоски в «Романсе». Если перенести подобное отношение Жениха к Невесте-Израилю на все человечество, то это будет соответствовать словам о Царстве Божьем у пророков и в Евангелиях.
И еще важное для Хуана в книгах пророков – взаимоотношения пророка и его Господа; призвание и обособление человека, на которого Всемогущий указал Своим перстом. Эти взаимоотношения делают человека другом и доверенным Бога, поверенным и провозвестником вечной Божьей воли; но, с другой стороны, требуют от него абсолютной самоотдачи и безграничной готовности к служению, отделяют его от общества здравомыслящих людей и превращают в символ протеста. На это указывало не только само Священное Писание, но и его толкование, принятое в ордене. В Кармеле, даже при смягченном уставе, жила память о пророке Илии, «вожде и отце кармелитов»[4]. Institutio primorum monachorum[5] представлял его молодым монахам как образец созерцательной жизни. Пророк, которого Господь побудил идти в пустыню, который прячется в потоке Хораф, напротив Иордана, пьет из него и питается тем, что посылает ему Господь (3 Цар 17, 2–3), – вот образец для всех, кто хочет замкнуться в одиночестве, отказаться от греха и всех чувственных наслаждений, и вообще всех земных вещей (так можно трактовать высказывание «напротив Иордана») и укрыться в любви Господа (Хораф трактуется как caritas – любовь милосердная). Источник Божественной благодати напоит их блаженством, а учение Отца даст им твердую пищу для души: хлеб сокрушения и покаяния и плод истинного смирения. Разве не нашел Хуан в этих словах ключ к тому, что Господь совершал в его собственной душе? Планы Божественного спасения распространяются на все человечество, и ради него – на Его избранный народ, но при этом Он заботится и о каждой отдельной душе. Каждая душа, подобно Невесте, опекается Им с равной нежной любовью, и Он заботится о ней с отеческой верностью. То, как эта Божья любовная забота становится жалом, не оставляющим души в покое, в совершенстве описано в Ветхом Завете, в Песни Песней. Ее отголосок звучит в «Духовном песнопении». Ниже будет рассказано подробнее, как в ней же вновь возникает мотив Креста.
Если мощным стимулом для поэта стали пламенные и красочные картины ветхозаветного псалмопевца, то теолог мог черпать из иного полноводного источника. Им была душа, единая со Христом, живущая Его жизнью, в полной самоотдаче себя Распятому проходящая вместе с Ним весь Крестный путь. Это нигде не выражено яснее и четче, чем в благовестии апостола Павла. У него уже есть сформированная наука Креста, теология Креста, основанная на внутреннем опыте.
«…Христос послал меня… благовествовать, не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова. Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, – сила Божия» (1 Кор 1, 17—1). «…Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость. Потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1 Кор 1, 22–25).
Весть Креста – Евангелие от Павла, весть, которую он провозглашает иудеям и язычникам. Это простое свидетельство, без всякой пышной риторики, без малейшей попытки убедить доводами разума. Он черпал всю свою силу в том, что проповедовал. Это Крест Христов, то есть Крестная смерть Христа и Сам распятый Христос. Христос – сила Божья и мудрость, и не только как посланник Божий, Сын Божий и Сам Бог, но и как Распятый, так как Крестная смерть – избранное непостижимой Божественной премудростью средство спасения. Чтобы показать, что человеческая сила и мудрость не способны привести ко спасению, Он наделяет спасительной силой Того, Кто по человеческим масштабам кажется слабым и безумным; Кто не хочет быть ничем Сам по Себе, но лишь дает действовать в Себе силе Божьей; кто «опустошил» Самого Себя и стал «послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп 2, 7–8). Спасительная сила – это власть возрождать к жизни тех, в ком Божественная жизнь была уничтожена грехом. Подобным образом спасительная сила Креста вошла в весть Креста и через эту весть переходит на всех, кто принимает ее, кто открывает себя ей, не требуя ни чудес, ни доводов человеческой мудрости. В принявших эту весть она превратится в ту животворящую и жизнеобразующую силу, которую мы назвали наукой Креста[6]. Апостол Павел сам говорит о конечном ее смысле: «Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня» (Гал 2, 19–20).
В те дни, когда вокруг апостола сгустилась ночь, но в его душе был свет, ревнитель закона узнал, что закон был лишь учителем на пути ко Христу. Он мог подготовить к принятию жизни, но не мог даровать жизнь. Христос принял на Себя ношу закона тем, что исполнил его и умер для закона и через закон. Тем самым Он освободил от закона тех, кто хотел принять от Него жизнь. Но они могли принять ее, только отдав свою. Те, кто крещен во Христа, крещены и в Его смерть (Рим. 6, 3). Они погружаются в Его жизнь, чтобы стать членами Его тела, в качестве таковых страдать и вместе с Ним умереть, но также и воскреснуть вместе с Ним для вечной Божественной жизни. Эта жизнь во всей своей полноте наступит для нас в день Воскресения. Но уже теперь, «во плоти», мы принимаем в этом участие, насколько хватает нашей веры: веры в то, что Христос умер из любви к нам, чтобы дать нам жизнь. Эта вера делает нас едиными с Ним, как члены тела едины с его главой, и открывает нас потокам Его жизни. Такая вера в Распятого – живая вера, соединенная с любовной отдачей себя, – это для нас вступление в жизнь и начало будущего величия. Отсюда – Крест в нашем единственном почетном звании: «А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира» (Гал 6, 14). Кто решил отдать себя Христу, тот умер для мира, а мир – для него. Он носит раны Господа на своем теле (Гал 6, 17), он слаб и презираем людьми, но именно тем и силен, что в слабых проявляется сила Господня (2 Кор 12, 9). Осознав это, ученик Иисуса не только берет предназначенный ему крест, но распинает себя самого: «Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал 5, 24), они вели жестокую борьбу против своей природы, чтобы в них умерла жизнь греха и появилось пространство для жизни духа.
И последнее – самое важное. Крест – не самоцель. Он возвышается и указует вверх. Он не просто знак, но мощное орудие Христа. Это пастуший посох, с которым божественный Давид выходит против дьявольского Голиафа, посох, которым он могущественно стучит в Божьи врата и отверзает их. И тогда оттуда изливаются потоки Божественного света и окутывают всех, кто последовал за Распятым.
3. Пресуществление
Умереть со Христом, чтобы воскреснуть вместе с Ним, – для каждого верующего, и особенно для священника, это становится реальностью в дароприношении. Согласно вероучению, в этом заключается обновление Крестной Жертвы. Кто с живой верой приносит Жертву или принимает в ней участие, для того в этот момент совершается то же, что совершилось на Голгофе. Хуан еще ребенком прислуживал на Святой Мессе, затем, без сомнения, делал это в ордене вплоть до своего рукоположения. Из свидетельств о его жизни мы знаем, что даже простое созерцание Креста приводило его в экстаз. Как же должна была захватывать его подлинно совершающаяся Бескровная Жертва – сначала как прислуживающего, а позже – как служащего, когда он сам приносил ее! Нам известно о первой совершенной им Евхаристии. Это произошло в монастыре св. Анны в городке Медина дель Кампо в сентябре 1567 г., видимо, в октаву Рождества Пресвятой Богоматери, в присутствии матери и старшего брата Франсиско с семьей. Его объял тогда священный трепет перед достоинством священства, и лишь послушание наставнику заставило преодолеть робость. В самом начале торжественного богослужения мысль о собственном недостоинстве стала особенно ощутимой. В нем проснулось горячее желание стать абсолютно чистым, чтобы прикасаться к Святым Дарам незапятнанными руками. Его сердце вознесло молитву о том, чтобы Господь не позволил ему когда-либо смертельно оскорбить Его. Хуан желал чувствовать муки раскаяния за каждую ошибку, в которую мог впасть без Божьей помощи и не покаяться в ней. И во время Пресуществления он услышал слова: «Я исполню то, о чем ты просишь». С этого момента он был укреплен в вере, и его сердце стало чистым, как у двухлетнего ребенка. Быть не запятнанным виной и все же чувствовать боль – разве это не истинное единство с безгрешным Агнцем, принявшим на себя грехи мира, разве это не Гефсимания и не Голгофа?
Ощущение величия приносимой Святой Жертвы никогда не оставляло Хуана. Нам известно, что однажды в Баэсе он в экстазе отошел от алтаря, так и не завершив Святую Мессу. Одна из присутствовавших при этом монахинь закричала, что должен прийти ангел Господень, чтобы дослужить Мессу, поскольку святой отец не помнит, что не закончил ее. В Караваке видели, как он служил Мессу в сиянии лучей, исходивших от Святой Гостии. Однажды он доверительно признался, что может иногда по нескольку дней отказываться от Святой Жертвы, так как его природа слишком слаба, чтобы вынести всю полноту небесного утешения. Особенно он любил служить Мессы в честь Святой Троицы. Существует теснейшая связь между возвышенной тайной Троицы и Святой Жертвой, совершаемой по воле Трех Ипостасей Бога и в Их честь и открывающей путь к Их вечно изливающейся жизни. Мы не можем себе представить всей полноты откровений, полученных святым в течение его священнической жизни у алтаря. Как бы то ни было, возрастание в науке Креста и последующее таинственное перевоплощение в Распятого происходило по большей части в служении у алтаря.
4. Видения Креста
Через слово, образ и литургическое действо весть Креста стучится в сердце каждого человека, живущего в христианской культурной среде, и особенно в сердце священника. Но не всякий способен и готов так принять эту весть и так на нее ответить, как это сделал св. Хуан де ла Крус. У него это произошло в особой форме, не считая исключительной благодати при принесении Святой Жертвы. Распятый несколько раз являлся ему в видениях. О двух из них он подробно поведал нам. Согласно учению Хуана де ла Круса, слышание голосов, видения, так же как и откровения, – незначительная, второстепенная деталь мистической жизни. Он всегда предостерегал от увлечения ими, поскольку человек подвержен опасности впасть в заблуждение и во всяком случае задерживается на пути к единению со Христом, если придает этим вещам особую важность. Кроме того, Хуан всегда был крайне немногословен в рассказах о своей жизни, как внешней, так и внутренней. И если уж он заговорил о двух своих видениях, следовательно, они имели для него большое значение. После них на него обрушилась целая буря преследований и страданий, из чего напрашивается вывод, что их можно считать пророчествами.
Первое явление было в Авиле, в монастыре Боговоплощения, куда св. Тереза вызвала его в качестве духовника для сестер. Однажды, когда он целиком погрузился в созерцание Крестных страданий, перед ним предстал распятый Спаситель – с открытыми глазами, израненный, истекающий кровью. Это видение было таким четким, что святой смог зарисовать его пером, когда пришел в себя.
Маленький пожелтевший листочек сохранился в монастыре Боговоплощения до наших дней. Рисунок кажется выполненным в современной манере. Крест и тело изображены некрупно, будто увиденные издали; тело дано в движении, сильно свесившимся с креста, повисшим на руках (пробитые мощными торчащими гвоздями руки особенно выразительны); голова опущена так, что черт лица не разобрать; напротив, хорошо видны шея и верхняя часть спины, покрытые рубцами. Святой подарил свой рисунок сестре Анне Марии Иисуса[7] и ей доверил тайну этого видения. (Что вполне понятно, поскольку Сам Господь доверил душе Хуана нечто из Своих глубочайших тайн: особую благодать, дарованную ему, когда он служил первую Святую Мессу.) Мы не знаем, произносил ли Спаситель какие-либо слова, когда низко склонился с Креста. Но, конечно же, между Ним и святым происходил глубинный разговор – от сердца к сердцу. Это было в то время, когда только начиналась война «обутых» против реформы – война, жертвой которой св. Хуану де ла Крусу суждено было стать более, чем кому бы то ни было.
Второе явление было даровано святому в Сеговии, уже под конец его жизни. Он вызвал туда своего любимого брата Франсиско, которому мы обязаны следующим свидетельством: «…Пробыв два или три дня, я попросил у него разрешения уехать. Он ответил, что я должен остаться еще на пару дней. Он не знал, когда мы теперь сможем увидеться. Тогда мы виделись в последний раз. Однажды вечером, после ужина, он взял меня за руку и повел в сад. Когда мы остались одни, он сказал: “Я хочу доверить тебе кое-что, связанное со мною и нашим Господом. У нас в монастыре есть распятие. Однажды, когда я стоял перед ним, мне подумалось, что его можно перевесить в более подходящее место. Мне всегда хотелось, чтобы его почитали не только монахи, но и миряне. И я сделал так, как мне хотелось. Установив его в церкви, как мне казалось, наилучшим образом, я однажды молился перед ним – и вдруг Он заговорил со мной: ‘Брат Хуан, чего ты хочешь от Меня за твою службу?’ И я ответил ему: ‘Господи: все, чего я прошу – дай мне пострадать за Тебя, чтобы меня презирали и оскорбляли’”».
После того как Хуан выразил свое желание, жизненные обстоятельства сложились так, что оно исполнилось само собой. Во главе реформированного Кармеля стал провинциал[8] Николас Дориа, человек горячий и ревностный, желающий переделать все, сделанное св. Терезой. Хуан решительно защищал наследие св. Терезы, а также о. Иеронима Грасиана и сестер-кармелиток, ставших жертвами фанатизма Дориа.
30 мая 1591 г. открылся капитул босоногих в Мадриде. Перед отъездом туда святой попрощался с кармелитками Сеговии. Настоятельница Мария де Энкарнасьон воскликнула с живейшим воодушевлением: «Кто знает, отец, не вернется ли ваше преподобие оттуда провинциалом нашей провинции!» – «Меня закинут в угол, как старую ветошь, как ненужную кухонную тряпку», – ответил он. Так и произошло. Хуан больше не получил никакого поста и был выслан в Пенуэлу в полном одиночестве. Вслед за ним туда полетели сообщения о гонениях на сестер. Их допрашивали, желая собрать материал против Хуана, искали повод, чтобы удалить его из ордена. Вскоре после этого болезнь заставила его покинуть Пенуэлу, где не было никакой врачебной помощи. Так он достиг последней ступени своего крестного пути – Убеды. Святой добрался туда, покрытый гноящимися ранами, и нашел в тамошнем приоре о. Франсиско Хрисостомо ожесточенного противника, в полной мере отвечавшего стремлению Хуана быть презираемым и оскорбляемым. Вершина Голгофы была достигнута.
5. Весть Креста
Сохранилось также третье свидетельство того, что образы Креста имели на Хуана особое влияние. И, возможно, это происходило намного чаще, чем нам о том известно. Мы собираем эти впечатления как знаки, которые укрепляли его и готовили к несению Креста. К вести Креста также должно быть присовокуплено все то, что мы называем Крестом в переносном смысле, все тяготы и страдания жизни, поскольку именно отсюда и проистекает глубочайшая наука Креста. Святой познал страдания и зависть уже с первых лет жизни. Ранняя смерть отца, борьба матери за кусок хлеба для детей, его вечно неудачные попытки что-то заработать для семьи – все это должно было оставить глубокий след в нежном сердце ребенка, но нам ничего об этом не известно. Так же мало мы знаем о влиянии на душу св. Хуана де ла Круса кризисов первых лет жизни в ордене. Лишь о более поздних годах есть свидетельства, которые позволяют больше узнать о его внутренней жизни.
Однажды вечером в Авиле Хуан, закончив исповедовать, вышел из церкви, где звонили к Angelus[9], и пошел по тропинке к дому, где жил вместе с о. Германом. Вдруг на него напал какой-то человек и так избил дубинкой, что Хуан упал на землю. (Это была месть мужчины, которого Хуан лишил любовницы, обратив ее ко Христу.) Повествуя об этом эпизоде, святой добавил, что никогда в жизни не испытывал такого сладкого утешения: с ним обращались, как со Спасителем, и он познал всю сладость Креста.
Много возможностей для этого предоставило и тюремное заключение в Толедо. Святой начал реформу в Дуруэло, затем с возрастающей церковной общиной перебрался в Мансеру, после этого работал с новициями в Пастране и, наконец, руководил первым колледжем в Алкале. В 1572 г. св. Тереза вызвала его в Авилу, чтобы он помог ей разрешить трудную задачу. Ее избрали настоятельницей монастыря Боговоплощения, где она когда-то была монахиней, и она должна была, сохранив несколько смягченный устав, устранять возникающие проблемы и привести многочисленную общину к подлинной духовной жизни. Она считала, что для этого необходим хороший исповедник, и не смогла найти никого более подходящего, чем Хуан, о большом опыте внутренней жизни которого хорошо знала. С 1572 по 1577 г. он собрал там большой урожай душ. Пока Хуан работал в тишине, реформа за стенами монастыря набирала силу. Мать Тереза ездила от одного женского монастыря к другому; возникали и новые мужские монастыри реформированной ветви. В орден вступили выдающиеся личности, прежде всего о. Иероним Грасиан и о. Авросий Мариано, и приняли на себя внешнее руководство. Не без их вины «обутые» отцы ордена со смягченным уставом почувствовали себя ущемленными и вступили в жестокую оборонительную войну.
Мы не будем исследовать вопрос, почему Хуан, чья деятельность была исключительно духовной, также подвергся гонениям, причем наиболее суровым. В ночь с 3 на 4 декабря 1577 г. некоторые «обутые» со своими сообщниками ворвались в дом и, взяв в плен обоих исповедников, увели их. Хуан исчез. Св. Тереза узнала, что увез его приор Мальдонадо, но куда увез, стало известно лишь девять месяцев спустя, после освобождения Хуана. С завязанными глазами его привезли в заброшенное предместье Толедо, в монастырь Богоматери Толедской – самый известный в Кастилии кармелитский монастырь нереформированной ветви. Святого допрашивали, и так как он не хотел отказаться от реформы, с ним поступили как с мятежником. Его тюремной камерой было очень узкое помещение в 10 футов длиной и 6 футов шириной, в котором узник, как писала позже св. Тереза, «даже будучи совсем невысоким, едва мог стоять в полный рост». В этой каморке не было ни окон, ни отдушин для воздуха – лишь щель высоко в стене. Чтобы помолиться по Бре-виарию, пленник «должен был взобраться на стул приговоренного и ждать, пока солнечный луч упадет на стену». Дверь запиралась на висячий замок.
Когда в марте 1578 г. пришла весть, что о. Герман бежал, то тюремную камеру изолировали от смежного с ней помещения. Сначала каждый вечер, затем три раза в неделю и, наконец, лишь иногда по пятницам пленного приводили в рефекторий[10], где он, сидя на полу, принимал пищу – хлеб и воду. В рефектории же узник получал и наказания. Он преклонял колени – обнаженный по пояс, с опущенной головой, – а мимо проходили монахи и били его плетью. И поскольку все это Хуан сносил «с терпением и любовью», его прозвали лицемером. Однако он остался «неколебим, как камень», когда ему предложили отречься от реформы, соблазняя в качестве приманки приоратом. До сей поры молчавший, Хуан заговорил; он сказал, что не свернет с этого пути, «даже если это будет стоить ему жизни». Молодые послушники, бывшие свидетелями издевательств и жестокости по отношению к нему, плакали от жалости и, видя молчаливое терпение его, говорили: «Это святой». От побоев хабит Хуана пропитался кровью – ему приходилось носить его в таком виде, не снимая в течение девяти месяцев заточения. Можно представить, что ему пришлось вынести в жаркие летние дни. Еда, которую приносили узнику, вызывала расстройство желудка, и казалось, что его хотят погубить подобным образом. Каждый проглоченный им кусок был проявлением любви – так он хотел избежать искушения злословия.
Мы знаем, как тесно был связан Хуан де ла Крус со своим ближайшим окружением. Он был всем сердцем предан реформе, св. Терезе и всем, кто вместе с ним исполнял эту высокую задачу, кто посвятил свою жизнь – в основном под его руководством – идеалу восстановления изначального Кармеля. Позднее, когда ему на несколько лет пришлось задержаться в Андалусии, он откровенно признавался в ностальгии по Кастилии и кругу преданных людей: «С тех пор как меня проглотил кит, а затем извергнул на этот далекий берег, мне больше не выпадала радость видеть вас, а также святых, которые там живут». Он был так далек от них, что все эти месяцы даже не мог послать им весточки о себе. «До сих пор сокрушаюсь при мысли, что меня могут обвинить в том, будто я повернулся к происходящему спиной, и я чувствую боль святой матери-настоятельницы».
Но Хуану пришлось претерпеть и большие лишения. 14 августа 1578 г. в его узилище вошел приор Мальдонадо с двумя монахами. Пленный был так слаб, что едва мог шевелиться. Он не открыл глаз, подумав, что это надзиратель. Приор пнул его ногой, спросив, почему тот не встает в его присутствии. Когда Хуан попросил прощения, уверяя, что не видел, кто вошел, о. Мальдонадо поинтересовался: «О чем же вы думали, что так низко склонились?» – «Я думал, что завтра день Пресвятой Богоматери, и для меня было бы большим утешением, если бы я мог отслужить Святую Мессу». Как же в течение этих долгих девяти месяцев ему должно было не хватать Святой Жертвы, которую он так ни разу и не смог принести! Праздник Тела Господня, в который он обычно часами преклонял колени перед Святыми Дарами, он вынужден был провести без Литургии и причастия.
Беспомощный, отданный на растерзание озлобленным врагам, измученный душою и телом, изолированный как от людской жалости, так и от главного источника церковной жизни – Таинства; могла ли быть более суровой школа Креста? И все же это были еще не самые глубокие страдания. Они не могли разлучить святого с Триединым, вера в Которого в нем не поколебалась. Его дух не был в заточении, он мог вознестись к бьющему ключом вечному источнику и погрузиться в его непостижимую глубину, в те воды, которые питают все творение и его собственное сердце. Никакая человеческая сила не могла разлучить Хуана с его Богом – но Сам Господь мог удалиться от него. И эту темнейшую ночь узник познал здесь, в заточении:
Где скрылся ты, Любимый,Меня в слезах оставив?Этот мучительный стон души прозвучал в тюрьме в Толедо. У нас нет никаких свидетельств о том, когда Хуан впервые познал сладость от близости Бога. Но все указывает на то, что мистическая жизнь началась у него очень рано. Чтобы стать свободным для Бога, он расстался со всем, что любил, оставил учебу и покинул родной монастырь. Освобождать души людей для Бога и вести их по пути единения со Христом было его задачей в Авиле, с ней же была связана и вся его деятельность в ордене. За этот идеал реформатор претерпевал муки заключения, с радостью принимая все обиды и унижения ради любимого им Господа. И вот, казалось, свет в сердце святого померк – Господь оставил его. Скорбь Хуана была так глубока, что с ней не могла сравниться никакая человеческая скорбь. И все же она была доказательством избирающей любви Божьей. Казалось, этот путь вел к смерти, однако, то был путь жизни.