Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II

Глава 1

Повести суровой дамы

Громкое убийство императора Александра II, поразившее Россию в самое сердце, описано участницей группы убийц Верой Николаевной Фигнер в бестселлере «Запечатленный труд». Это, по существу, отчет о проделанной работе, завершенной 1 марта 1881 года. По сюжету убийцы трудились бескорыстно, то есть не за вознаграждение, а по совести…

Портрет, открывающий эту знаменитую книгу, поражает. На совершенном по красоте лице женщины – скорбь и опустошение. Фотография, скорее всего, полицейского происхождения: даму только что арестовали; позади все рухнуло, впереди ничего хорошего… На портрете Вере Николаевне Фигнер 31 год, а на дворе 1883-й. Арестом и тюрьмой закончился первый, самый насыщенный период жизни красивой женщины. Убийство русского царя состоялось, цель достигнута, но… Этому образу, созданному стараниями полицейского фотографа, суждено было стать лицом самой дерзкой фирмы, нисколько не стеснявшейся своей специализации – «физическая ликвидация Александра II».

Первую часть своей книги «Запечатленный труд» Вера Николаевна увидела в печати только в 1921 году, когда у власти в России уже укрепились большевики. Работу над книгой она начала только в 1913-м, вполне осознав, что является носителем многих сведений, которые будут интересны российскому обществу в обозримом будущем. В спокойной, уютной обстановке уединенного жилища, с видом на Женевское озеро, оставив далеко позади напряжение подготовки убийства императора в Петербурге, ужасы многолетнего заточения в Шлиссельбурге и недоразумения с новыми «товарищами по борьбе», встретившими ее в эмиграции, Вера Николаевна приступила к первым наброскам. Став добровольным историографом «Народной воли», она, как и большинство мемуаристов, столкнулась с проблемой деталей и так как желала быть правдивой писательницей, то принялась по крохам собирать эти самые детали, эпизоды и воспоминания.

Листая фонд В.Н. Фигнер, хранящийся в РГАЛИ, понимаешь, что даже эскизное описание структуры организации, в которой она состояла, оказалось ей не под силу, не говоря уже о повседневной работе отдельных подразделений «Народной воли». Возникла масса вопросов. Их вполне могли разъяснить выжившие члены «Исполнительного комитета». Таких оставалось немного: Л.А. Тихомиров, А.П. Прибылева-Корба, М.Н. Тригони, Н.А. Морозов, М.Ф. Фроленко и А.И. Зунделевич.

Вера Николаевна, естественно, обратилась к тем из них, кто по жизни был ей понятнее и ближе. Постоянными ее корреспондентами по вопросам деятельности «Народной воли» стали А.П. Прибылева-Корба и Н.А. Морозов, освободившиеся так же, по амнистии 21 октября 1905 года. Переписывался с Фигнер и М.Ф. Фроленко, но его письма менее информативны. В переписке всего не скажешь, поэтому Вера Николаевна встречалась со своими подельниками и имела с ними исчерпывающие беседы. Когда и где проходили эти встречи, сейчас установить затруднительно, но они имели место, и содержание этих конфиденциальных разговоров Фигнер предпочла не озвучивать. Как известно, после освобождения, в ноябре 1906 года, Вере Фигнер удалось уехать за границу, где она пробыла до 1915 года. В это время она поддерживала связь с партией социалистов-революционеров, формально была ее членом, но участия в делах партии не принимала. Судьба и здесь постаралась для Веры Фигнер как будущей писательницы. В партии к 1908 году созрел грандиозный скандал: руководитель боевой организации партии социалистов-революционеров Евно Азеф был заподозрен в работе на Департамент полиции. Обвинения против Азефа выдвинул публицист и издатель Владимир Бурцев. Конфликт между Бурцевым и Азефом набирал обороты, и ЦК партии решил организовать суд, чтобы опровергнуть или подтвердить обвинение. В качестве третейских судей было решено привлечь известных революционеров Г.А. Лопатина, П.А. Кропоткина и В.Н. Фигнер. Главными аргументами обвинения были аресты деятелей партии, а точнее, обстоятельства арестов, имевших явно агентурное происхождение. Бурцев отлично разбирался в постановке агентурной работы охранных отделений и Департамента полиции МВД России. Его главный метод препарирования полицейских секретов – общение с уволенными из спецслужб сотрудниками и выуживание сведений, которыми они располагали. В ходе проведенного частного расследования Бурцев не только доказал причастность Азефа к многочисленным провалам и арестам, но и полностью изобличил его как секретного агента Департамента полиции. Перед глазами Веры Фигнер как третейского судьи проходили впечатляющие картины жизни человека, продававшего партию за деньги Департаменту полиции и в то же время получавшего деньги из партийной кассы на организацию террора.

Заседания суда в Париже и общение с Бурцевым, разумеется, должны были оставить след в жизненном багаже Веры Фигнер и несколько изменить ее взгляд на окружающую революционную действительность, но на эту тему она предпочла не высказываться. Известно только, что Вера Николаевна до конца не верила в виновность Азефа и в доказательства, исходившие от бывших полицейских чинов. Эпизод с Азефом был до боли похож на то, что происходило с «Народной волей», но вычислить предателя в своей собственной организации, а тем более назвать его по имени оказалось для Веры Фигнер неподъемной задачей.

Вполне возможно, однако, что Фигнер не сделала этого по политическим соображениям высшего порядка, так как к моменту публикации книги в России многое изменилось. «Народная воля» стала необходимым звеном в цепи так называемой освободительной борьбы, которую принялись созидать новые советские историки от большевистской партии. Советские вожди охотно согласились иметь своей предтечей «Народную волю», с ее тактикой заговора и неумолимым желанием уничтожить царя. В такой обстановке Фигнер просто не могла позволить себе разоблачения своих соратников, тем более что кроме догадок и подозрений она ничем другим не располагала.

Скелет в шкафу был заперт на ключ и забыт. Революционный эпос «Запечатленный труд» получил окончательную форму трудового подвига, где идея подвижничества в деле убийства отдельно взятой личности оказалась плодотворной и освободила автора от множества каверзных вопросов. Выбранная форма определила и до предела скупой стиль рисунка всей книги и ее образов. Персонажи книги напоминают застывшие изваяния, а их жизнь, лишенная каких-либо радостей, – мертвую схему. Столь скупой рассказ о громком событии, да к тому же без хронологии, создал все же некий эффект законченного действия, не подлежащего дополнительному анализу, – ведь рассказчиком был непосредственный участник событий. Как ни странно, литературный прием, взятый на вооружение Верой Фигнер, сработал: книга революционерки встретила общее одобрение и стала первым революционным бестселлером. Самым важным приобретением писательницы оказалось полное соответствие ее книги новому вектору политического развития России, заданному большевистским переворотом 1917 года. Именно это обстоятельство определило дальнейшую судьбу книги и благополучную жизнь автора.

После устранения самодержавия в феврале 1917 года, в период управления страной либерально-демократическим правительством, появился прямой доступ в архивы Департамента полиции. Такую возможность новые власти предоставили журналисту, редактору легальных журналов по истории революционного движения в России «Былое» и «Минувшие годы» П.Е. Щеголеву, назначив его руководить «Комиссией по разбору дел

Департамента полиции». Работая над первой частью своей книги, Вера Фигнер, по-видимому, обращалась к Щеголеву по одному важному вопросу, который был не ясен всем оставшимся в живых членам «Народной воли». Вопроса этого они никогда не озвучивали, не обсуждали в прессе, а тем более в личной переписке. Сформулировать его можно, только сопоставляя текст некоторых глав «Запечатленного труда», документы фонда Фигнер в РГАЛИ и публикации П.Е. Щеголева по «Народной воле».

В фонде Фигнер хранятся протоколы допросов Александра Михайлова, которого сама Вера Николаевна называла Хозяином-устроителем «Народной воли». Так оно и было: именно Михайлов инициировал создание новой организации на Липецком съезде, был бессменным членом ее Распорядительной комиссии, а по факту – ее руководителем. Он ведал финансами «Народной воли», только ему была известна дислокация всех конспиративных квартир, и ни одно важное решение Исполнительного комитета не принималось без его участия. Арест Михайлова 28 ноября 1880 года был воспринят Исполнительным комитетом как катастрофа. Не меньшей катастрофой стали аресты ключевых деятелей «Народной воли» в январе и феврале 1881 года: Колодкевича, Баранникова, Клеточникова, Желябова и Тригони, а также некоторых лиц, выполнявших подсобные функции. Все вместе они составили внушительный список потерь организации.

Объяснить природу арестов народовольцы не могли, а поэтому обращение Фигнер к Щеголеву за помощью в разрешении проблемы выглядит вполне логичным. Проблема предательства в «Народной воле» заинтересовала как самого Щеголева, так и главного специалиста по провокаторам и шпионам В.Л. Бурцева. Щеголев предпринял энергичные поиски в архиве Департамента полиции, направление которых понятно по появившимся впоследствии публикациям. Щеголев прежде всего проверил показания Михайлова на следствии, которые он давал под протокол, и копия его показаний осела в архиве Фигнер как главное доказательство непричастности Хозяина к арестам января-февраля 1881 года. Кроме этого, Щеголев обнаружил несколько неотправленных писем Михайлова из Петропавловской крепости родным. В свою очередь, родные Михайлова передали Щеголеву много писем Михайлова из крепости, и Щеголев опубликовал письма отдельным сборником.

Все добытые Щеголевым документы удовлетворили Веру Фигнер настолько, что она смогла написать в первой части своей книги следующие весьма прочувствованные строки: «Для нас Александр Михайлов был незаменимым товарищем. Он был, можно сказать, всевидящем оком организации и блюстителем дисциплины, столь необходимой в революционном деле; в его лице мы потерпели тяжелую и прямо невозместимую утрату… Талантливый организатор, проницательный в распознавании людей, он был педантичен, последователен и неумолим в проведении организационных принципов» [1]. Понятно, что такое не напишешь о человеке, которого подозревают в двойной игре.

Глава 2

Горечь победы

После Октябрьского переворота, с апреля 1918 года, функции комиссии Щеголева перешли к «Особой комиссии при секретном отделе историко-революционного архива в г. Петрограде», которую возглавил один из самых заметных революционеров того времени Н.С. Тютчев. Прошлое Тютчева вызывало уважение и абсолютное доверие: друг и соратник Квятковского по «Земле и воле» и «Народной воле»; член ЦК партии эсеров и участник ее Боевой организации, сиделец страшных тюрем и каторжных застенков Сибири, он был самой подходящей фигурой для разбора «грязного белья» Департамента полиции. В «Особой комиссии при секретном отделе…» Н.С. Тютчев провел достаточно времени, чтобы понять простую истину: настоящую секретную агентуру и операции, с ней связанные, спецслужбы не документировали, и вскрыть такую работу по имеющимся документам невозможно. Вместе с П.Е. Щеголевым Тютчев проделал огромную работу, разгребая полицейский мусор, но никаких сенсаций и впечатляющих открытий не последовало. Несколько незначительных публикаций в «Былом» и список провокаторов, в котором оказались 5000 фамилий, – вот и все, что удалось «нарыть» в секретных анналах российской полиции.

Внушительный список провокаторов содержал фамилии людей, имевших отношение к деятельности полиции в результате разного рода жизненных ситуаций, в том числе желания заработать сотню-другую или просто «пощекотать нервы». Серьезной политической агентуры «Тютчевская комиссия» не обнаружила. Продолжая работу над книгой, Вера Фигнер контактировала с Тютчевым по вопросам, касавшимся «Народной воли», и здесь возникла первая коллизия, которая потом имела далеко идущие последствия. Тютчев обнаружил в архиве Департамента полиции два дела об Иване Александровиче Петровском: дело о высочайшем пожаловании И.А. Петровскому личного, а затем потомственного почетного гражданства и дело о назначении ему пенсии. Ознакомившись с делами Петровского и изучив «Книгу записей арестованных при III отделении», Тютчев опубликовал обнаруженные документы в специальном номере «Былого» (№ 4–5) за 1918 год.

Из документов следовало, что Петровский – не кто иной, как Иван Окладский, осужденный по «процессу шестнадцати» в далеком 1880 году. Публикация в «Былом» так и называлась – «Судьба Ивана Окладского» – и подробно рассказывала о молодом рабочем пареньке Ванюшке Окладском, помощнике Андрея Желябова в неудачной попытке подрыва царского поезда под Александровском в 1879 года. Находясь в Петропавловской крепости, Окладский стал оказывать услуги следователям Департамента полиции и был настолько полезен, что его в конце 1883 года освободили от наказания и выслали на Кавказ. Окладский продолжал сотрудничать с полицией вплоть до революции 1917 года. Публикация в «Былом» не произвела в среде уцелевших народовольцев особой сенсации, и только по одной причине: Ванюшка Окладский был арестован в июле 1880 года и физически не мог знать ничего о последующей деятельности организации. Кроме этого, он состоял в организации простым подсобным рабочим, который мало что знал и имел узкий круг контактов. Полиции он был полезен только для опознания вновь арестованных и как «подсадной» в соседние камеры для перестукивания. Одним словом, на глобального предателя Окладский явно не тянул, поэтому в первую часть «Запечатленного труда» он не попал и вопрос предательства в рядах «Народной воли» остался открытым.

Вступительная часть эпоса «Запечатленный труд» закончилась на пятой главе: Вера Николаевна с помощью скупых мазков в стиле авангардистов изобразила свое благополучное детство и юность, учебу в институте благородных девиц в Казани, удачное замужество и учебу в Швейцарии. Природная скромность или новые пролетарские ценности не позволили Вере Николаевне назвать полное наименование учебного заведения, которое ей довелось закончить: «Родионовский институт благородных девиц». В книге она называет его просто «институт». Такая мелочь на самом деле имеет знаковый характер – фигура умолчания присутствует во многих эпизодах повествования, там, где автор что-то скрывает или не имеет достаточной информации. Так она мельком упоминает о своем замужестве и расторжении брака с судебным следователем Филипповым, не называя причины развода; ничего не известно о годах ее жизни в Цюрихе и действительных причинах внезапного прекращения учебы. Разве можно что-нибудь понять из такого объяснения: «Муж уже не был мне помехой, так как еще весной я написала ему, что отказываюсь от его денежной помощи и прошу прекратить со мной все сношения. Но медицина, диплом? До окончания курса оставалось каких-нибудь полгода; я уже обдумывала тему для докторской диссертации, к которой должна была приступить через два-три месяца. Надежды матери, ожидания знакомых и родных, смотревших на достижение ученого знания как на блестящий и тяжелый подвиг, самолюбие, тщеславие! Все это приходилось разбить собственными руками, когда цель эта уже перед глазами. Когда я проанализировала как эту сторону, так и другую, где были друзья, что эти люди томятся в тюрьме и уже испытывают тяжелую долю… – я решила ехать» [1].

Девушка двадцати трех лет, из вполне «достаточной» семьи, за полгода до окончания курса медицинского факультета в университете Цюриха бросает все, уезжает в Россию, и только по одной причине – ее друзья уже в тюрьме, а она все еще на воле. Девушке опротивела жизнь успешной дамы – ее потянуло к страданиям! Скорее всего, причины внезапного отъезда были более приземленными, но Вера Николаевна предпочла такое объяснение. По ходу повествования показная жертвенность, лишенная здравого смысла, станет ее фирменным стилем и в советское время приобретет авторитет эталона. Кроме этого, обстоятельства полной неясности некоторых эпизодов революционной борьбы заставили писательницу прибегнуть к новому стилю изложения, стилю трех «без»: без хронологии, без подробностей и без документов. Винегрет из трех «без», приправленный скупой революционной слезой, стал прекрасным блюдом на столе советской пропаганды на долгие годы.

После публикации первого тома «Запечатленного труда» статус Веры Фигнер как главной революционерки советской страны стал стремительно укрепляться. Несколько омрачали ее отношения с советским руководством, прошлые связи с партией социалистов-революционеров. Симпатии автора советского бестселлера к партии эсеров нетрудно понять. Идеологические установки партии, такие как требование Учредительного собрания, раздачи земли крестьянам и т. д., были близки и знакомы Фигнер.

По существу, это была идеология «Земли и воли» и «Народной воли», разработанная еще в 70-х годах. Как советской власти удалось «приручить» неукротимую революционерку? Это большой вопрос. Разрешился он в 1925 году по окончании процесса И.Ф. Окладского.

Первая часть книги В.Н. Фигнер «Запечатленный труд» увидела свет в декабре 1921 года. Книга охватывала период с 1852 по 1883 год и представляла собой автобиографию совершенно уникальной личности, которая за свои тридцать с небольшим лет жизни была участницей событий, сыгравших для России, без преувеличения, роковую роль. Уже в мае следующего, 1922 года в печать была сдана вторая часть книги «Когда часы жизни остановились». Она была полностью посвящена годам тюремного заключения Фигнер, ошеломляющего по своей длительности и степени изоляции.

В жизни Веры Фигнер начался новый этап деятельности в России в условиях советской власти. Она вступила в него, став известным автором самого читаемого революционного бестселлера, который быстро переступил границы России и стал достоянием мирового сообщества. Начало было многообещающим и, как казалось, вполне предсказуемым. Победившая партия большевиков была на первых порах терпима к разного рода попутчикам и политическим конкурентам. Допускалось даже их присутствие во вновь создаваемых властных структурах и органах. Кроме этого, в марте 1921 года по инициативе Ф.Э. Дзержинского и при участии целого ряда «видных революционеров», в том числе Веры Фигнер, было создано «Общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев», объединившее бывших каторжан с целью оказания им материальной и моральной помощи на государственном уровне.

Советская власть попыталась локализовать горючий человеческий материал от революции: разных бундовцев, анархистов, но прежде всего социалистов-революционеров и меньшевиков, направив их кипучую энергию на воспоминания минувших дней и распространение знаний по истории русской революции. Однако добросовестных мемуаристов из членов общества политкаторжан (ОПК) не получилось. Вместо собрания лояльных, нуждающихся в лечении и материальной поддержке, когда-то пламенных революционеров партия большевиков получила многолетнюю головную боль от организованной массы, бывших заговорщиков и террористов, отнюдь не забывших, как большевики увели у них из-под носа власть, распустив Учредительное собрание. Уже в августе 1922 года, то есть менее чем через год после создания «Общества политкаторжан…», два видных большевика, бывших учредителями ОПК, М.П. Томский и Я.Э. Рудзутак, обратились в Оргбюро РКП(б) с заявлением о необходимости немедленной ликвидации ОПК [2]. Аргументация предлагаемой меры была просто убийственной: «крайне слабо» ведется культурно-историческая работа; «Общество…» служит лишь убежищем для «или никуда не годного, или явно антисоветского элемента»; эти «элементы» фактически определяют его деятельность; государственные средства зачастую тратятся на контрреволюционные цели. При этом авторы заявления резонно указывали, что «все мало-мальски дельные, стоящие на платформе советской власти бывшие каторжане нашли и идейное, и практическое приложение своим силам или в партии большевиков, или в государственных органах», и устраивать для «непримкнувших» отдельное общество просто опасно. Заявление Томского и Рудзутака хотя и рассматривалось на заседании Оргбюро, но окончательного решения по нему принято не было, и ОПК продолжало функционировать. Внешне деятельность общества не содержала элементов явного антисоветизма: в издаваемом ОПК журнале «Каторга и ссылка» публиковались только мемуары, связанные с отбыванием наказаний при самодержавном режиме; бывшие каторжане могли найти себе занятие в производственных артелях, созданных ОПК, и подлечиться в санаториях Подмосковья или даже на Черном море.

Вера Николаевна Фигнер с самого начала принимала активное участие в делах ОПК, и все уцелевшие народовольцы естественным образом сплотились вокруг известной писательницы и революционерки. Собственно, осталось их совсем немного в Москве и Питере. В этой устоявшейся с таким трудом жизни Вере Фигнер пришлось пройти еще через одно испытание. В январе 1924 года питерские чекисты арестовали Ивана Окладского, выявленного в качестве агента полиции еще в 1918 году «Тютчевской комиссией». Окладский жил под фамилией Петровского и при устройстве на работу написал в анкете, что в прошлом имел отношение к «Народной воле». Список провокаторов, сформированный Н.С. Тютчевым, позволил без труда идентифицировать Окладского и Петровского как одно и то же лицо. Дело рабочего паренька Ванюшки Окладского, арестованного в июле 1880-го и осужденного по процессу 16 террористов в октябре 1880-го к каторжным работам, вдруг получило совершенно иную окраску и приобрело новый смысл. Ответ на вопрос: кто предавал «Народную волю» в 1881 году? – мог изменить многое в деле убийства Александра II и пролить свет на целый ряд не вполне ясных обстоятельств.

Советское следствие по Окладскому сразу не заладилось из-за твердой позиции подследственного, отрицавшего свою роль в арестах 1881 года. Следователь В. Игельстрем так вспоминал первые допросы Окладского: «На вопросы мои он стал отвечать спокойно и почти небрежно… Да, я Окладский, тот самый… При первых же его словах выяснилось, что великолепно изучил статью Н.С. Тютчева, решил, что это единственный материал, имеющийся против него, и стал, нужно отдать ему справедливость, весьма логично пытаться опорочивать выдвинутые против него положения. Так как он человек, несомненно, очень неглупый, то ему нетрудно было уяснить себе спорные места, и он стал жонглировать фактами, обнаружив изумительную изворотливость» [3]. Если пренебречь знакомой до боли чекистской прозорливостью, то в переводе на нормальный язык Игельстрем предъявил Окладскому обвинение в предательстве «Народной воли» именно в январе-феврале 1881 года, то есть перед самым покушением на царя.