Роман за жизнь, или Секреты из-под занавески

Через сквер шёл почтальон, перебирая в руках письма.

– Яков Хаймович, я как раз шел к вам. Пляшите! – произнёс весело.

– Счас всё брошу и спляшу! Нашел фраерка, – ответил Яков.

– Ну, как хочите. У миня для вас две новости и обе хорошие. Во-первЫх, телеграмма от вашей старшей дочери Ципоры, а вторая новость, – он многозначительно замолчал, размахивая конвертом перед носом, отгоняя мух.

– Ну, шо, шо вторая новость? – воскликнул старик, теряя терпение, надевая на огромный нос очки. – Вейз мир! Какая прэлесть получать хорошие новости. Слушайте сюда! Мои дочери всей еврэйской шоблой приезжают к мине на Песах. Вот так счастье! Вот так радость в дом. Так. А шо здесь? – он внимательно читал вторую телеграмму, причмокивая губами от удовольствия. – Аркаша, вечный странник, приедет домой к Новому году, – старик вытер слёзы, смачно высморкался на тротуар. – Шо вам есть на это сказать? Мине нельзя умирать. Вот, шо держит миня на этой земле. Любовъ! Семья! А это самое дорогое, шо есть у человека!

Он поднялся, опираясь на палку, пошёл по направлению к дому.

– Какой занятный, – произнесла недавно подошедшая женщина, – весёлый старик.

Домой с базара возвращалась Клава Ивановна, соседка Якова. Она любила ходить через сквер. Издали завидев стайку женщин, всегда присаживалась рядом с ними на скамейку, обсуждая последние новости, городские сплетни.

– Кто весёлый? – спросила, поставив на землю авоську, из которой весело торчали веником зонтики укропа, кусты петрушки и хвосты сельдерея.

– Яков Хаймович, сосед ваш. Он каждый день нам рассказывает забавные истории из своей жизни. У него такая огромная семья, позавидовать можно, – улыбнулась женщина. – Счастливый человек.

– Счастливый человек? – переспросила Клава. – Кому здесь завидовать? Что весёлого в его жизни? Здесь плакать не наплакаться, милочка. Один он, – произнесла всплакнув, с шумом утирая ладонью нос. – Всю его семью расстреляли в немецком гетто в годы войны. Он на фронте был с братьями и сестрой. Один единственный с войны вернулся, остальные полегли. Через пять лет после войны женился во второй раз, на вдове с двумя дочками, которых любил, как своих родных деток, которых Бог им с его первой женой не дал. Дочки выросли, замуж вышли, а потом разъехались кто куда. Звали Якова с матерью переехать к ним. Младшая Фаина живёт на берегу Азовского моря. Домик свой, огород имеется. Всё звала отца с матерью к себе. Муж у нее агроном. Хороший, добрый человек, мухи не обидит. Ева – вторая жена Якова, три года назад умерла. Дочери, внуки приехали на похороны. Опять звали старика к себе. Ни в какую Яков не хотел уезжать из Одессы. Так и остался один. Есть у него родной племянник, Аркадий, сын младшего брата Сени. Когда колонны евреев вели в гетто, мальчишку спасли простые люди. Как им это удалось, ума не приложу. Аркаша археолог. Всё что-то копает в земле, ищет древние цивилизации. Яков растил Аркашу, как родного сына. Все, что осталось у Якова это воспоминаниями, память, надежда увидеть близких и дорогих ему людей, и истории, которые придумывает, чтобы быть рядом с теми, кого отняла у него война.

У молодой женщины вытянулось лицо.

– Зачем же он рассказывает всякую ерунду? – спросила, состроив недовольную мину.

– Ерунду? Это не ерунда, милочка, это жизнь, что ты понимаешь… Помню день, когда Яков с войны вернулся. Уходило их на войну двенадцать братьев и сестра, а вернулся с войны только Яков. Один единственный. Страшный день был. Очень страшный. Вспоминать нет сил, а уж пережить то, что он пережил, врагу не пожелаю. Яков ничего не знал о судьбе родных, оставшихся в Одессе. Он вернулся домой с надеждой обнять мать, отца, свою жену Розу, сестру, племянников. Вошёл во двор постаревший, исхудавший мужчина, совсем не похожий на Якова, который уходил на войну в сорок первом году. А тут отец мой покойный, Иван Иванович, как увидел Якова, кинулся ему на грудь. Обнимает, рыдает, как дитя на его плече. Вы видели, как плачут мужчины? – Клава тяжело вздохнула, утирая слезы, градом катившиеся из глаз.

– Все нормально, – говорит Яков, а у самого слёзы по щекам льются, скулы ходуном ходят. – Один я вернулся, дядя Ваня. Залман и Мендель под Варшавой, заживо сгорели в танке. Мойша погиб в бою под Минском. Фима и Даня под Сталинградом остались. Симха в Польше погибла. Сенька из окружения под Курской дугой не вышел. Натан, Юлик в Потсдаме головы сложили. Арон, Беня без вести пропали. Веня, перед самой победой, в госпитале, на моих руках, от ран скончался. Просил миня о его жене и детях побеспокоится, – Яков замолчал.

По исхудавшим впалым щекам лились слёзы.

– А о Семене и сыновьях слышно-то что? – спрашивает отец.

– Нет их больше, дядя Ваня, никого нет, – отвечает Яков.

Отец рыдает, остановиться не может, сжимает Якова в объятиях, не отпускает. Обнял его Яков и говорит:

– Потом поговорил, Иванович, по своим соскучился. Пять лет не видел, ни одной весточки от них не получил за все годы. Как мои поживают? Живы, здоровы? – а сам рвётся в подъезд свой, домой.

– Не спеши, – шепчет отец. – Нет их, Яшенька. Убили их немцы проклятые. Всех в гетто загубили: родителей твоих, Розу, племянников, жен братьев. Никого не пощадили – ни стариков, ни детей. Облавы на евреев по всему городу были и днём, и ночью. Страшное время было. Сынки твоего брата Натана – Игаль, Гай и Гарик сынок Вениамина рвались на фронт, но их не взяли. В военкомате сказали: «Не доросли до войны».

А они взяли и сбежали втроем с военным эшелоном. Больше о них никто, никогда ничего не слышал. Разбомбили эшелон этот, отъехать не успел от вокзала.

Окаменел Яков, онемел. Смотрит на свои окна. Котомку из рук выронил и медленно в дом вошёл. А потом оттуда такой крик раздался…

В этот день умерла его душа. Страшно умирала – кричала, выла, рыдала, звала всех родных поимённо.

До войны он был одним из лучших портных в городе. Роза во всём помогала ему. Он кроил, она сшивала, что вручную, что на швейной машинке. Потом отглаживала всё аккуратно. Какие костюмы шили они вместе, а платья! Всё мечтали открыть ателье «Фукс и Роза». Яков сильный человек. Заставил себя жить, работать. Никогда не пил, не курил. Что вы знаете, молодые? Через полгода после окончания войны разыскали Якова люди, спасшие Аркашу. Какая это была встреча! Ангелы рыдали на небесах. А уж, как радовались дядя и племянник. Единственных два родных человека, пережившие ад войны, оставшиеся в живых от огромной, счастливой семьи. Так и растил Яков племянника, как сына родного. Образование дал ему. Жениться решился во второй раз. Ева была хорошей, доброй женщиной. Вдова. Её дочки сильно любили Якова. Дружно они жили, по – человечески. Но один раз помню, разоткровенничалась покойная Ева с матерью моей. На кухне они говорили, я и подслушала. Жаловалась она, что ночами муж её Яков Хаймович, Розу свою зовёт, зовёт и плачет во сне. Не забыл он своей жены первой. Всю жизнь любил только её, а Еву уважал сильно. А ты говоришь «весёлый человек».

– Почему же он не скажет правды, что все умерли! Зачем придумывать то, чего нет на самом деле? Не он один пострадал в годы войны! – не унималась женщина. – Странно, очень странно, – она встала и ушла.

– Для Якова они все живы, – произнесла Клава, – родители, братья, сестра, его любимая Роза, жёны братьев, их дети. Он остался с ними в прошлом. С ними его душа, а тело здесь ожидает своего последнего часа. Придумывая о них истории, как о живых, он продлевает их жизни, проживая и свою рядом с ними. Пусть в рассказах, но с ними. Я думаю это даёт ему силы жить. У каждого из нас своя душа, понимать надо.

Клава тяжело поднялась со скамейки, подобрала с земли авоськи и поплелась в сторону дома, бормоча на ходу:

– Господи, есть ли ты?

Открылась и закрылась дверь квартиры за старым Яковом. Затих старый одесский двор, готовясь к ночи.

Он сидел на кровати, глядя на комод, на котором горели две свечи, освещая лица на старых семейных фотографиях. С них на Якова смотрели молодые мать с отцом, его братья, Аркадий, приёмные дочери, внуки, вторая жена – Ева. С портрета улыбалась Якову его единственная земная любовь, его Роза. Со старого патефона звучала тихая мелодия его любимой песни. Губы старика шевелились, он тихо пел, не отрывая взгляд от родных лиц, улыбаясь прошлому, называя его по именам.

– Роза, мэйдалэ моя, мэйдалэ (девочка). Отец, мама, Семён, Веня, Мойша, Фима, Даня, Залман, Натан, Мендель, Юлик, Арон, Беня, Сеня, Симха – малышка папина. Племянники, мальчики мои рОдные: Игале, Гай, Давидик. Ви здесь со мной, – пламя свечей вздрагивало, вздыхало, выпуская на волю маленькие снопы искр. – Ми скоро встрэтимся. Я жду этого так давно. Ой, вей, ой, вей. Ещё чуть-чуть потерпите. Только бы дожить до Песах (Пасха), обнять дочерей, внучек, а потом ещё чуть-чуть дожить до Нового года, увидеть Аркашу. Больше ничего не желаю. Больше ничего. Вей. Ой, вей, жизнь моя. Ой, вей…

На следующий день Яков Хаймович в сквер не пришел. Всё было, как всегда. Всё также мамы с детьми гуляли по скверу, беззаботно щебетали птицы, радуясь солнечному дню. Только воробьи были обеспокоены. Они стайкой прыгали у старой скамейки в поисках вкусных хлебных крошек, которыми сегодня их никто не угощал.

Примечания