Золотые бархатцы

– Ну что, через час можно будет забирать нашу водяную нимфу. Ужин здесь в шесть, – произносит Света, взглянув на часы.

– А где медсёстры едят?

– Вместе с постояльцами. Ещё один плюс нашей работы: тут не только хорошо платят, а еще и кормят вкусно и бесплатно.

***

Действительно вкусно.

Мы сидим за небольшим столиком, покрытым золотистой скатертью. Я с упоением жую наивкуснейший гуляш.

Всё-таки свежий воздух вызывает зверский аппетит.

Заметив, с какой скоростью я орудую вилкой, Лидия Михайловна улыбается:

– Не бойся, этот кролик уже никуда не убежит.

Я смущенно опускаю глаза и сглатываю, стараясь совершать менее энергичные движения приборами.

– Кушай-кушай, а то вон какая худая, – Света пододвигает ко мне поближе стакан с каким-то напитком малинового цвета и добавляет:

– И компот не забудь, он тут вкусный, ягодный.

Затем она берёт лежащий под солонкой листок бумаги. На нём напечатаны названия разных блюд:

– А вот и меню на следующий день. Ну, Лидия Михайловна, что завтра кушать будем?

– Да ничего не хочу, – фыркает пожилая женщина.

– Так нельзя. Вот рыба: морской окунь отварной с пюре. Или язык с брокколи, котлета «пожарская» с цветной капустой…

– Язык, говоришь? Ну, ладно, давай язык. Меня Гриша на первом нашем свидании языком угощал, – Лидия Михайловна смущенно хихикает. – Пригласил в ресторан. Сказал: «Заказывай, что хочешь. Плачу за всё». А я возьми – и язык закажи. Мы студентами тогда были, особо не разгуляешься. А он даже виду не показал. Только потом признался: боялся, что я ещё что-нибудь под конец закажу, и у него денег не хватит. Проводил меня до дому, а к себе пешком пошёл, на метро уже не хватило. Эх, Гришенька мой, Гриша… – в её глазах наметились слёзы.

– Какой у вас муж был, настоящий джентльмен. Не то, что сейчас мужики, – кидает Света, хмурясь. – Мой только и может на диване лежать, да в гараже с друзьями водку глушить. Пьяница несчастный!

Она в сердцах машет рукой.

– Что ты, Светочка, так про мужчин нельзя.

– Нельзя-нельзя. Нечего про него вообще говорить, – успокаиваясь, Света берёт себя в руки. – А ты, кефирчик, что будешь?

– Не знаю, – мешкаю я. – Пожалуй, тоже язык.

А то сосиски с макаронами уже надоели.

– И я тогда тоже язык закажу. Отведай, детка, языка – найдёшь, как в сказке, «музыка», – смеясь, нарочно шепелявит Света. – А у тебя, Вита, муж есть? или друг?

Ой, нет! Только не нужно поднимать эту тему. Не хочу, чтобы мы обсуждали мой неудавшийся брак. Меня слегка охватывает паника, что не сдержусь и расплачусь прямо здесь, перед не- знакомыми мне людьми.

– У меня был муж, – тихо отвечаю я. – Мы развелись.

– Это как можно было такую красавицу упустить? – охает Света.

Лидия Михайловна отпивает ароматного чая и вставляет скрипучим, как несмазанные петли, голосом:

– Ну, с лица воду не пить, – снова делает глоток.

– Так получилось,– увиливаю я и стараюсь сменить тему: – А вы с мужем долго прожили, Лидия Михайловна?

– Сорок пять лет, – с гордостью отвечает она. – Мы познакомились, когда мне было двадцать лет, а Грише – двадцать два. Он был такой… худой-худой, но очень обаятельный. Всегда мог меня рассмешить…

Выйдя из столовой, мы медленно прогуливаемся по ровной, выложенной мелкой плиткой, дорожке. Лидия Михайловна всё ещё рассказывает о своём муже, о своей молодости, о свадьбе. Она сняла слуховой аппарат и теперь говорит намного громче, полностью поглощенная своими воспоминаниями. Я глазею по сторонам, молча кивая головой.

– Вон мои бабки сидят, – Лидия Михайловна останавливается и чуть заметно указывает рукой на скамейку, где сидят две пожилые женщины. Они оживлённо беседуют.

Одна из них трясёт закрытым веером, что-то доказывая другой. Это большая, можно сказать, тучная дама в персиковом бесформенном платье, в котором её фигура кажется необъятной. На голове у неё тугие кудряшки и маленькая шляпка. Губы ярко накрашены оранжевой помадой, на редких ресницах – густой слой черной туши. Вторая женщина – небольшого роста, выглядит более скромно. Она тоже накрашена, но более элегантно: помада нежного оттенка, чуть заметные тени на нависших веках и розовый румянец в районе скул.

– Вот посмотри, Михайловна, ну макияж же должен быть виден, – увидев Лидию Михайловну, басит «большой персик». – Ходили сегодня на курсы макияжа, или как его там называют.

– Мэйк-апа, – по слогам добавляет румяная.

– Да-да, мэйк-апа. Да эти профурсетки сами не знают ничего. Какой у меня зимний тип? Я же вылитое лето разудалое!

– А мне понравилось, – мягким голосом возражает её соседка. – Хорошие девочки, вежливые такие, интересно рассказывали, накрасили. А Агния Петровна, как обычно, разбухтелась.

– Да, пришлось всё переделать, – вздёрнула нос Агния.

Маленькая старушка с нежностью смотрит на нахохлившуюся подругу, сочувственно качает головой. – Зря ты с нами не пошла, – обращается она к Лидии Михайловне.

– Да нечего там делать, – буркает Агния Петровна и скрещивает руки на груди.

Оставив Лидию Михайловну на скамейке с двумя накрашенными собеседницами, мы со Светой идём по тропинке, ведущей вверх по склону, дальше, за здание больницы. Оборачиваюсь и с улыбкой говорю:

– Какие интересные дамы.

–Да, это наши активистки. Не пропускают ни одного мероприятия, ни одного спецкурса или кружка. Их расписанию занятий можно позавидовать: йога, вышивка, роспись по шёлку, вязание, рисование, курсы выразительного чтения, хор. А про походы на выставки и в театры и говорить нечего.

– Молодцы! Всё успевают. Такие энергичные!

– Конечно, будешь тут энергичным. У Агнии Петровны – диабет в третьей стадии, Наталья Петровна – после рака груди. Они мне как-то сказали, что хотят, чтобы каждый их день был неповторимым и незабываемым.

– А по ним и не скажешь! – охаю я.

– Да, порой болезнь открывает в человеке силы, о которых он и не подозревал до этого. Кто-то целыми днями проклинает весь мир из-за занозы в пятке, а кто-то на инвалидной коляске горы покоряет.

Какое-то время мы со Светой бредём молча и выходим к развилке.

– Дальше, наверное, сегодня не пойдём. Я тебе и так скажу: если пойти налево… – она замолкает и усмехается: – Если пойти налево – ничего хорошего.

Я понимающе улыбаюсь.

– А если говорить об этой дороге: там очень красивое место, обязательно еще сходим. А дальше, – она указывает на дорожку, теряющуюся где-то среди черных стволов, освещенных мягким светом уходящего дня, – через метров триста будет дом директора.

– Он живёт тут? – мои брови ползут вверх.

– Да, у него тут что-то вроде летней резиденции. В погожие деньки часто проводит здесь время. Говорят, он до того богат, что может совсем не работать.

– А откуда у него столько денег?

–Владеет какой-то компанией. По добыче полезных ископаемых, что ли. Сам он – бывший военный. Когда его жена умерла, ушёл со службы. Потом подался в бизнес, и через каких-то пять лет стал одним из самых богатых людей города. Потом вот пансионат наш построил…

– А что случилось с его женой?

– Автомобильная авария, – коротко отвечает Света. – Бедняга. Он так после этого и не женился. А ему-то всего около сорока, – она вздыхает, приводя в движение свою выдающуюся грудь.

Возвратившись к скамейке, где мы оставили Лидию Михайловну, находим её на прежнем месте. Она и двое её подруг живо обсуждают очередной брак какой-то телевизионной звезды.

– Срам, да и только! Вот мы выходили замуж раз и по любви! А эти придумали какие-то гражданские браки, прыгают от одного к другому, – возмущается большая Петровна.

–Ну, что ты, Агния, – мягко возражает ей менее габаритная Петровна, – может, у них любовь.

– Жизнь – штука длинная, и в ней всякое случается, – примиряет их Лидия Михайловна.

– Ну что? Нагулялись? – весело спрашивает Света.

– Да, пора бы уже по кроваткам, – кряхтит Агния и взглядом подзывает уже направляющуюся к ним сестру-сиделку.

Комната заполнена нежным зеленым светом абажура. Мы помогли Лидии Михайловне переодеться, и она уже в постели. Её желтое усталое лицо кажется ещё меньше, утонув в глубине огромной подушки.

– Что сегодня: проза или поэзия? – Света держит в руках две книги, как бы взвешивая, какая из них тяжелее.

– Пожалуй, я бы послушала стихи. Что-то сегодня утомилась. Боюсь, "Сага о Форсайтах" требует большей концентрации.

Света кладёт одну из книг на журнальный столик, а сама удобно располагается в кресле и открывает синий томик. Замечаю, что это стихотворения Эдуарда Асадова. Я люблю этого поэта. Он пишет просто, без заумных оборотов. Но его стихи такие чистые, добрые. И своим незамысловатым слогом способны тронуть самые сокровенные уголки души. Света читает стихотворение " Воспоминание".

А у неё красивый голос. Она произносит слова чётко и при этом мелодично. Рассеянно слушая её певучее чтение, прокручиваю в голове сегодняшний день. Столько информации. Всё новое. Не забыть бы ничего. И чего я волновалась? По-моему, тут очень даже неплохо.

Вздрагиваю от того, что кто-то треплет меня за плечо.

–Вита, пора домой, – шепчет Света.

Не сразу сообразив, где я, смущенно ойкаю. Оказывается, я сладко уснула в кресле под ритмичные строки Асадова в е исполнении Светы. Кручу головой. Лампа погашена. Лидия Михайловна спит.

Мы тихонько выходим, стараясь не шуметь.

–Решили с Лидией Михайловной тебя не будить. А потом она сама отключилась.

Я краснею. Как стыдно!

– Это всё свежий воздух и новые впечатления. Не расстраивайся. Мы тут, как одна семья. А ты – новый член семьи.

Семьи… А ведь недавно у меня была своя семья, небольшая, состоящая из двух человек: меня и мужа, но всё-таки семья.

Горечь начинает подкатывать к горлу. И, стараясь избавиться от грустных мыслей, я меняю тему:

– Как тут всё-таки красиво! Ухоженно! Наверное, очереди из стариков стоят, чтобы попасть сюда? А судя по нашим зарплатам – удовольствие это очень и очень недешевое?

– Ну, в том, что очереди стоят – ты права. А вот дальше ты сильно ошибаешься.

– Как это? – моё лицо вытягивается, а брови стремятся к потолку.

– Постояльцы пансионата "Золотые бархатцы" не платят ни копейки. Их пребывание, сон, еда, уход здесь абсолютно бесплатны.

Я подбираю упавшую от удивления челюсть:

–То есть, ты хочешь сказать, что они за всё это ничего не платят?

Довольная произведённым на меня эффектом, Света с видом всезнающего Будды отвечает по слогам:

– Ни-че-го.

И её слова, как мячики для пинг-понга, звонко отскакивают от начисто вымытого глянцевого пола фойе. Она продолжает:

– Но сюда не так-то просто попасть. Говорят, что директор, основывая этот пансионат, руководствовался идеей о некой высшей справедливости. А именно: сюда принимают лишь тех, кто прожил жизнь достойно, не запятнав свою честь и достоинство. Никаких брошенных семей, невыплаченных алиментов и прочих неприятных историй. Я уже не говорю про судимости. Таким-то путь сюда точно заказан. А ещё, ты уже знаешь, что тут категорически запрещается курить и пить спиртное, даже по праздникам. Так что, курильщики и алкоголики – за бортом. Помимо этого, здесь люди уважаемых профессий, но часто недооцененные в материальном плане – бывшие учителя, медики, художники, ученые. И третье: они должны быть одиноки, то есть, ухаживать за ними некому. Либо условия их проживания в собственной семье просто невыносимы. Как, например, с Евгенией Артемовной, из пятьдесят восьмого номера. У неё сын – наркоман, всё из дома тащил, да и её несколько раз об стенку прикладывал. Вот и забрали эту бедную женщину от греха подальше.

– Интересно, а как можно узнать, как человек прожил жизнь?

– Ходят слухи, что на Льва Александровича целая команда специальных людей работает, что-то типа частного детективного агентства. Да, и в МВД у него подвязки – вроде как служил раньше с каким-то их начальником. Точно не знаю. Но вот досье у них точно на каждого есть.

– И надо ему так заморачиваться? – искренне удивляюсь я.

– Да разве этих богатеев поймешь? Ну, захотелось ему так – замечательно. И нам хорошо: зарплата высокая. По крайней мере, мне хватает, чтобы прокормить своих троих пацанов и их папаню-лоботряса. Еда на славу, ещё и контингент, так сказать, подбирают, – она усмехается.

– А пенсии? Пенсии они получают? – не успокаиваюсь я.

– Конечно. Тут Лев Александрович такую штуку придумал: когда старики начинают возмущаться, что не привыкли к дармовым харчам, им предлагают отдавать часть пенсии в фонд помощи детям из малообеспеченных семей.

И детям – лишняя игрушка, а главное, пенсионеры наши чувствуют себя людьми помогающими, а не дряблыми развалинами, которые стоят с протянутой рукой. У нас на доске объявлений даже списки вывешивают, кому помогли, куда деньги пошли. Не знаю, правда или нет, но вот такая хитрая схема для поднятия самооценки стариков. Особенно дедушки гордятся. Настоящий мужик, он же и в девяносто лет – мужик, который хочет, чтобы в нём нуждались, и рад быть полезным.

Незаметно мы подошли к главным воротам.

– Ну, что… я на остановку побежала. Надо торопиться к моим спиногрызам. Небось, не спят еще, папка-то фиг уложит.

Она машет рукой и идёт дальше по тропке, ведущей к автодороге. Света убегает так быстро, что я не успеваю предложить ей подвезти до дома. Мысленно даю себе пинка, досадуя на собственную нерасторопность.

Приехав домой, сразу достаю удобные мокасины. Фотографии для пропуска, весь день пролежавшие на столе, предусмотрительно кладу в сумочку. Нужно выспаться. Завтра рано вставать.

Глава 3.

На следующее утро я, уже как полноправный работник, иду с полученным пропуском в кармане, жадно вдыхая утренний воздух. У главного корпуса толпятся десять-пятнадцать постояльцев. Это пожилые мужчины. Они одеты в камуфляжные костюмы цвета хаки, кепки и резиновые сапоги. У кого-то в руках чехлы, по-моему, от удочек.

Рыбаки?

Рядом суетятся молодые люди в синей униформе вокруг небольших белых автомобильчиков, похожих на те, которые перевозят гольфистов по полю во время матча. Они ловко загружают в автомобильчики сумки со снастями и складные стулья. Замечаю, что сами они тоже одеты в резиновые сапоги.

– С утра пораньше собрались, – кричит Света кому-то в толпе пожилых рыбаков.

– Да, Светочка, хотим на утреннюю зорьку успеть, – отвечает ей низкорослый старичок, – вот наловим рыбы – будет вам ушица! – в его глазах сияет мальчишеский задор и радостное предвкушение.

Из боковых дверей здания появляется одна из поварих с помощницей: обе в белых халатах. Они несут пакеты с рядами белых коробок и термосов.

– Вот, – пыхтит она и отдает пакеты любезным молодым людям в униформе. – А то даже не позавтракали с утра, как маленькие с этой рыбалкой. – Она отдувает упавшую на лицо прядь.

–А тут работает много молодых парней, – замечаю я. – Думала, в сестры-сиделки идут в основном женщины.

– Это интерны наши. И среди них есть очень даже симпатичные медбратики, – Света хитро ухмыляется и заговорщицки мне подмигивает. – Так что мы тут быстро найдём тебе нового мужа.

Я вздыхаю. Нет уж! Я только что оттуда и обратно в жены не очень-то хочу. Хотя где-то глубоко в душе маленькая девочка запрыгала и захлопала в ладоши при мысли о романтическом приключении с каким-нибудь привлекательным интерном. Во всяком случае, я уже два месяца как свободная женщина и могу позволить себе небольшое увлечение.

Наконец рыбаки и их сопровождающие погрузились в белые машинки. Проводив взглядами, как они тихоходной колонной отъезжают от парадного входа, направляемся к Лидии Михайловне.

Она уже проснулась и сидит на кровати, сосредоточенно надевая слуховой аппарат.

– Доброе утро! – жизнерадостный голос Светы наполняет небольшую комнату. – Это правильно. Сразу аппарат одевайте, а то вы не только Егорыча, всех скоро на оперу подсадите.

Я непонимающе смотрю на них. Лидия Михайловна улыбается глянцем вставных протезов:

– А ему даже полезно было просветиться, – она поворачивается ко мне. – Тут как-то Света пошла на планерку во втором часу. А я думаю, посмотрю передачу про Карузо. И так мне этот аппарат надоел. Я его возьми, да и сними, – она смеётся с видом весёлой проказницы, и лучики морщинок разбегаются от её глаз. – А Егорыч из восемьдесят восьмой комнаты, что за стенкой, хотел матч то ли футбольный, то ли хоккейный, черт его знает, посмотреть. Так вот подходит он ко мне за обедом и говорит: "Ну, что? Пойдете со мной в оперу в следующую пятницу. Говорят, недурственные артисты выступают". А я ему: " Чего это ты?" А он, оказывается, всю передачу со мной прослушал. Говорит: сначала палкой в стену постучал – не слышу. Хотел уже идти ко мне, чтобы я, глухомань, потише звук сделала. А потом заслушался. Красиво, говорит, поют. Ой, умора.

– Они теперь каждый месяц на премьеры ходят, – вставляет Света, подавая Лидии Михайловне стакан воды и три таблетки. – Цинниризин, Тромбо асса и половинка Эналаприла, – обращается она ко мне уже более серьезным тоном. – Ну, мы с тобой еще в больницу сходим сегодня, карточку посмотрим, я тебе про лекарства расскажу.

– Таблетки, таблетки… Ох, старость – не радость, – улыбка сходит с лица Лидии Михайловны.

За завтраком мы заняли столик у окна. Просторная столовая пропитана волшебными запахами кофе и свежеиспеченных булочек с корицей. За столиками сидят бабушки и дедушки, склонив головы над тарелками, и медленно пережевывают еду. Среди моря седых голов и рубашек пастельных тонов яркими пятнышками выделяются синие униформы работников. Это молодые люди и девушки, а также женщины среднего возраста. Они смеются, что-то рассказывают друг другу и своим пожилым собеседникам. Замечаю, что негромким фоном из колонок под потолком доносится классическая музыка. Она играет тихо и ненавязчиво, создавая приятную атмосферу, наполняя душу умиротворением и спокойствием.

– Не могу с утра много есть, – Лидия Михайловна отодвигает свою тарелку с овсяной кашей и сухофруктами. – Пока ещё нет сил что-то жевать.

– А их и не будет, если ничего не пожевать, – Света мягко возвращает тарелку на прежнее место.

– Кто тут опять есть отказывается? – за спиной раздаётся громкий бас. – У нас в спорте говорят: кто завтрак не съел – тот сопернику 10 очков форы подарил.

Оборачиваюсь и вижу высокого пожилого мужчину с залихватскими белыми усами. Он опирается на деревянную палку с массивной рукояткой и улыбается. Рядом с ним стоит девушка неопределенного возраста с длинными ресницами и грустным взглядом. В её руках поднос с двумя тарелками.

– Доброе всем утро! Мы к вам присоединимся? – спрашивает старик.

– Доброе утро! Конечно, садитесь. Знакомьтесь: это Вита – моя новая сменщица, – Света указывает на меня широкой ладонью.

– Очень приятно. Василий Егорыч, – поглаживает свои мохнатые усы подошедший. – А это Эля.

– Мне тоже, – я улыбаюсь ему в ответ.

Так вот он какой, новоиспечённый любитель оперы.

Вспоминаю утренний разговор и смотрю на Лидию Михайловну. С ней произошла разительная перемена. Она чинно ест кашу, медленно поднося ложку ко рту, и закусывает сдобной булочкой.

– Ешь, ешь, а то как ты со мной в бильярд играть будешь? Мы тут с мужиками просто подсели на него.

– Какой ещё бильярд? – хмурится Лидия Михайловна, проглатывая очередную ложку каши. – Давай лучше на "Травиату" в следующую пятницу сходим. А то, что за радость тяжелой палкой по шарам бить?

– Вот вам, девчонки, лишь бы не напрячься лишний раз. Когда я… это… физкультуру преподавал, вечно девчонки отлынивали: в высоту прыгаем – сделайте им планку пониже, подтянуться нужно – так у них руки слабые. Эх! Да бильярд просто создан для нас, пожилых, так сказать: сделал удар – ходишь, отдыхаешь, а можешь и присесть. Если уж старики справляются, так ты, молодуха, нас вообще всех сделаешь и даже не устанешь.

Лидия Михайловна кокетливо улыбается. От её капризного настроения не осталось и следа. В её глазах загораются озорные искорки, и она живо отвечает:

– Да ну тебя, Егорыч. Скажешь тоже. Но на "Травиату" тоже пойдём, – делает нарочито строгое лицо Лидия Михайловна.

Они продолжают шутливо препираться. Делаю ещё один глоток ароматного кофе и невольно закрываю глаза от удовольствия.

Ммм, вкусно!

Как странно. Старческие голоса так похожи друг на друга. В молодости у нас у каждого свой индивидуальный голос: писклявый или низкий, с мягкими тягучими обертонами, с особыми звонкими нотками или, напротив, глухой, сиплый. А с возрастом все эти сопрано, меццо и контральто превращаются в скрипучие, как несмазанные петли, голоса. Интересно, когда это происходит? Вчера только щебетала девичьим голоском, а завтра уже скрежещешь, как ржавая труба? Или грустная метаморфоза происходит постепенно, незаметно в кутерьме повседневной жизни?

Мои размышления прерывает резкий взрыв хохота за столом. Егорыч рассказал какой-то анекдот, который я прослушала. Криво улыбаюсь, стараясь сделать вид, что я тоже в теме.

Пока шумный гогот не затихает, Света шепчет в мою сторону:

– В 11.00 у неё массаж, отведем, заодно захвачу её медицинскую карту, посмотришь. Не хочу при ней обсуждать болезни, а то опять начнётся… – И она картинно прикладывает руку ко лбу и устремляет взгляд в потолок.

Лидия Михайловна увлечена своим кавалером и не замечает наших шушуканий.

Её тарелка чиста, а на лице довольная улыбка. Да, порой весёлая беседа и добрый друг действуют поэффективнее любой таблетки и микстуры.

-Ну, как-то так. Обычные стариковские болячки. Ничего особенного, – Света захлопывает пухлую медкнижку.

–Для такого возраста вполне неплохо.

Мы сидим у кабинета массажа в больнице. Светлый пол сверкает полировкой, чистые белые стены отражают дневной свет, и коридор кажется ещё шире, чем есть на самом деле. Повсюду стоят горшки с высокими зелеными растениями. Их будто кожаные плотные листья словно натёрты воском. Всё вокруг сверкает чистотой и стерильностью.

Наш разговор прерывает чувственная испанская мелодия. Света достаёт свой мобильный телефон, и со словами: "Мне так нравятся эти латиноамериканцы", нажимает кнопку ответа вызова:

–Что? Разорвал? Полностью?!

В трубке тихо слышны отголоски детского лепета.

– Я же тебя за старшего оставила!

Озабоченная мать отходит в сторону и делает мне жест, из которого понятно, что разговор будет долгим. Я подхожу к стеклянным входным дверям. Сквозь прозрачные окошки вижу группу постояльцев в разноцветных панамах. Рядом с ними медсёстры и медбратья: кто-то с тяпкой, кто-то с ведром. Они расположились вдоль выложенной узорчатым камнем дорожки. Один крепкий парень везёт тележку с рассадой, и желтые головки цветов раскачиваются в такт движению колес. Беззвучно шевеля губами: "Я выйду?",– указываю на дверь. Света одобрительно кивает головой и углубляется в чтение нотаций сыну.

На улице – благодать. От вчерашней жары не осталось и следа. Вдыхая свежий, упоительный воздух, иду по одной из дорожек в сторону цветоводов.

Среди панамок издалека замечаю высокую широкоплечую фигуру в белой рубашке с закатанными рукавами.

Не очень-то практично работать с землёй в белом, – скептически мысленно подмечаю я.

Мужчина раздаёт указания молодым помощникам, что-то разъясняет постояльцам, протягивая им в руки тяпки и небольшие лопатки.

Может быть, это главный цветовод? Или ландшафтный дизайнер? Судя по тому, как тут всё обустроено, он своё дело знает хорошо.

Рядом со мной копошится в земле старичок в шляпе, свернутой из газеты. Он приветливо улыбается, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:

– Не знала, что постояльцы сами занимаются посадкой клумб!

– Да, а как же? Это тут называется – трудотерапия, – кряхтит старичок. – Все желающие и, главное, "могущие" могут поучаствовать. Сами, так сказать, красоту наводим. У моей бабки сад был в деревне. Я привык там возиться. В городе, в квартире, в этой каменной коробке, разве что на подоконнике хилых доходяг выращивать. А руки по земле скучают, – он с удовольствием втыкает керамическую лопатку в рыхлую землю и разухабисто поёт:

– В огороде лебеда,

А в саду цветочки,

Нет бумажки – не беда,

Обойдусь листочком! Ух!

Я не могу сдержать смеха, и мы весело хохочем. Присаживаюсь на корточки, чтобы поближе рассмотреть желтые и оранжевые цветы. Касаясь пальцем их упругих кучерявых головок, глажу нежную, слегка шершавую поверхность лепестков. Вдруг надо мной появляется тень. И, силясь понять, откуда на ясном небе внезапно взялась огромная туча, закрывшая от меня солнечный свет, оборачиваюсь и гляжу наверх. Передо мной возвышается исполин в белой рубашке. Вблизи он кажется ещё выше и мускулистее. Его загорелое лицо обрамляет многодневная щетина, уже превратившаяся в тёмную бороду. Строгие синие глаза смотрят на меня в упор, не моргая.