Неизвестный Алексеев. Том 4. Послекнижие
Геннадий Иванович Алексеев
Неизвестный Алексеев. Послекнижие
© Алексеев Г. И. (наследники), текст, 1977.
© «Геликон Плюс», макет, 2018.
* * *От составителя
Очередной том серии «Неизвестный Алексеев» по своему содержанию принципиально отличается от предыдущих томов, в которые за редкими исключениями включались только ранее не публиковавшиеся произведения. В этот том, соблюдая волю автора, было решено включить 420 стихотворений, написанных Геннадием Алексеевым в 1973–1977 годах и выбранных им для книги, которую он назвал «Послекнижие». Только четвертая часть этих стихов опубликована, преимущественно в книге «Я и город», вышедшей в 1991 году. Название «Послекнижие» выбрано автором потому, что стихи, написанные до 1973 года, он собрал в сборник, которому дал название «Книга». Часть стихов, вошедших в «Книгу», были опубликованы, а неопубликованные составили основную часть второго тома серии «Неизвестный Алексеев».
Годы 1973–1977 в творчестве Геннадия Алексеева очень важны. В первом номере журнала «Аврора» за 1973 г. наконец был опубликован полный текст поэмы «Жар-птица», написанной еще в 1961 г. и отрывки из которой были опубликованы в газете «Смена» в 1965 г. По этой поэме, которую критик Никита Елисеев назвал одной из двух великих книг про блокаду, в 1975 г. режиссером Владимиром Воробьевым в Ленинградском театре музыкальной комедии был поставлен одноактный спектакль на музыку Александра Колкера, с которого люди выходили со слезами на глазах.
Публикация поэмы в «Авроре» несомненно дала сильный толчок творческой активности автора. В 1973 г. им написано более 200 стихотворений, 169 из них он включил в «Послекнижие». В 1975 г. Геннадий Алексеев был занят работой над музыкальном спектаклем, для которого написал новые стихотворные фрагменты в более строгой форме, и поэтому смог включить в «Послекнижие» только 13 стихотворений и одну короткую поэму.
Большинство стихов «Послекнижия» написано свободным стихом, ставшим более глубоким по содержанию. А в 1977 г. Геннадий Алексеев написал 25 сонетов в самой твердой из сонетных форм – итальянской (ababababcdcdcd), где используются только 4 рифмы. Скорость написания этих сонетов удивительна – первые 10 написаны всего за 9 дней – с 15 по 23 марта, 11 за 12 дней в апреле, 1 в мае и только 3 в августе. Этим он доказал, что выбор формы свободного стиха не вызван нежеланием автора писать проще.
А. М. Ельяшевич
Вместо предисловия
И что-то переменилось в освещении, бесшумные часы много-много-много раз пробили, минули годы, и перекрасил угрюмые декорации невидимый луч… стало тише, а-а-а, исчезли Довлатов, Рубин; Кузьминский прощался в дверях с
Агой и Анной, не было уже и Кондратова, Уфлянда, мирно беседовали лишь Тропов и Гена Алексеев – Гена посмеивался. – Зачем кучковаться и подставляться, собираясь в мишень, по которой органам легче ударить, что им стоит покончить одним ударом с самостийным богемным притоном? – Тропов же сообщал Гене, что на миру и смерть красна, тем паче, это не простой богемный притон, не случайное грязное стойло Пегаса, куда мы эмигрировали из несвободы, а место историческое, вшивая биржа.
Гена? Редкий для «Сайгона» гость, давненько не жаловал.
Соснин даже не сразу его заметил.
Такой же, как прежде. Тёмно-каштановые, с рыжеватым отливом волосы, чёткий профиль, светло-голубые глаза, скупая мимика… даже борода, отпущенная в последние годы, аккуратно росла «по форме» – Гена, казалось, постоянно, и сейчас, когда пил жидкий кофе из цилиндрической чашки с отбитой ручкой, строго следил за собою со стороны.
И нерифмованные, свободные стихи его были сдержанны и точны, внимательны и точны, ироничны и точны; педантичны, как он сам.
Как изысканно он сервировал низкий стеклянный столик, ожидая гостей на свой день рождения, ежегодно, восемнадцатого июня… симметричные символические картины, написанные темперой, – на стенах, густо-красные пионы – в стеклянной вазе; небольшой письменный стол с остро оточенными карандашами в высоком стаканчике, аккуратной стопкой листов бумаги и фотографией Вяльцевой, потусторонней музы.
Выверенно-точно сервированный столик, ни тарелки, ни фужера и на миллиметр нельзя было сдвинуть, не оскорбив строгое чувство прекрасного, которое жило в Гене! И порядок пития был для него не менее важен – сухое вино, водка, коньяк, уже в сумерках белой ночи подавались причудливые коктейли со льдом, которые могли свалить с ног… не раз бывало, что и валили…
Если взятьтень стрекозы,скользящую по воде,а потоммраморную голову Персефоныс белыми слепыми глазами,а потомспортивный автомобиль,мчащийся по проспектус оглушительным воем,а послеконцерт для клавесина и флейты,сочинённый молодым композитором,и, наконец,стакан холодного томатного сокаи пару белых махровых гвоздик,то получится неплохойи довольно крепкий коктейль.Ритм и его стихов неуловим, но если у Кривулина блуждания ритма задаются прежде всего блужданием самой рифмы, то в Гениных верлибрах ритм лишь ощущается в напряжении строк, смысловой заряд с нетерпением ждёт разрядки в последнем слове.
Его можно сделать ещё крепче,если добавитьвечернюю прогулку по набережной,когда на кораблях уже все спяти только вахтенные, зевая,бродят по палубам.Пожалуй,его не испортил быи телефонный звонок среди ночи,когда вы вскакиваете с постели,хватаете трубкуи слышите только гудки.Но этоуже на любителя.– Его стих – этакое простенькое, с итоговым подвохом, иносказание.
– Обманчиво-простенькое!
– Ну да. И с жёстким каркасом, который обволакивается поэтическим воздухом.
В один печальный туманный вечердо меня дошло,что я не бессмертен,что я непременно умрув одно прекрасное ясное утро.– И он о смерти!
– Самая больная из вечных тем!
От этой мыслия не подскочил,как ужаленный злющей осой,не вскрикнул,как укушенный бешенным псом,не взвыл,как ошпаренный крутым кипятком,но, признаться,я отчаянно загрустилот этойвнезапно пронзившей меня мыслив тотневыносимо печальныйи на редкость туманный вечер.Погрустив,я лёг спатьи проснулся прекрасным ясным утром.Летали галки,дымили трубы,грохотали грузовики.«Может быть, я всё же бессмертен? —подумал я. – Всякое бывает».– Почему печален даже тогда, когда улыбается, когда смеётся?
– Геннадий Иванович, здрасьте! – не удержалась Милка.
– Почему такой грустный вид? – подключилась Таточка, а Геннадий Иванович, только теперь увидевший весёленькую компанию, признался с беззащитной улыбкой. – Жизнь не удалась.
Тропов захохотал. – Удалась, удалась на славу! Не верьте бытовым самооценкам поэта, отравленного мировой скорбью. Вот, – Тропов лихо взбирался на своего загнанного, с потрёпанной сбруей и оборванными стременами, конька, – вольно пируем в рабочее время за гроши с ослепительными красавицами, в этой ли поднадзорной богемной забегаловке пируем, в стерильных ли «Астории», «Европейской», для нас, прогульщиков социализма, все двери открыты, швейцары кланяются…
– И мы пойдём туда, где можно без труда достать себе и женщин, и вина, – подпел-подыграл Тропову, забарабанив по столу, вернувшийся незаметно Рубин.
– Вот-вот! – радовался Тропов, – только идти никуда не надо, пришли, правда? – выразительно посмотрел на Та-точку.
– Помнишь, Геночка, на твоём дне рождения окосели все от коктейлей?
– На каком дне рождения? – уточнял Геночка.
– Не помнишь? Уходили уже, я в подворотне чуть не свалилась, в ту ночь ноги не слушались, под руки понесли к трамваю.
В ту ночь мы изрядно выпили.– Вот послушай! – сказал Альбий. —«Паллы шафранный покров, льющийся к нежным стопам,Пурпура тирского ткань и сладостной флейты напевы».– Неплохо, – сказал я, —но ты ещё не нашёл себя.Скоро ты будешь писать лучше.– Пойдём к Делии! – сказал Альбий,и мы побрели по тёмным улицам Рима,шатаясьи ругая рабаза то, что факел у него нещадно дымил.– Хороши! – сказала Делия,встретив нас на пороге.– Нет, ты лучше послушай! – сказал Альбий. —«Паллы шафранной поток, льющийся к дивным стопам,Тирского пурпура кровь и флейты напев беспечальный».– Недурно, – сказала Делия, —но, пожалуй, слишком красиво.Раньше ты писал лучше.В ту ночь у Делиимы ещё долго пили хиосское,хотя я не очень люблю сладкие вина.Под утро Альбий заснул как убитый.– Ох уж эти мне поэты! – сказала Делия.– Брось! – сказал я. —Разве это не прекрасно:«Паллы шафранные складки, льнущие к милым коленям,Пурпура тусклое пламя и флейты томительный голос»?– Тогда ещё непьющий… ну, Эрька Шмит, с бразильскою балериною заявился, и пьющий… да, да, и смуглянка-бразильянка наклюкалась, как возлюбленные, обнялись втроём и уснули на диване, уместились, потом к ним и Женька Линсбахов захотел четвёртым пристроиться, хотя пузо у него, как на девятом месяце… у Лучанского табак кончился, ты ему своего отсыпал, душистого-душистого, но мимо кисета, а Сашке Житинскому взбрело на ум купить у тебя картину, вы торговались долго, ты не уступал… – и как каждый год у Соснина текли аллергические потоки из ноздрей, глаз… тополиные пушинки залетали из ночи в пепельно-сиреневое окно, глуховато потрескивала пластинка с далёким-далёким звонким голоском Вяльцевой.
– Тогда и Голявкин с Грачёвым поцапались, выясняли, кто гениальнее, Грачёв чуть с подоконника во двор не вывалился.
– Это вспышки памяти, дорогие для нас, но – вспышки на краю ночи, после неё мы уже не проснёмся! Ночь близится, она – бесконечная. Слабый световой след нашего поколения угаснет…
Всё дым, всё развеется?
– Грустить не надо, всякое поколение – потерянное.
Нас ждёт отрада? – Соснину привиделся Франя Флакс, тяжело облокотившийся на материнский рояль.
– Привет! – с кофе, двумя пирожками на тарелке, которую держал в вытянутой руке, подгребал Головчинер; едва услышал про «след», память, утрамбованная цитатами, услужливо предложила поэтическое лекарство от скорби:
А может, лучшая победаНад временем и тяготеньем —Пройти, чтоб не оставить следа,Пройти, чтоб не оставить тени…Лекарство не врачевало, Геночка, похоже, не на шутку страдал. – Это, Даниил Бенедиктович, лишь зарифмованное заклинание, – сказал он.
– И у Лохвицкой заклинание? – не сдавался упрямец-Головчинер, поглаживая ямку на подбородке, —
Прекрасна только жертва неизвестная:Как тень хочу пройти.– О, она хоть тенью хочет пройти… у поэтов второго ряда особенно велик соблазн громко заявить, что виноград зелен, – криво улыбнулся Бухтин.
– Геночка, я правильно понимаю, что не смерть страшна, а забвение? – Шанский, кажется, угодил в болевую точку.
Гена молчал… застигнутый врасплох, не мог скрыть смущения; наконец, вымолвил. – Я вообще-то тоже писал об этом; и – по совпадению – как раз в связи с Лохвицкой.
Достал из папки листок.
Креста уже нет,сохранилось лишь его основание.Поднатужившись,отодвигаю камень,заглядываю в дыру склепа,здороваюсь,подаю руку,и Мирра Лохвицкаялегко выскакивает из могилы.– Пройдёмтесь по Невскому, —говорит она, —давненько не была на Невском!Да вы не бойтесь, —говорит она, —меня никто не узнает,я совершенно забыта.– А как ощущается забвение? —спрашиваю я.– О, прекрасно! —отвечает она. —Никакого шума,никакой беготни,полный покой!Я беру Лохвицкую под руку,и мы идём с нею по Невскому.Ей тридцать пять,а мне сорок,но у меня ещё всё впереди.– Да вы не горюйте! —говорит она. —Всё это не так страшно.Было тихо-тихо, потом зафыркала кофеварка.
– А что лучше, ранний успех? Как у той же Лохвицкой?
– Ну да, чтобы сразу умереть, на гребне успеха. Или, если смерть не берёт, потом всю жизнь почивать-погибать на сопревших лаврах? – перебирал варианты Шанский.
Геннадий Иванович молчал; только морщился раздражённо – Лейн чересчур уж громко затрубил свою раскатистую поэму.
– Но что же, что толкает, заставляет?
– Художественный инстинкт заставляет карабкаться, карабкаться на вершину.
– И как? Удаётся её достичь?
– Изредка.
– Почему же?
– Смерть обычно ближе, чем вершина.
Александр Товбин
Из романа «Приключения сомнамбулы»
«увидавший меня…»
увидавший меня растерялся и стал извинятьсяразглядевший меня удивился и долго смеялсяподбежавший ко мне повернулся и бросился вспятьа подстригавшая меня парикмахершаласково прикоснулась к моей щекемизинцемтак ласково что я даже зажмурилсяи легкий румянецвыступил у меня на лице едва заметный румянецно мне почудилосьчто лицо у менягорит жарким пламенемс обгоревшим лицомкому я буду нужен?31.03.73Тоскуя по недостижимому
тоскуя по недостижимомуразглядываю окружающее кое-где заметны остатки былого пиршества они спрятаны кое-как кое-что это говорит сердцу но уму не говорит ничегоотражение моего лицав окне вагона метро это одноотражение телефонной будкив мокром асфальте это другоеа отражение яблокав боку никелированного чайника это уже третье кое-что это говорит уму но сердцу это не говорит ничегонагибаюсьпытаюсь кое-что разглядетьи убеждаюсьчто все сделано кое-как кое-где есть следы старания но честно говоря — ни уму ни сердцунедостижимоепо-прежнему держится от меняна почтительном расстоянии гляжу на него с укором10.04.73Чаша
всего-тотолько и было — Большая Медведица над лесом большое солнце над морем и высокие горы где-то на югевсего-тотолько и есть — глубокая чаша налитая до краев старинная красивая чашавсего-тотолько и надо — взять эту чашу и выпитьибо и тебяне миновала чаша сияи тебя как видишь25.04.73Апостол духа
некто приблизительный с одутловатым лицом не говорящий ни по-французски ни по-чукотски ни по-монгольски но со стулом в рукахнекто приземистый с угрюмым взглядом похожий на папу Иннокентия Десятого (о Веласкес был мастер великий! и с нежным цветом лица похожий на мадонну Джиованни Беллини (о Джиованни!)некто неожиданный ждали другогопредположимчто он апостол духа почему бы и нет?он поставит стули сядетесли не сядет – тоже не страшнопостоитрядом со стулом10.04.73Бывает час
бывает часкогда они уходяткогда они удаляются не попрощавшиськогда все они покидают меня ненадолгобывает такой часкогда уходят все печали и большие и средние и совсем мизерныеи остается однасамая главная печально бывает и такой часкогда нет меня здеськогда я тама тамя всегда беспечален17.04.73Весна
1помимо всего остальногосуществует веснаесли поглядеть на неето можно подуматьчто она спортсменка она худощава длиннонога и судя по всему выносливаесли поговорить с нейто можно убедитьсячто она неглупа она никому не верит на слово и обо всем имеет свое мнениеесли же последить за неюто можно заметитьчто у нее мужские повадки она охотница и любит густые дикие леса где отощавшие за зиму медведи пожирают сладкую прошлогоднюю клюквуона приходитпод барабанный бой капелейи тотчас весь лед на Неве становится дыбоми тотчас все девчонки выбегают на улицу и начинают играть в «классы»и тотчас происходит множество прочих важных весенних событийпоэтому веснанеобычайно популярнамарт 19732опятьопять эта веснаи пред нею яопять яочень высокая веснаи пред нею ясубъект среднего ростастоюзадрав головувысокие женщинымоя слабость3удивил весну своим вниманиемокружил весну своими заботамипредупреждаю каждое ее желаниевыполняю все ее прихотиподдерживаю ее под локоток на улицеподаю ей руку выходя из автобусас начала мартау весны на побегушкахно не стыжусь17.04.73На млечном пути
мы идет по нему медленно он труденмы идет по нему осторожно он неровенмы идет по нему гуськом он узокмы идет по нему днем и ночью по ночам он светитсяиз всех путеймы выбирали Млечныйи вот идем по немуидем и идемкуда мы идем?– разве не ясно?28.04.73Эй ты
эй тыслышишь – поют!закрой глаза и слушайхорошо ведь поютэй тыбегущий к ничтожной целиотдохни немногоотдышись!эй тыскользящий по наклонной плоскостиухватись за что-нибудьудержись!эй тыстоящий у окнарассеянно глядя на улицукто ты?эй тыневидимыйты ли это?покажись!эй тынедолгий погляди —как торжественно в мирепосле полуночи!3.05.73Стихи о счастье
истина же такова:
мы должны быть несчастны, и мы несчастны.
Шопенгауэр1стою на трамвайной остановкев окружении счастливых людей: какая-то жалкая горбатая старушонка (очень счастливая на вид) какой-то ничтожный тип с испитым небритым лицом (однако счастлив – это несомненно) какой-то кривобокий юноша – одна нога короче другой (но совершенно счастливая физиономия) и одноглазый инвалид с искусственным глазом) (живой глаз так и сияет счастьем)тут же вертится грязный замызганный песс на редкость счастливой мордойтолько я несчастен —я расстался с возлюбленной (у нее торс Афродиты Киренской и тысяча прочих неоценимых достоинств)– не горюй родимыйбог тебя утешит! говорит мне старушонка– чего ты киснешь?баб что ли мало? — говорит небритый тип– не груститене стоит она вас! — говорит кривобокий молодой человек– стыдитесь!мне бы ваши заботы! — говорит одноглазыйи даже пес поглядывает на меняосуждающемне совестноно я все равно несчастен (у нее родинка на спине чуть повыше поясницы)2взять в буфете рюмкуналить в нее арабского ромуи поставить ее на столсесть за столнемного помедлитьи взять рюмку в рукуподнести рюмку к носуи ощутить таинственный запах востока(пустынипальмыминаретыковрыверблюдыи смуглые скулы восточных красавиц)сделать первый глотоки расхохотаться и долго хохотать долго громко хохотатьсмешно право!сделать второй глотокзагрустить и долго предаваться грусти долго предаваться сладкой грустигрустно ей-богу!сделать третий глотокзакрыть глазаи сидеть неподвижнос пустой рюмкой в рукенаконец открыть глазадопить каплю рому оставшуюся на донышкенемного помедлитьи швырнуть рюмку об пол на счастье!собрать осколкиположить их на столвзять из буфета другую рюмкуи проделать с ней то же самоеочень хочется счастья3о счастье быть рохлейнеуклюжим ротозеемне приспособленным ни к чемудаже к ненависти!о счастье быть нечеткимнеяснымтуманно-расплывчатым!о счастье иметь неопределенные очертания!о счастье быть неведомымнигде не обнаруженнымтихо и тайно живущимв разных местах одновременно!о счастье быть несчастным!о счастье быть счастливым!о счастьемолчать и кричать о счастье!и даже не думать о счастье —какое счастье!13.04—3.05.73Мое уединение
в бледно-зеленом пространстве моего уединенияникто не делает глупостейздесь нет ни детей ни взрослыхздесь только яа я благоразуменвременамив моем уединении нет даже меняменя долго ищути находят в самых неподходящих местахнапример —в цветочном горшке я сижу обняв кактус и плачучего плачуи сам не знаю нервы что-то шалят4.05.73Путешественник
а вот и оннаш знаменитый путешественник!ну путешествуй путешествуй путешествуй!ну путешествуй же отважный путешественник!отправляйся в путешествиеи путешествуй не медля ни минуты!ну шевелись же шевелись не засыпайну путешествуй же ленивый путешественниквозьми картуи начинай путешествие время не ждет!попутешествуй же великий путешественникпо странам отдаленным и таинственным!попутешествуй хоть по карте путешественникне спотыкайся гляди в оба!длительные путешествияполезны решительно во всех отношенияхвсем без исключениярешительно всем11.05.73Наяды
обнаруживчто желаемое еще не осуществилосьи догадываясьчто оно вряд ли когда-нибудь осуществитсяможно прийти в отчаяньено вместо этогоможно уехать за городприйти на берег озерасесть на край полузатопленной лодкии насвистывать веселую мелодиютак я и делаю временамитак я и делаю частенькопривлеченные моим свистомиз воды выплывают наядыи я кормлю их ирискамиа иногда – мармеладом11.05.73Солнечный луч
темноту пронзает солнечный лучподставляю ему лицо он щекочет мне нос и подбородоктрогаю его рукой он податлив но упругвзбираюсь на солнечный лучи балансирую рукамииду по нему в сторону солнцано луч внезапно гаснетя падаюи разбиваю себе лицовспыхнув сновасолнечный лучс недоумением ощупывает кровь на моем лице —что еще за новости?с разбитым лицомлежу в темнотев мое коленовиновато упирается солнечный лучего мучает совесть12.05.73Одуванчик
на время потерять рассудоктретировать все большое и погрязнуть в жалких мелочахпрезирать все значительное и зарыться с головой в чепухуне замечать все великое и восхищаться сущими пустякамииздеваться над всем грандиозным и ждать когда отцветут одуванчикисорвать одуванчикдунуть на негои он исчезнетостанетсятолько стебелек в рукеголый стебелекопомнитьсясхватиться за головуразглядеть все большоеоценить все значительноепреклониться предо всем великими воспеть все грандиозноепри чем здесь одуванчик? — спросите выне знаю что и ответить20.05.73«я же вам не мешаю…»
я же вам не мешаю не так ли?разве вы можете сказать что я вам мешаю? вряд лиразве похоже на то что я вам мешаю? конечно нет!вы мне тоже не мешайтене мешайте мне умиратьи воскресать мне тоже не мешайте умираю и тотчас воскресаю воскресаю и немедленно умираю этим в основном и занимаюсьто лия еще живто лия уже мертвто лия еще мертвто лия уже жив короче говоря я ни жив и ни мертвв этом моя особенность!кроме тогоу меня хронический насморки мне приходится дышать ртом25.05.73Вариации
«какое-то чувство типа испуга даже ужаса»
из разговоров на улице1окно открытов окне на крюкевисит самоубийца в зимнем пальто(воротник из цигейки) какое-то чувство типа ужаса охватывает меняокно открытов окне на вешалкевисит зимнее пальто(проветривается) какое-то чувство похожее на облегчение возникает во мнеокно закрытона окне висит сеткас какой-то снедью(чтобы не испортилось) какое-то чувство напоминающее голод щекочет мне внутренностиокно закрытоза окном на крюкевисит самоубийца в трусах и в майке(с улицы он плохо виден)2тамнад крышейза крестом телеантеннытамтамв вечернемно еще голубом небедвижется светлая точка и радость непонятная радость врывается в сердцеи тамнад крышейза крестом телеантеннытамтамна том самом местеуже пустая голубизна и тоска непонятная тоска вгрызается в сердцено тамтамнад крышейпоявляется белое облако и я успокаиваюсь — пусть хоть оно26.05.73Смерть гепатии
днемкого-то зверски убиличье-то телокажется женскоеразорвали на частия представил себе лица убийцу одного были гнилые зубыу другого – красные глазау третьего был зоб на шееу четвертого была язва на щекеу пятого был шрам на лбуно шестой был красив как Антиной остальные примет не имеливечеромрадио сообщилочто в северной части Соединенных Штатовпрошел небольшой дождьа на всей территории Индиистоит сухая теплая погодатемпература воздуха 32–34 градусарадио сообщило такжечто сегодняв Александриитолпа изувероврастерзала Гипатию дочь Теонаженщину ума необычайногоитакГипатия уже мертвапройдет лет восемьсоти родится Дантеподождем27.05.73Он
кто он не знаюон мне не представилсяон вылез откуда-то весь в опилках взгляд безумныйя ему подмигнул а он швырнул в меня какой-то дряньюи не стыдно! сказал я емуи он в отчаянье стал кусать себе локтиуймись пожалуйста! сказал я емутебя же положат в больницу! он испугалсяи стал очень громко стучать зубамистучи чуть потише! сказал я емубог знает что могут подумать! он совсем стушевалсяи затихя говорю ему величие смерти неоспоримо! он молчитя говорю ему ценность жизни сомнительна! он не отвечаетя его спрашиваю ты что – язык проглотил? а он и впрямь его проглотилвот несчастье!27.05.73