Тихая семейная история

– И какие выводы?

Лика вновь приподняла одну бровь и, глядя мне прямо в глаза, слегка пожала плечами.

– Пожалуй, на месте Лики я бы тоже осталась ночевать в городе.

Хотя ее реплика относилась к совершенно невинной ситуации, Вика умудрилась произнести ее так, что в ней можно было найти сколько угодно смыслов. Я отчаянно надеялся, что все эти смыслы мне всего лишь почудились, иначе и без того непростая ситуация приобрела бы совсем драматический оттенок. Решение расстаться с Соней в ближайшее время давно уже созрело в глубине сознания. Было просто немыслимо встречаться с ней, видя, как параллельно взрослеет Лика, превращаясь из девушки-подростка в ту девушку, на которой я хотел бы жениться. А теперь еще и Вика с своим загадочным немигающим взглядом и многозначными репликами. Несмотря на абсолютное внешнее сходство, близнецы оказались очень разными по характеру. Вика была на редкость интересным собеседником, но влюбился я все же в смешливую, любознательную и невинную Лику.

– И все-таки, кто из вас старше?

Вика вновь расплылась в кошачьей улыбке.

– И все-таки Лика, на целых пятнадцать минут. Я просто умнее. Шучу! – добавила она прежде, чем я успел хоть как-то отреагировать. – Вон, кстати, идет твоя воспитанница, мокрая, как мышь.

Лика, вспотевшая и раскрасневшаяся, быстро шагала по длинному коридору, чуть склоняясь вперед под тяжестью огромного теннисного рюкзака.

– Неужели кого-то вздули в полуфинале? – Поприветствовала она сестру, улыбаясь при этом безмятежно и дружелюбно.

– По сравнению с теми некоторыми, кто сдулся сам еще до начала турнира, полуфинал – несомненный успех. – Весело огрызнулась в ответ Вика.

– Без компании сдувшихся некоторые дальше полуфинала не проходят! Сдувшиеся, похоже, чей-то талисман.

Наивная перепалка близнецов казалась совершенно безобидной, привычной манерой общения. В ней было много детской неуклюжести и ни капли конкуренции или зависти. Этот вывод меня неожиданно обрадовал. По отдельным фразам Вики и говорящему молчанию Лики я начал было подозревать, что отношения между близнецами довольно противоречивые. А мне необъяснимо хотелось видеть девушек идеальными во всем.

Позже, когда мы с Ликой кружили по переулкам между Фрунзенской и Плющихой, я осторожно спросил ее, почему она умолчала о сестре-близнеце.

– Повода не было. – Лаконично ответила она, не глядя на меня. А потом вдруг обернулась и горячо заговорила, остановившись посреди тротуара.

– Думаешь, так легко быть близнецом? Ошибаешься! Ты вот, например, знаешь, что уникален, со всеми своими достоинствами и недостатками. А теперь попробуй себе представить: ты настолько не уникален, что тебя все время путают с другим человеком. Называют тебя чужим именем, интересуются у тебя чужими делами, поздравляют с чужими успехами. А бывает и хуже: многие нас воспринимают как единое целое. Даже собственные родители! Никто никогда не использует наши полные имена, Виктория и Александра, только Вика и Лика. И это в лучшем случае. С нашими одинаковыми светлыми шевелюрами мы во всех постоянных компаниях всегда были просто Пшенички. А иногда вообще Пшенки, для краткости. Сначала мы ходили в одну школу, потом начали заниматься у одного тренера, и вообще у нас почти одинаковый образ жизни. Папа очень хочет, чтобы мы добились успеха в теннисе, вместе или по отдельности. И ему, в принципе, все равно, какая из Пшеничек прорвется наверх. Мы для него единый проект, в котором кто-то должен взлететь, а кто-то сядет на скамейку запасных. Ни у отца, ни у матери в нашей паре нет любимчиков, представляешь?

Я взял ее за локоть и тихонько подтолкнул вперед: наша резкая остановка посреди тротуара уже вызвала пешеходную пробку. Меня поразила неожиданная для юной девушки проницательность. Похоже, не только Вика в этой паре одарена вполне взрослым критическим мышлением.

– Ну не знаю… Лично я вполне себе вижу разницу между вами.

Лика удивленно и чуть недоверчиво распахнула и без того огромные глаза.

– Правда? И в чем же она?

– Вы по-разному думаете и, кажется, немного о разном. Первое проявляется в том, как вы разговариваете, а второе – в темах, которые вы выбираете. Хотя, конечно, мне сложно судить: тебя я знаю пять дней, а Вику – десять минут.

Выражение ее лица потеплело.

– Значит, ты все же заметил разницу! Так и есть: мы действительно думаем о разном, а если об одном и том же, то по-разному. Мы с Викой это знаем, но больше почти никто.

Лика

Одиночество. Абсолютное, полное, нерушимое одиночество. Оказывается, я воспринимаю его как глухую тишину, пронзительный свет и бестелесность. Оказывается, одиночество – это свобода. Ты пыль, взвешенная в воздухе, не укорененная травинка, лодчонка без якорей. Оказывается, ни я, ни Вика не догадывались, что были единым целым: в каждой из нас больше Пшенички, чем самой себя. Чтобы осознать наше единство, нужно было остаться одной. Никто больше не уравновешивает меня в этой жизни, и я абсолютно свободна. Хотя… я смотрела на Егора, который разговаривал по телефону, поминутно бросая на меня встревоженные взгляды. Вот человек, с которым я связана намертво, сильнее, чем была связана с сестрой-близнецом. Он просто до боли красив, он стал даже еще красивее с тех пор, как я увидела его впервые, в кабинете отца. С возрастом ярче проявился рельеф скул и жесткая линия челюсти, а очертания рта утратили юношескую мягкость. Взгляд тоже изменился: в нем стало больше иронии и меньше нежности. С тех пор, как Егор несколько лет назад приобщился к теннису, упорные тренировки превратили его красивую фигуру в совершенную. Я смотрела на мужа, но думала о другом человеке. О невысоком, нескладном, уютном Дане, который сейчас, как и я, пытается смириться с внезапным одиночеством. У Дани приятное округлое лицо с крупным, породистым носом и глубокие, умные, проницательные глаза. Интеллект – главная его черта, которая сквозит буквально во всем: в том, как он разговаривает и двигается, как улыбается и даже молчит. Уютный Данька, лишившийся одного из главных смыслов жизни – Вики. Он, конечно, справится, рано или поздно. Но каково ему будет все время смотреть на меня, точную копию его жены?

Я познакомилась с ними одновременно, однако почти не заметила его тогда, настолько ошеломляющее впечатление произвел на меня Егор. По-настоящему я рассмотрела Даню уже во время нашей следующей встречи, ставшей первой для него и Вики. Мало что в этом мире я люблю больше, чем весну. Не какую угодно, а именно нашу, московскую, полностью преображающую огромный город. Весна начинает мне сниться с сентября, а ее предчувствия я ловлю всю долгую зиму, чуть ли ни каждое утро проверяя, как увеличилась длина светового дня. Вика была другой: она обожала солнечную осень, но даже и к дождливой относилась неплохо. Ей было уютно смотреть на дождь за окном. А весна, с ее «глуповатым птичьим и человечьим чириканьем», Вику раздражала. Для меня же весна – единственная гарантия счастья. В жизни можно потерять все, но весна все равно наступит вновь, когда придет ее час в вечном цикле сезонов. Вот только со мной никогда не случалось весной ничего знаменательного, за исключением встречи с Егором.

Пять весенних дней после нашего знакомства стали камертоном счастья: Егор, весна, озаренная солнцем Москва и длинные вечерние тени на нагретом асфальте. И свобода. Свобода будущего, распахнутого навстречу миру, а не свобода пустоты, в которую я погрузилась теперь. Наши встречи прекратились, как только мама с Викой вернулись из Хорватии, а мы с отцом переехали обратно. Но у меня не было сомнений в новой встрече с Егором. Несмотря на свои пятнадцать лет и сумбур в голове, я прекрасно понимала, что произошло между нами в отцовском кабинете. Я видела ошеломленную неподвижность его позы и расширенные зрачки, превратившие его темные глаза в черную бездну. Я влюбилась в него молниеносно и знала, что с ним произошло то же самое. Егор явно принадлежал к числу людей, готовых на многое ради достижения своих целей. Если я стану его целью, то он от меня не отступится, несмотря на мой возраст, отношения с Соней и пугающую удаленность наших миров.

Конечно, в моих рассуждениях было много эгоцентричной детской самоуверенности, но в итоге я оказалась права. Пару недель мы переписывались в WhatsApp, изо всех сил делая вид, что между нами решительно ничего не происходит. «Как тренировка?» – «Отрабатывала дроп-шот, пока рука не оторвалась» – «дроп што?» – «Вырастешь – узнаешь. А у тебя што?» – «def __call__(self,*dt,**mp)» – «Барабанишь по клаве, как дятел? – «Сама дятел: весь день стучишь по мячу». Вся эта бессмыслица доставляла мне огромное удовольствие, но в ней также прятался скрытый тактический смысл: мы ждали момента, когда будущая встреча сама собой, с неумолимой закономерностью зародится в паутине словесного пинг-понга и станет неизбежной. Прямого пути ни у меня, ни у Егора не было. Отец точно не одобрил бы мой подростковый флирт со взрослым парнем старшей сестры, а у Егора ставки были еще выше. Мы с Викой рано сообразили, что ни при каких обстоятельствах не можем доверять свои тайны виртуальному пространству. В семь лет, едва научившись внятно излагать свои мысли в письменной форме, мы со вкусом обсуждали в личной переписке в Инстаграме побег из летнего дома в Испании и паломничество в Сантьяго да Компостелла. И были очень удивлены, когда нам сочно влетело от мамы за день до запланированного выступления. Запертые в четырех стенах до конца каникул, мы напрягали скромные аналитические способности семилеток в попытках вычислить, каким образом мама могла узнать нашу страшную тайну. И догадались, наконец, что за ее неожиданной осведомленностью стоит отец, пожелавший остаться в тени. В интернете для него не существовало недоступных закоулков, поэтому мы больше никогда не выходили в виртуальное пространство, если хотели сохранить свои мысли и действия в тайне. Только невинный и тщательно дозированный детский щебет, чириканье, призванное продемонстрировать нашу нормальность, обычность и полное соответствие возрастным особенностям. Тренированная осторожность помогла нам сохранить тайну намного более грозную, чем наивные детские побеги из дома. Лишь много позже, поняв, что мои личные секреты никому больше не интересны, я стала понемногу нарушать табу.

Повод для встречи представился недели через три после знакомства. Помимо учебы и работы в «Айвилисе», Егор с Даниилом входили в «dreamteam» факультета и год за годом занимались организацией дней мехмата и прочих студенческих тусовок, неотразимо привлекательных для таких общительных от природы, но зажатых в тисках экстерната и спорта подростков, как мы с Викой. Вообще я тайно мечтала поступить в МГУ (все равно на какой факультет: у меня были туманные представления обо всех областях деятельности, кроме тенниса) и жить задорной, шумной, упоительно беспечной студенческой жизнью, какой она представлялась мне в моих далеких от реальности фантазиях. Когда Егор описывал мне детали планируемого мероприятия, я изнемогала от зависти к участникам феерии, посвященной техническим фантазиям двадцатого века. А потом в среде «оргов» очень кстати случился форс-мажор: одна из двух студенток-близняшек, которым предстояло участвовать в сцене телепортации, сделала татуировку на руке. Необходимо было срочно спасать номер – и Егор обратился ко мне. Точнее, к нам с Викой. От нас ничего не требовалось, никаких репетиций. Наша задача оказалась легче легкого: одна должна была в нужный момент зайти в «кабину телепортации», похожую на телефонную будку, а вторая – выйти из такой же кабины, стоящей в десяти метрах от первой. «Короткой репетиции перед началом программы будет достаточно!» – заверил меня Егор.

Вика отреагировала на его предложение с таким же энтузиазмом. Ей тоже было скучновато в интенсивной рутине наших будней.

– Сонька, скорей всего, обидится: мы позволили себе договориться с Егором напрямую, минуя ее.

– Она же никогда ничем таким не интересовалась, никогда ничего не оргала. Какая ей разница?

– В этот раз заинтересуется и поедет с нами, вот увидишь. Дело не в дне мехмата, а в Егоре, который общается с тобой за ее спиной. Я осмотрительно ей сказала тогда, что мы с ним познакомились случайно, но вряд ли ее это успокоило.

– Особенно ты: специально же приехала на корты.

Вика ухмыльнулась:

– Мне было интересно посмотреть на парня моих сестер.

У меня непроизвольно напряглись мышцы шеи:

– В смысле?

– Кого ты пытаешься обморочить? Меня? Не знаю, с первого ли взгляда, но к тому моменту, как ты отказалась поменять планы и вернуться из Москвы домой на день раньше, все с тобой уже было понятно. Ну и ты тоже ему явно небезразлична, иначе зачем устраивать весь этот цирк с телепортацией? Для того, чтобы скрыть татуировку, вполне достаточно было надеть перчатки.

– Даже если и так, ситуация безнадежна: мы с тобой в глазах общественности еще дети, а Егор – Сонькин парень и, к тому же, работает у папы.

– Скажем так: ситуация похожа на безнадежную. Соньке пока ничего не грозит, но она все равно обидится. Хотя ее попытки удержать Егора закончатся предсказуемо безнадежно. Сестра у нас, конечно, очень способная и все такое, но внешность у нее вполне себе заурядная. А у Егора уровень – «бог». Не знаю уж, по какому недоразумению (или по какому расчету) он с ней встречается, но долго это не продлится. Не ты, так другая обязательно придет ей на смену. Она и сама наверняка прекрасно это понимает, поэтому и нервничает. Вспомни, как она отреагировала, когда я ей сказала о знакомстве с Егором. Сколько она с тобой не разговаривала? Неделю? Слава богу, тебе только пятнадцать, иначе ты огребла бы по полной программе. Подумать только: такая спокойная обычно Сонька превращается в кобру, когда дело касается ее Егора.

Я поежилась. Мне очень, очень хотелось встречаться с Егором, но можно было не сомневаться, что заплатить придется высокую цену.

– Да уж. Ты права: надо ей вечером все рассказать.

Вика, конечно же, оказалась права. Соня обиделась на Егора, прохладно разговаривала с отцом и самой Викой, не удостоила меня и парой слов, а солнечным воскресным утром в День мехмата решительно отправилась с нами на тусовку, которая до этого нисколько ее не интересовала. Мы приехали за полтора часа до начала: нужно было быстро отрепетировать свой выход и временно исчезнуть с места действия, чтобы случайно не стать спойлерами самим себе. Минут десять мы переминались с ноги на ногу возле монументальных ступеней высотки, дожидаясь опаздывавшего Егора. Бойкая музыка оживляла пространство, стайки студентов в ярких костюмах сосредоточенно занимались последними приготовлениями. Я рассеянно наблюдала за ними, но мой взгляд все время стремился вниз, к скверу, раскинувшемуся у подножия университетского зиккурата. Прямоугольник между величественными зданиями затопила неистовая бело-розовая пена цветущих яблонь, вишен и еще черт знает каких деревьев.

– Я к фонтану! – Не дожидаясь возможных возражений, я поспешно нырнула в густую цветочную пену. И от предпраздничной суеты осталась лишь музыка, остальное скрылось из глаз за облаком сумасшедшего цветения.

Я бесцеремонно влезла на гранитный парапет фонтана и вдруг заметила девушку в странном наряде, сиявшем блеском красного металла. Волосы у нее были рыжие и, казалось, сами излучали свет. Глядя на нее, я вдруг вспомнила о бронзовокожих и золотоглазых марсианах Брэдбери.

– Какой у Вас нереально красивый костюм! – Восхитилась я.

Девушка приветливо улыбнулась в ответ.

– Я Медь, проводник электричества. Это моя роль на празднике. – Добавила она, видимо, прочитав недоумение на моем лице.

– Здорово! А я объект телепортации, точнее, пол-объекта.

На мгновение девушка замерла.

– Вы сестра Сони? Егор уверял, что у него есть идеальная замена для нашкодивших близнецов, и, надо признать, оказался прав. Вот, кстати, и он. – Она кивнула в сторону дорожки, ведущей к ГЗ, подняла руку в знак прощания и зашагала в противоположном направлении, мерцая инопланетным костюмом.

– Постарайся не шлепнуться на скольком граните. Если Вика войдет в свою кабинку целой и невредимой, а ты выйдешь, держась за отбитый локоть и прихрамывая, мы получим идеальную антирекламу телепортации.

Я расхохоталась. Егор смотрел на меня снизу вверх и улыбался обезоруживающей, чуть ироничной улыбкой.

– Ну давай, слезай! – Он протянул мне руку и осторожно взял меня за пальцы.

– Красивая девушка. – Я кивнула вслед мерцающей Меди.

Егор бросил на нее мимолетный взгляд.

– Это Кристина, наша с Даней однокурсница. Ну все, слезай.

Спускаясь, я поскользнулась на полированном камне, он поддержал меня и вдруг, не отпуская, начал говорить, негромко и быстро.

– Другой возможности может и не представиться, поэтому придется обойтись без прелюдий. Я влюбился в тебя с первого взгляда, по самые уши, как бы глупо это ни звучало. Ты еще ребенок, и сейчас между нами ничего не может быть. Видишь, я даже не спрашиваю, как ты ко мне относишься: ты слишком мала, чтобы это осознавать. Но таких как ты – одна на миллиард, и вероятность встретить вторую такую же стремится к нулю. Поэтому я буду ждать, пока ты подрастешь и, если мне повезет, влюбишься в меня. Я в любом случае расстанусь с Соней, даже если пока я тебе безразличен. Просто не могу встречаться с другими девушками, зная, что в этом мире есть ты. Нам будет не так просто общаться в ближайшее время: слишком мало объективных поводов. Но я буду ждать тебя и рано или поздно появлюсь в твоей жизни, хорошо?

Я не сомневалась в симпатии Егора, но меня ошеломили его прямота и решимость. Колени мои вдруг размякли, и я стекла бы на асфальт, как растаявшее мороженное, если бы Егор не держал меня за плечи.

– Я тоже! Я тоже люблю тебя!

Он яростно замотал головой, призывая меня замолчать.

– Ничего не говори! Ты еще…

– Ребенок, знаю! Но я очень быстро вырасту, обещаю! Хоть я еще и не способна ничего осознавать, но тебе проще будет выполнить все, что ты сейчас тут перечислил, зная, как сильно я тебя люблю.

Егор попытался закрыть мне рот ладонью, но я ловко увернулась.

– И буду любить тебя вечно, пока не умру!

Я встала на цыпочки и, прежде чем он осознал мои намерения, поцеловала его. Это был не первый поцелуй в моей жизни, но единственный, который я помнила долгие годы. И до сих пор его помню, и буду помнить всегда.

Мы поспешили к гранитным ступеням ГЗ, а за нашим возвращением внимательно следили три пары глаз: настороженно прищуренные – Сонины, серые, со смешливыми искорками – Викины, и умные и добрые – Даниила. Именно тогда я впервые по-настоящему заметила его. Как и Егор, он был темноглазым и темноволосым, но во всем остальном выглядел полной противоположностью своего друга. Лицо Егора словно высечено из камня, у Дани же все черты смягчены и округлы, за исключением крупного носа с легкой горбинкой. Егор казался атлетом-олимпийцем, а невысокий, чуть полноватый Даня выглядел уютным, как панда. Что-то в нем располагало к себе с первых секунд знакомства. Впрочем, после признания Егора весь мир казался добрым, прекрасным и дружелюбным, и в этом замечательном мире Даня первым попался мне на глаза. И с тех пор я всегда видела в нем друга. Нет, Друга – умного, доброго, справедливого.

Умный, добрый и справедливый Данька, впрочем, обменялся со мной лишь парой шутливых фраз: все его внимание на долгие годы сосредоточилось на Вике. А внимание Егора – с того момента и на весь оставшийся праздник – сосредоточилось на Соне. Но я не чувствовала ни ревности, ни зависти. Это был последний раз, когда они считались парой, и Егор пытался хоть немного смягчить для нее будущее расставание.

Наша «телепортация» удалась, как и последующее «разоблачение» фокуса. Участники завершающей День мехмата дискотеки с любопытством рассматривали двух брызжущих весельем клонов, неистово веселившихся в гуще юной неугомонной толпы. И все вокруг, как мне казалось, тоже были счастливы.

Даниил

Столько всего нужно сделать! Внезапная гибель молодой активной женщины из большой семьи влечет за собой немыслимое количество действий, которые должен исполнить убитый горем вдовец. Каждое из них само по себе ужасно, но в своем множестве они становятся спасением. Шаг за шагом, звонок за звонком, поездка за поездкой, разговор за разговором, объятие за объятием я буду выстраивать путь из безмятежного «до» в беспросветное «после». Мне хотелось просто добраться до дома и закрыться от всех на несколько дней, один на один с воспоминаниями. Но я знал, что у меня не будет этих дней: слишком многое нужно сделать. Страшнее пытки посмертными хлопотами и соболезнованиями станет пытка СМИ. Еще бы: трагически погибла известная теннисистка, финалистка турнира Большого шлема. Волна нездорового любопытства схлынет уже через пару недель, но как их пережить?

Егор встретил меня в аэропорту. Он не пытался выражать соболезнования, и я был ему благодарен: любые попытки утешить в такой ситуации неуклюжи и бессмысленны. Я и так понимал, что он оплакивает Вику, с которой был очень дружен все эти годы, и мучительно переживает за меня, Алису и Викиных родителей. Пока мы бесконечно долго ехали из Шереметьево в Замоскворечье, он рассказывал неизвестные мне подробности прошедшего дня.

– Мы временно переехали к Пшеничниковым вместе с Алисой. Думаю, сейчас нам лучше держаться вместе. Мальцам ничего пока не сказали, но они, конечно, по поведению взрослых догадываются, что случилась какая-то трагедия. Алиса нуждается в тебе, в твоем постоянном присутствии рядом с ней. Не хочешь прямо сейчас поехать к Пшеничниковым? Пообщаешься с дочкой…

Я покачал головой. Даже самых близких мне пока не хотелось видеть. Завтра я перееду в семейную крепость, но сегодняшний вечер мне нужно провести дома, в опустевшем особняке, где мы успели прожить лишь неполных шесть лет.

– Хочешь, я сегодня переночую у тебя?

Я вновь отрицательно покачал головой, хотя и понимал, что мне предстоит ужасная ночь: горе и джетлэг превратят ее в кромешный ад. Но я должен пройти через эмоциональную мясорубку: если выдержу, завтра будет немного легче. Егор бросил на меня быстрый взгляд и вновь уставился на дорогу.

– Понимаю. Слушай, сегодня утром я получил интересный звонок от нашего давнего знакомого.

За четырнадцать часов дороги у меня было время подумать о многом, и я не удивился его словам. Три года назад мы оказались на грани потери «Айвилиса», чей успех привлек внимание людей столь же могущественных, сколь и бесцеремонных в своих методах. Для отражения атаки нам пришлось создать оружие намного более умное, чем безжалостная кувалда рейдерства. Таким оружием стал младший брат Диогена – Диоген-2 Турритопсис – саморазвивающийся искусственный интеллект. Мы шутили, что рейдерские атаки выступают катализатором инновационного развития, однако втайне всегда оставались настороже: простят ли нам рейдеры-неудачники свое поражение или попытаются отомстить, рано или поздно?

– От Балахванцева?

– Угу.

– Что говорил?

– Он сожалеет о случившемся, такая трагедия… В общем, вертелся, как уж на сковородке, ничего прямо не сказал, но довел-таки до меня мысль, что ни он, ни те, кто за ним стоит, не причастны к трагедии. Но я все-таки запустил Турритопсиса: пусть сам убедится в искренности Балахванцева.

Я кивнул.

– Это обязательно должно быть сделано. Будет даже неплохо, если Турритопсис слегка наследит. Наши горе-рейдеры лишний раз убедятся, что мы не блефуем и сохраняем бдительность. Хотя скорей всего они ни при чем: это был бы абсолютно бессмысленный и рискованный шаг, гарантирующий им инспекцию Турритопсиса. Смерть Вики – просто безумная случайность.

– Я тоже так думаю, друже. Поэтому бесит полиция, которая сначала долго ковырялась у вас дома, выискивая отсутствующие улики, а теперь еще и настояла на вскрытии. Видимо, какие-то внутренние протоколы требуют его проведения в таких случаях. Тут ничего не поделаешь, но очень не хочется сообщать им о наших подозрениях. Упомянуть Балахванцева без упоминания о Турритопсисе не получится, а посвятить полицию в его существование – это спилить сук, на котором мы все сидим. Я искренне, от всей души надеюсь, что нам не придется делиться с полицией подробностями рейдерской атаки трехлетней давности.

– Не придется. Балахванцев с компанией наверняка ни при чем, и полиция ничего не найдет.

Но они нашли.

Я провел самую жуткую ночь в своей жизни в тупом оцепенении, сидя на полу гостиной и привалившись спиной к стене. В стакане, стоявшем на полу рядом со мной, густым янтарным светом мерцало налитое до краев виски, но я к нему так и не притронулся. Бессмысленно. Все бессмысленно, включая алкоголь. Время остановилось, да и вся моя жизнь остановилась в те невыносимо долгие часы. Ранний июньский рассвет разлился по саду молочным туманом, а я так и сидел на полу, не в силах сдвинуться с места. Лишь когда утреннюю тишину разрушил непрерывный гул машин на Новокузнецкой и глухие удары молотов на соседней стройке, я сполз на пол и заснул, утратив восприимчивость к действительности.