«Там же в моей маленькой палатке, где едва нашлось место Уиллу с его огромной чайной кружкой, – начал рассказывать Этьенн и тут же добавил: – Уилл пришел со своим чаем, наотрез отказавшись от моего, ведь его экспедиция проходила автономно, без всякой поддержки извне, – мы подумали, что в состав участников экспедиции необходимо будет включить одного русского, так как примерно треть маршрута экспедиции, причем самая сложная часть его, пройдет через районы Восточной Антарктиды, где работают советские научные станции». Он улыбнулся и, обведя взглядом всех присутствующих, добавил: «Вот поэтому, господа, я и приехал к вам в Москву».
За прошедший год определились остальные три участника, имена которых Этьенн пока не назвал, но сказал, что это представители Великобритании, Японии и Канады. В настоящий момент штаб-квартиры международной экспедиции, которые находились в Миннеаполисе (штат Миннесота) на родине Уилла и в Париже, где жил Этьенн, были заняты поиском спонсоров и средств для ее организации. На февраль – март 1988 года были намечены тренировки на ранчо Уилла в Миннесоте, а на апрель – трансгренландская экспедиция как основной этап предварительной подготовки. Если Советский Союз откликнется на предложение принять участие в экспедиции, в задачу советской стороны вошла бы организация подбаз с продовольствием и горючим на участке от станции Мирный до 85° ю. ш. (это примерно 750 километров к югу от станции Восток). Организацию подбаз на участке трассы от старта до 85° ю. ш. брала на себя американская сторона. При этом предполагалось использовать легкий двухмоторный самолет «Твин оттер» в лыжно-колесном варианте, позволяющем ему совершать посадки на неподготовленную полосу практически в любой точке на ледниковом куполе Антарктиды.
Все работы по подготовке снаряжения, продовольствия и корма для собак, а также проведение тренировочных сборов и транс-гренландской экспедиции должна была финансировать американская сторона. Основной спонсор Этьенна – крупная страховая компания «UAP» – выделила средства для строительства парусно-моторной яхты с усиленным набором корпуса, позволявшим осуществлять плавание во льдах. Строительство яхты предполагалось завершить к началу экспедиции. Именно на этой яхте участники экспедиции, все снаряжение и собаки должны были быть доставлены к месту старта, а затем яхта, курсируя вдоль западного побережья Антарктического полуострова, должна была поддерживать связь с экспедицией по радио, а также работать в качестве ретранслятора факсимильных, телеграфных и телефонных передач на Европу и Америку.
После достижения экспедицией Южного полюса яхта должна была обогнуть Антарктиду с востока на запад и подойти в район станции Мирный, чтобы встретить участников экспедиции.
План, изложенный Этьенном, представлялся продуманным и обоснованным, некоторые сомнения вызывала возможность организации подбаз на участке между станцией Восток и Южным полюсом: организация санно-тракторного поезда в этот район затруднительна из-за его отдаленности, а состоявшие на «вооружении» советских антарктических экспедиций самолеты Ил-14 уже настолько устарели и физически, и морально, что говорить о возможности их посадки на купол на предварительно не укатанную полосу, тем более, о последующем взлете не приходилось. Этот вопрос оставили для дальнейшего обсуждения. Что же касается подбаз на участке Мирный – Восток, то их организация могла бы быть выполнена попутно одним из санно-тракторных походов, которые регулярно два раза в год совершаются между Мирным и Востоком для снабжения внутриконтинентальной станции.
Так или иначе, но в этот июльский вечер предложение Этьенна неожиданно (во всяком случае для меня) нашло поддержку со стороны представителей нашего Комитета. Этому, наверное, способствовали, с одной стороны, располагающий к благодушию субботний вечер, а с другой – возможно, то обстоятельство, что, в отличие от предшествующих «прожектов» покорения Антарктиды, с которыми обращались в Комитет любители путешествовать за государственный счет, в данном случае участие Советской антарктической экспедиции (САЭ) сводилось к выполнению только попутных работ без отвлечения дополнительных сил и средств от выполнения основной научной программы.
Как мы поняли из рассказа Этьенна, экспедицию предполагалось организовать на частные средства и она не имела пока правительственной поддержки. Зная резко отрицательное отношение Международного научного комитета по исследованиям Антарктики к подобного рода частным экспедициям, мы попросили Этьенна по возвращении в Париж предпринять шаги для придания экспедиции правительственного статуса. Этьенн пообещал сделать все, что в его силах. Тут же я был официально представлен Этьенну как потенциальный кандидат от СССР в экспедицию «Трансантарктика».
Когда Этьенн, Валерий, Костя и я вышли за массивные двери Комитета на патриархально тихий переулок Павлика Морозова, уже смеркалось. До отхода «Стрелы», на которой нам с Этьенном предстояло ехать в Ленинград для переговоров в Арктическом и антарктическом научно-исследовательском институте, оставалось еще около трех часов. Сам собой возник вопрос об ужине, но, несмотря на черную «Волгу» и большой опыт в этом деле Валерия и Кости, нам с огромным трудом удалось найти в каком-то кафе (все-таки субботний вечер) столик и с помощью домашней заготовки в виде бутылки дагестанского коньяка скоротать время перед поездом.
В международном вагоне «Стрелы», где наших-то и было всего двое: я и пышноволосая проводница, – мы с Этьенном разместились в двухместном купе. Как вы догадываетесь, мы не особенно утомляли друг друга пространными беседами, а сразу же приступили к делу, т. е. легли спать. Надо сказать, что, зная о предстоящем визите Этьенна, перед отъездом в Москву я сумел всеми правдами и неправдами забронировать для Этьенна номер в гостинице «Ленинград», правда, от 17 часов того дня, когда он должен был приехать. Однако я тешил себя надеждой, что сразу после поездки мы позавтракаем, съездим в Петергоф, пообедаем, а там, глядишь, уже будет и 17 часов. Но я не учел того, что мое восприятие действительности существенно отличалось от этьенновского.
Утром, когда наш поезд, поливаемый мелким частым ленинградским дождиком, проследовал Колпино, Этьенн произнес несколько английских фраз, из которых я уяснил, что он мечтает сразу после поезда отправиться в отель, чтобы принять душ, выпить чашечку кофе и вообще привести себя в порядок. Я немного приуныл, но произнес полюбившееся «о кей!», в глубине души надеясь, что все образуется. Увидев на перроне встречавшую нас институтскую «француженку» Ирину Валентиновну, я несколько воспрянул духом – за ее французский язык я был спокоен. Посовещавшись, мы приняли решение брать гостиницу штурмом. Этьенн, мне кажется, и не подозревал, что мы едем «на дело», которое может кончиться провалом. Он наивно полагал, что если ему надо в отель, то он будет в отеле. Для меня это было не столь очевидным.
Оставив Этьенна с Ириной Валентиновной, я пошел в атаку на администратора. Его неприступная крепость пала сразу же, как он узнал, что французский путешественник будет расплачиваться франками. Тут же был найден номер с прекрасным видом на Невку и на пустующий причал «Авроры». Ощутив под ногами мягкий ворс ковра гостиничного номера, Этьенн почувствовал себя увереннее и заявил, что просит тайм-аут до 16 часов. Мы простились. Шел дождь. Ровно в 16 часов мы с Наташей были в вестибюле. Этьенн уже ждал нас, вскоре подошла Ирина Валентиновна, и мы поехали в Музей Арктики и Антарктики. Осмотр экспозиции не занял много времени. Этьенна, понятно, больше всего интересовало все, что связано с Антарктидой. Я давал пояснения, Ирина Валентиновна ретранслировала их на французский.
Наша дальнейшая культурная программа предусматривала поход в театр. Наташа купила три билета в Малый оперный театр на «Царскую невесту» в расчете на то, что пойдут Этьенн, Ирина Валентиновна и я, но та так умоляюще на нас посмотрела, что мы незамедлительно отпустили ее домой. До начала спектакля оставался примерно час, и мы не спеша прошлись пешком через Летний сад, Марсово поле и мимо Спаса-на-Крови вышли к театру. Я, как мог, объяснял Этьенну, что ему предстоит услышать типичную русскую оперу, где будет много красивых женщин и декораций. Этьенн кивал головой и с отчаянной решимостью следовал за нами. Опираясь на известное изречение о том, что театр в летнее время, в отличие от зимнего, начинается не с гардероба, а с буфета, именно туда я и потащил Этьенна, где предложил его вниманию бутерброды с икрой, шоколадные конфеты и какой-то загадочного цвета фирменный напиток под названием, кажется, «Антракт».
У меня были все основания полагать, что началом оперы Этьенн был доволен. Партер был полон, ложи пустовали, повсюду слышалась не наша речь. Седые чистенькие старушенции, мальчики неопределенного возраста оккупировали первые ряды партера. Зоркий глаз Натальи сразу высмотрел в толпе гида-переводчицу, молодую девушку, рассаживавшую по местам очередную партию заморских театралов. Мы попросили ее в паузе вкратце довести до сведения Этьенна краткое содержание предстоящего действа. Она выполнила просьбу, после чего Этьенн погрузился в глубокое раздумье. Скорее всего, это было вызвано тем, что, среди прочих подробностей, она сообщила ему, что опера идет в четырех актах!
Мы устроились в третьем ряду, где все малейшие голосовые нюансы поющих были слышны чрезвычайно отчетливо. В конце первого акта я взглянул на Этьенна и без слов понял его, когда он молча поднял вверх три пальца. На театральном языке это означало: «Уходим после третьего акта». Оценив его такт, я выбросил вверх два пальца в виде буквы «У», и глаза у Этьенна засияли от счастья. Под завистливые взгляды публики мы покинули зал. На улице Бродского мне не удалось заинтересовать ни одного водителя из пяти остановленных нами такси. Этьенн недоумевал. «В Нью-Йорке, – сказал он, – стоит поднять руку, и не меньше двух машин уже скрипят тормозами». Пришлось отослать Этьенна к классику… «В Ленинграде-городе, как везде, такси, но не остановятся, сколько не проси…» Добрались на метро.
На завтра была намечена встреча Этьенна с руководством САЭ. Он повторил свой рассказ в кабинете Короткевича. Было видно, что в душе Евгения Сергеевича происходит борьба. С одной стороны, как вице-президент Международного научного комитета по изучению Антарктики и руководитель САЭ, он не мог одобрить идею проведения неправительственной экспедиции, а с другой – как бывалый полярник, немало в прошлом поездивший на собаках, не мог равнодушно отнестись к идее столь интересной экспедиции. В конце концов он заявил, что экспедиция будет поддержана СССР тогда и только тогда, когда получит правительственный статус, и при условии, что в ней будет выполняться научная программа. Относительно статуса Этьенн сделал аналогичные заверения, а что касается научной программы, то, по их со Стигером мнению, всю координацию научной программы «Трансантарктики» должен был взять на себя советский участник, т. е. я. На том и порешили. Тогда я, правда, не слишком отчетливо представлял, какого рода наблюдения можно выполнить во время перехода на собаках. Более того, я был специалистом по исследованию льдов радиофизическими методами, т. е. с использованием радиолокационной – достаточно громоздкой и энергоемкой – техники, но соблазн участия в такой экспедиции был слишком велик, и мысленно я уже переквалифицировался в метеоролога или гляциолога.
Вечером 8 июня мы с Этьенном уезжали в Москву. По всему было видно, что он доволен, ибо нечто неопределенное и призрачное – я имею в виду мое участие в экспедиции – стало принимать реальные очертания. Нас встречал Костя. Этьенн, верный своим принципам, изъявил желание ненадолго заехать в отель с теми же благородными намерениями принять ванну и отдохнуть два-три часа перед заключительной встречей в Комитете. Парижский рейс улетал вечером. Однако когда мы обратились в отель «Белград», в холле которого было подозрительно много «иностранцев» с характерными для представителей наших кавказских республик загаром, нам ответили, что наша бронь пропала, номеров нет и вообще они нас не знают. Спекуляция громким именем и послужным списком Этьенна должного действия не возымела, однако настойчивость в конце концов одержала верх и Этьенну был предложен «Люкс», причем с оплатой за сутки. Когда мы спросили Этьенна, скучавшего в кресле и с интересом наблюдавшего за нашими авангардными боями, не желает ли он принять душ и отдохнуть часа два всего за сто рублей, он с поспешностью, делающей честь его реакции, ответил, что вполне обойдется. Чуть позже, когда мы с облегчением вышли на залитую солнцем улицу, Этьенн, сокрушенно покачав головой, произнес: «Когда в Париже берешь проститутку, идешь с ней в отель и проводишь там два часа, никто, даже она, не требует заплатить за сутки». Поскольку я не знал, делается ли исключение в подобных случаях у нас, то сразу не нашелся, что ответить. В Комитете Этьенн сообщил, что планирует провести встречу с участием Уилла Стигера и меня в июле в Париже.
До отлета самолета оставалось что-то около четырех часов, и мы с Костей и Валерием решили угостить на прощание Этьенна украинским борщом. Крупнейший специалист по борщам в соответствующей случаю обстановке, Валерий предложил ресторан в Архангельском. Ехали на машине Скачкова около часа. Приехали. Чудесное место, солнце, сосны, стилизованный дом – словом, все располагало к хорошему обеду. Костя отправился заказывать столик, а мы, поставив машину, уже было собрались к нему присоединиться, как вдруг я увидел, что Костя с изменившимся лицом бежит в нашу сторону, делая отчаянные знаки, из которых каждый русский, даже не владеющий азами семафорной азбуки, немедленно понял бы: в ресторане санитарный день! Но как объяснить это Этьенну, еще не оправившемуся после «душа» в отеле «Белград»? Выход был найден моментально, и мы в три голоса сообщили Этьенну, что в меню этого ресторана сегодня борща нет и мы поедем в другой, благо здесь недалеко. Через несколько минут мы притормозили у другого тоже стилизованного двухэтажного дома, в котором, судя по числу стоящих у подъезда машин, борщ был.
Заняли места на открытой веранде. Выплыла полусонная официантка. Заметив на ее некогда белоснежном переднике пятна явно борщевого происхождения, я сделал вывод, впоследствии оказавшийся ошибочным, о правильности нашего выбора. Запрос о борще был незамедлительно отклонен. Тогда мы пошли по уже опробованному варианту: «А что у Вас есть?» Последовал заученный в течение последней недели ответ: «Уха, бефстроганов, грибы…» Заказали, ждем. Пока я старался объяснить Этьенну, какая это вкусная вещь – уха, снова вплыла уже знакомая официантка и поставила перед нами тарелки с какой-то подозрительной темной жидкостью. После первой же ложки мы убедились, что обещанная уха изготовлена из грибов. Этьенну сегодня скучать не приходилось. Сплошные сюрпризы. Неутомимый Валера предложил после «борща» искупаться. По его словам, здесь неподалеку было приличное озеро. Правда, уже на пути к нему выяснилась одна пикантная деталь: плавки были только у инициатора заплыва – правда, две пары. Решили, что расклад неплохой и этого вполне достаточно.
Берег озера. Полно народа обоих полов. Сцена с переодеваниями. Этьенн, как гость, получил первоочередное право на плавки многоразового использования и смело нырнул в воду, за ним – Скачков. Мы с Константином в ожидании плавок томились на берегу. В конце концов накупавшиеся и посвежевшие отправились в Шереметьево-II, где и простились с Этьенном.
Впечатления от встреч на советской земле, очевидно, настолько переполняли Этьенна, что он выплеснул их корреспонденту ТАСС Виктору Хрекову сразу же после прибытия в Париж 9 июня. 12 июня я уже читал в «Советской России» заметку «Через Полюс на собаках», где Этьенн выражал удовлетворение по поводу переговоров в СССР и сообщал, что в июле предстоит трехсторонняя встреча в Париже.
Размахивая этой газетой, я приехал домой в Ленинград, где был встречен осуждающим взглядом Натальи, которая все еще продолжала считать, что затея эта до добра не доведет.
Прошел месяц и… О! благодатный ветер перемен и перестройки! Мечта становилась явью. И вот мы с Юрием Беляевым уже сидели в салоне самолета ТУ-154Б, выполнявшего рейс Москва – Париж. Моему спутнику было около шестидесяти, за его плечами Арктика, а в последние годы – Женева, где он работал в штаб-квартире Всемирной метеорологической организации, так что эта поездка в Париж для него не первая. Приземлились в Международном аэропорту Шарль де Голль: огромное здание круглой формы, из которого, подобно щупальцам осьминога, торчали рукава приемников, буквально «высасывающих» пассажиров из чрева самолетов. Наш «Тушка», ловко лавируя среди пузатых, многоглазых, сверкающих всеми цветами радуги «Боингов», в конце концов нашел свою «присоску». Полицейский на паспортном контроле, увенчанный характерным для французских ажанов цилиндрическим картузом, мельком взглянув на мою физиономию, поставил штамп в паспорте, и вот мы во Франции. Поискав глазами Этьенна и не обнаружив его, мы не особенно беспокоились, поскольку умудренные опытом мудрейших, запаслись кое-какой мелочью, чтобы позвонить в посольство в случае, если нас не встретят. По длинной стеклянной трубе эскалатора (я очень хорошо запомнил эти «космические» трубы по фильмам с участием Бельмондо и Ришара – перед тем, как попасть в самолет, они вечно путались в этих стеклянных лабиринтах) мы отправились за своим багажом.
Сходство с кино одними стеклянными трубами не ограничилось, и багаж уже нас дожидался. Этьенна же все не было. Тут я заметил женщину лет сорока пяти, которая, держа в руках табличку с надписью «Г-н Беляев и г-н Боярский», высматривала кого-то вдали. Я, как имевший огромный опыт встреч по табличкам, первым пришел в себя и отвлек женщину от ее занятия. Мы немедленно установили однозначную связь между собой и персонами, которые, судя по табличке, ее интересовали. Женщина на чистом русском языке представилась: «Марина». Она оказалась внештатным сотрудником МИД Франции, занимавшимся приемом советских делегаций. Этьенн попросил ее встретить нас и отвезти в отель, причем не с 17 часов, а сразу по прибытии. Мы сели в красный «Рено» Марины и со скоростью 120 километров в час помчались в сторону невидимого пока Парижа. Было тепло, но пасмурно. На сером полотне дороги виднелись следы прошедшего недавно дождя. Марина сообщила, что никогда бы не приняла нас за русских, и мы не сразу сообразили, радоваться этому или огорчаться.
Несмотря на то что обзор через ветровое стекло был ограничен, я пытался высмотреть знакомый, кажется с рождения, силуэт Эйфелевой башни, но тщетно. Зато сразу же бросился в глаза одинокий в своем величии стеклянный фонарь какого-то небоскреба. «Монпарнасская башня, – пояснила Марина. – В ней находится центральный железнодорожный вокзал, ваш отель находится как раз у ее подножия.» Мы выехали на бульвар Монпарнас и свернули на улицу Вожирар. Отель «Авиатик», как большинство отелей среднего класса в Париже, не имел шикарного подъезда и начинался как бы прямо с улицы, большим вестибюлем, из которого одна дверь вела направо в небольшое кафе, другая – налево в уютный холл. Прямо против входа располагалась конторка, за которой восседал дежурный портье. Народу не было ни души. Места на наше имя были забронированы, и нам выдали два ключа от двух номеров на шестом этаже. Мой номер был расположен практически под крышей, в довольно большой мансарде. Огромная двуспальная кровать, телевизор с минибаром под ним, неширокий балкончик, выходящий на улицу Вожирар, напротив крутые крыши жилого дома. Я принял душ в сверкавшей белым кафелем и никелем кранов ванной. Блаженство! Мне пока все здесь нравилось. (Совсем недавно прочитал в «Огоньке» очерк В. Конецкого о его встрече с Виктором Некрасовым в Париже. Конецкий тоже останавливался в этом отеле, и ему отель, так же как и, насколько я понял, весь февральский Париж не слишком понравились. Возможно, дело было в настроении.) Переодевшись, я зашел за Беляевым, и мы спустились в холл, где была назначена встреча с Этьенном и Стигером.
Ждать пришлось недолго. В холл со свойственной ему стремительностью вошел Этьенн. На нем была белая рубашка с коротким рукавом, галстук и те же светлые брюки. Из-за спины Этьенна, как мне показалось, настороженно выглядывал человек. Это и был Уилл Стигер. У него была густая длинная шевелюра, тяжелый подбородок и короткий слегка вздернутый нос. Когда он улыбнулся, на щеках образовались симпатичные ямочки и обнаружилось явное отсутствие одного переднего зуба. Мы познакомились. Уилл был повыше Этьенна, но ниже меня. Одет он был тоже в светлую рубашку с галстуком, который ему явно мешал, и бежевые брюки свободного покроя. Мы сели в «Пежо» Этьенна и поехали на первое заседание большой тройки в Географическое общество Франции на бульваре Сен-Жермен-де-Пре.
Массивные дубовые двери, мраморная лестница. Зал заседаний, вдоль стен застекленные стеллажи, на полках тусклым золотом отсвечивали переплеты старинных фолиантов. За столом, кроме нас, находились руководящие сотрудники Антарктической службы и представители МИД Франции. Американскую сторону, кроме Уилла, представляли администратор корпорации Стигера «Международные полярные экспедиции» Кати де Молль, молодая женщина лет 32–33 с бледным приятным лицом в очках, и смуглая, черноволосая, похожая на индеянку Лона Ней. Это и была та самая Лона, предполагаемое участие которой в экспедиции вызывало особое недовольство Наташи и недоумение остальных (за исключением, кажется, только Стигера) участников. Мотивы, побудившие Стигера пригласить Лону, были мне не совсем ясны. Я знал только, что в составе его группы, успешно штурмовавшей полюс в 1986 году, была женщина – американская учительница Энн Бэнкрофт. В статье из журнала «Нэшнл Джиогрэфик», посвященной экспедиции Стигера, я нашел любопытный кадр: Энн с чисто женским изяществом, балансируя на одной ноге, меняет промокшие носки после неудачного форсирования трещины; здесь же на соседнем фото – менее живописный кадр: ее сильно обмороженные щеки. Во время первой встречи я еще не знал, что Стигер уже отказался от своего решения – Лона присутствовала на встрече только как наблюдатель.
Кроме этих двух женщин, были еще две переводчицы: Марина, понимавшая французский и русский, и Джуди, понимавшая французский и английский. Беседа с самого начала приняла неожиданный, во всяком случае для нас, характер. Руководитель Антарктической службы довольно скептически отнесся к планам, изложенным Этьенном, упирая на то, что не видит возможности обеспечения поддержки экспедиции на участке после Южного полюса. Он подверг сомнению и график нашего движения, утверждая, что при нашем способе передвижения нереально проходить ежедневно около 30 километров.
Дебаты, разгоревшиеся между французами, были столь продолжительными и эмоциональными, что даже переводчицы были не в состоянии их отследить. День клонился к вечеру. Эту, казалось, патовую ситуацию разрешил Юрий Беляев с его дипломатическим опытом. Он встал и предложил отложить заседание до того момента, когда французская делегация выработает единую точку зрения. Все с видимым облегчением согласились. Мы поднялись из-за стола и уже в дверях столкнулись с Мишелем Франко – главным конструктором той самой яхты, на которой нам предстояло идти, и давним соратником Этьенна по многим экспедициям. Мишель пригласил нас с Беляевым на товарищеский ужин. Многозначительно и загадочно улыбаясь, он сказал, что нас ждет нечто интересное. Несмотря на столь заманчивое приглашение, Беляев заявил, что не пойдет, поскольку ему надо отдохнуть с дороги. Я же, как не имевший достаточного опыта дипломатических отказов, согласился и был прав…
Марина заехала за мной в отель около семи вечера. У нас оставалось еще немного времени, и я попросил ее подвезти меня к Эйфелевой башне.
«Рено» иногда уверенно, а иногда не очень пробирался сквозь строй автомобилей, бесконечной вереницей припаркованных к тротуарам узеньких мощеных улочек Латинского квартала. Создавалось впечатление, что все или почти все дома растут из кафе: буквально все первые этажи призывно светились окнами больших и маленьких, шикарных и попроще кафе и баров. Вот и Марсово поле, а за ним совсем рядом – темный на фоне вечернего неба силуэт башни. Я вылез из машины и пошел к ней. Четыре ажурных «ноги» ее были ориентированы по странам света, по трем регулярно сновали освещенные кабинки лифтов, четвертая же (кажется, восточная) была отдана любителям подниматься пешком до первого этажа, находящегося на высоте около ста метров. Коснувшись рукой теплого металла, по другой стороне поля я вернулся к ожидавшей меня Марине. На скамейках, стоящих вдоль газона, да и на самой аккуратно подстриженной его зелени с чисто парижской скромностью целовались влюбленные парочки… Мы выехали на набережную Сены и по пологому пандусу спустились вместе с машиной к самой воде.
Марина притормозила около большой, метров сорок длиной, баржи, слегка покачивавшейся на волнах, оставляемых прогулочными катерами. На палубе было заметно оживление. Я увидел небольшой столик, батарею бутылок на нем, вокруг больше десятка оживленно беседующих мужчин и женщин. Приглядевшись, различил Этьенна, Стигера и прямо с причала прыгнул на палубу. «А, это и есть тот русский!» – услышал я и на несколько минут оказался в центре внимания. Правда, кроме улыбок ничего не мог предложить в ответ на многочисленные вопросы, так что пришлось позвать на помощь Марину. Небольшая надстроечка в корме была превращена в стойку бара, за которой суетились две женщины, периодически выставляющие на столик прямо перед надстройкой блюда и тарелки со всевозможными вкусностями. Звездой этого закусочного хит-парада был сыр самых различных форм и цветов; зелень, салаты и ростбиф с кровью еще больше оживляли эту красноречивую картину продовольственного изобилия. Рядом возвышалась гора чистых тарелок. Каждый вновь приходящий первым делом запасался тарелкой, наполнял ее в соответствии со своими вкусами и присоединялся к остальным. Я, естественно, тоже собрался последовать этому примеру, но не тут-то было… Ко мне подошел светловолосый мужчина лет сорока. «Жак», – представился он и протянул руку. Мы познакомились.