Откровения для настоящих папуасов

Кому предназначено

А по преимуществу тем, кто считает, что по жизни сильно обделался.

Или обделался настолько, что до него дошёл смысл известной цитаты: «Я знаю, что я ничего не знаю».

Обделался, поогорчался по этому поводу и предпочёл благополучному слиниванию от действительности изнурительный путь от папуасца до папуаса с большой буквы Че.

Здесь и далее будут смело использоваться цитаты и высказывания для настоящих папуасов из трудов иных классиков, коим удалось заглянуть в пропасть Знания и от этого не окочуриться (по крайней мере, до того момента, когда увиденное ими не воплотилось в прозрачные правила для настоящих папуасов).

Вместо предисловия

Эта книга создавалась в течение семи лет, а сырьё для неё накапливалось, Бог знает, сколько времени.

Цивилизованные врачи поставили автору неумолимый приговор. И каждый день он, упаковав чемоданы на дальнюю дорогу, прощался с жизнью. Наконец ему эта бодяга надоела, и автор этих строк помер.

Но тут в дело вмешалась детская мечта Ени Лу – встать из гроба, посмотреть своим мучителям в глаза и поинтересоваться: «Ну, чо типа, теперь-то до вас дошло, какова замечтательного чувачину вы безвременно утратили?»

Вот и не верь после этого в воскрешение и загробную жизнь. Ага.

Да, и нечего эту книгу читать запоем – похмелье случится. Открыл! Заглянул!! Закрыл!!! И вперёд «с присущим нам юмором, да, юмором». Ку!

Да! О чём ещё хочу упредить – поработать головушкой всё же придётся (в прямой и извращённой форме). Ну, а не поработаешь, то ни рожна не поймёшь. Кю.

Предупреждение

В книге могут встречаться вещи напоминающие концепцию очередной религии или ещё того хуже – очередной философии мировосприятия. Так вот, любителям навешивать ярлыки на всякое доброе дело настоятельно советую обратиться к хорошему психотерапевту. Иначе только могила поправит.

Почему эта книга написана и для чего

Один папуас как-то сказал по поводу писания новых книжек, типа: «Вот есть пара Главных книг, а остальные это их иногда очень неудачная компиляция».

Другой папуас выразился, типа: «Книги и стихотворения всякого рода лучше вообще не писать, если это возможно. Перо в руку бери при одном условии – уже невтерпёжь, как излиться хочется. Но при этом здорово подумай: «А нужно ли людям читать твою хренотень?»».

Я к этим ребятам присоединяюсь. От себя добавлю: «Бывает и так, что книги создаются по вящей необходимости (например: алименты нужно выплачивать или жене шубу новую купить). А иногда «перо в руки берёшь» в пылу благодарности Творцу или ещё кому, за то, что терпят тебя такого папуаса. И в тайной надежде показать Ему – Любимому, насколько твоё существование в этом мире оправдано. Что-то вроде отчёта за командировку.

О стиле изложения *

Так как оное произведение предназначено для постижения многообразия явленного бытия и получения всевозможной пользы, её необходимо представлять в максимально доступной для осмысления форме.

Можно его изваять в элитарном стиле нью-андеграунда великолепного Аркадия Ровнера, можно в сурово-романтическом духе Михаила Анчарова, можно в прикольно-ёрнической манере Рам Цзы или на «худой конец», не побоявшись мировой славы, забабахать в эпическо-монументальном изложении Р.Р. Толкиена.

Стиль всегда необходим, если содержание очень часто задевает за больные места, уязвляет чувство собственной важности и заставляет скрипеть мозгами.

Стиль изложения это добрый союзник читателя и беспощадный судья взявшегося за перо.

Но главное, чтобы был диалог между читателем и изЛОГателем. А в текстах книги содержалась мудрость без лукавства, без нудных заумностей и полу-умностей.

А в общем, чтобы мы не забывали, что папуас папуасцу – не друг, не товарищ и не брат, но учитель (может быть не всегда мудрый).

* «Автор считает не конструктивным деление научных работ на академические (трудно читаемые) и популярные (легковесные). Любую сложную проблему можно изложить живым и ясным языком, не снижая научной значимости».

Л.Н. Гумилёв

«Мой муж – офеня!!!»

От лица Татьяны Хиневич

Мы с мужем прожили уже больше десяти лет, но только когда у нас родился второй сын я случайно узнала, что он «офеня».

– Да не офеня я!

– Как не офеня? А откуда же у тебя такие способности? И почему ты мне до сих пор ничего о себе не рассказывал?

Муж долго молчал, и я уже собиралась «возмутиться», что тот опять отделается от моего вопроса «дежурными отговорками», он всё же откликнулся:

– Набери в любой поисковой системе интернета слово «офеня» – что получишь?

Я набрала и получила: «Офе́ня, Афеня – в Российской империи странствующий по деревням торговец мелочами с галантерейным и мануфактурным товаром, книгами, лубочными картинками». И ещё выдержки из словаря Брокгауза: афеня, ходебщик, кантюжник, картинщик, коробейник – мелочной торгаш вразноску и вразвозку по городам, деревням и особенно ярмаркам, с книгами, картинами, галантерейным, красным (панским) и прочими товарами. Происхождение слова «офеня» довольно запутано. Чтобы слово офеня взято было от Афин или Офена (Пешт) —невероятно; о мнимом афенском народе VII в. летописи молчат; сами офени называют себя масыками (масы – мы, масыги – свои, наши) и обезтильниками (плутами), но офениться на офенском языке – значит молиться, креститься, офест – крест, поэтому Даль полагает, что вернее всего слово офеня толковать – крещеный, православный. Офени – главные покупатели лубочного издателя, который их привлекает к себе посредством кредита на самых широких началах, угощений, подарков, разных услуг и пр. С давних пор офени – почти единственный посредник между народом и печатным словом. Главным гнездом офеней полагалась Владимирская губерния.

– И что? Ты то тут причём? Ты же не коробейник …

Муж усмехнулся:

– Я тебе и говорю, что я не офеня. Скрытый смысл «быть офеней» – это быть носителем древних традиций славянских народов… И не только их языческого периода. Кто-то из учёных мужей до сих пор приписывает офеням исключительно языческие корни. Им приписывают статус хранителей знаний Тропы Трояна…

– Это кто такие? Подожди… А при чём тут твои способности и офени?

Я здесь оговорюсь, что разговор происходит уже под утро. Нашему младшему сыну Егору ещё не исполнилось месяца и у него и у меня три часа назад было критическое состояние – температура за 40, которую не удавалось сбить жаропонижающими, а у меня к этому прибавилось состояние бессилия и полного отчаяния при взгляде на беспомощный комочек сына, которого пожирала инфекция. Я сама была вымотана лактостазом и от запредельной температуры ничего не соображала. Старший сын – Илюша – два дня назад пришёл из садика с температурой и соплями. Моя мама сразу увезла его к себе «от греха». Так что приехавший из командировки муж застал нас в ожидании скорой помощи. Он сам врач и мою панику постарался прекратить. Но из лекарств в аптечке был только активированный уголь и парацетамол, ну и что-то из сердечных лекарств от маминых болячек. Муж прослушал лёгкие у меня и Егорки и сообщил, что в больницу ехать придётся, так как у новорождённых «диагностировать» пневмонию очень трудно, а «характерные для неё звуки то есть, то нет».

– Сейчас главное – снизить температуру, хотя бы на два градуса.

Но скорая всё не приезжала. Диспетчер «неотложки» на наши повторные звонки хоть и без грубости, но настоятельно советовала «вызывать такси и добираться до больницы самим, так как из-за эпидемии все машины на вызовах, когда освободиться хоть какая-то из дежурных бригад неизвестно».

От многочасового жара и усталости я уже не могла ни стоять, ни лежать. Как назло мама приехать не могла. Илюшка тоже «затемпературил» и весь ужас происходящего обрушился на вернувшегося мужа. Ни двойная доза «Нурофена», ни растирания жар не снимали. Тогда муж взял Егорку на руки и начал ходить по комнате, бормоча что-то невнятное. Через минуту у Егора прошли судорожные подёргивания, а ещё минут через пять он погрузился в спокойный сон. На градуснике ртутный шарик не поднялся выше 37. Теперь муж взялся за меня. Сделал несколько движений ладонями над больной грудью и некоторое время, едва касаясь пальцами, трогал где-то между лопатками и поясницу. Я почти сразу отключилась, а, когда пришла в себя, то сразу почувствовала, что жар спал и болезненные комки лактостаза полностью исчезли.

Выяснить «как и что» я не успела. Скорая всё же приехала и без лишних разговоров увезла нас с Егором в дежурную больницу, где мы были помещены в реанимационное отделение. Педиатр подтвердила диагноз – «двусторонне воспаление лёгких». И на мои вопросы пояснила, что у грудничков инфекционные заболевания могут вызывать быстрое развитие болезни, иногда молниеносное, так как у них ещё нет достаточного иммунитета. Но в реанимации мы пролежали недолго. Состояние Егорки быстро улучшалось и через две недели нас выписали под наблюдение участкового врача.

За время пребывания в детском отделении у меня было время осмыслить происшедшее. В реанимацию, понятно, к нам не пускали даже мужа, так что разговор мы продолжили только по возвращению домой. В больнице доступа к интернету не было и я измучила себя сомнениями из-за домыслов и тревожных подозрений.

Муж для меня с самого первого знакомства был «Евгением Васильевичем», человеком с таинственным прошлыми и с удивительными способностями в настоящем, вызывавшими у меня жгучий интерес. Я ходила на его просветительские курсы по «практической психологии» и открывала для себя мир, в котором я живу, в буквальном смысле заново. В начале 2000-х царило смутное время из-за развала Советского Союза, в жизни моей семьи и в жизни «новорождённой» матушки России бушевали кризисы. Я ещё успела закончить институт Индустрии Моды, но работы по специальности не было и у меня тогда отсутствовали ясные перспективы «куда идти и чем заняться».

Курсов всякого рода экстрасенсов, психологов и эзотериков вроде Кашпировского, Чумака и Козлова было много и в каждом городе, и на «любой вкус». Я почему-то стала обращать внимание именно на их рекламу, так как считала, что не могу состояться в своей профессии из-за страха перед общением с людьми. В Москву меня не отпустили родители. Но, так сложилось, что именно в это время однокурсница позвала на презентацию некоего «Культурно-просветительского Проекта «Вече»», организованную в нашем городе. Я долго сомневалась, однако пошла и была совершенно очарована и людьми, которых встретила на презентации и её ведущим. Евгений Васильевич на каком-то очень простом и понятном мне языке рассказывал о вещах «сложных, запутанных и судьбоносных», что я не только начала посещать просветительские курсы, но и устроилась работать в одном из социальных подразделений Проекта. Мне казалось тогда, что я из своей природной замкнутости попала в круг необыкновенных людей, обладавших необыкновенными способностями, о знакомстве с которыми я даже не мечтала.

Каждый день я с каким-то детским восторгом приходила на новую работу. Чтобы быть рядом с Евгением Васильевичем и его партнёрами я была готова браться за любое дело. Всё мне было интересно: и получение новых знаний и какие-то необыкновенные перспективы в саморазвитии. Но как только в результате работы Проекта начали приходить деньги (даже не начали, а только наметились возможности их прихода), то в среде «необыкновенных людей» тут же начались разборки, выяснения, претензии… И всё, что было мне интересно в одночасье превратилось в абсурд страстей – вроде телешоу «ДОМ 2», с отвратительными интригами, дележом имущества и взаимными обвинениями в совершении самых подлых поступков.

Сказать, что я была шокирована – это не сказать ничего. Я была обманута в самых светлых и искренних ожиданиях. «Кто угодно, но поступать ТАК! ТАКИЕ!!! люди не должны!» Тем более что со многими из них у меня сложились очень близкие и дружеские отношения, которых до этого никогда не было.

Я видела, как Евгений Васильевич болезненно переживал крушение своего Проекта. Он перестал выходить на работу, а потом вообще исчез. Я несколько дней выслушивала от его бывших сотрудников злобные комментарии по поводу исчезновения «ЕВ», но затем всё же решилась разыскать его, невзирая на свою почтительную робость. Один из немногих «партнёров», кто устранился от возникших разборок и дрязг, сообщил мне, что помог ему переехать на съёмную квартиру, где оставил «Василича» «в очень плохом состоянии здоровья».

Через час я стояла перед искомой дверью. На звонки мне никто не откликнулся. Но дверь оказалась незапертой. Евгения Васильевича я обнаружила в дальней комнате. Он лежал под несколькими одеялами. Вид у него был отрешённый, лицо бледное и его бил озноб. Я была очень напугана, но сообразила, что нужно вызывать скорую помощь. Евгений Васильевич слабым голосом, но категорично отказался. Лишь через час, когда у него начался надрывный кашель, я его уговорила обратиться «хотя бы к знакомым врачам». У одного из них поблизости находилась частная клиника.

Коллега Евгения Васильевича откликнулся на мой звонок и сразу приехал. Меня он выгнал из комнаты и я при осмотре не присутствовала. Но через десять минут, он вышел и сообщил, что у Евгения Васильевича инфаркт и уже начался отёк лёгких, необходимо срочно вызывать реанимацию.

– Не факт, что этого Гиппократа (эту кличку дали ЕВ в мединституте, он несколько лет на посвящении в студенты играл роль Гиппократа) успеют довезти до кардиоцентра. От госпитализации Женька отказывается!!! Ты кто ему?! Жена? А-а, всё равно… Попробуй его уговорить. Ведь умрёт через пару часов. Я покамест в аптеку сгоняю…

Пока коллега ЕВ ходил в аптеку, я прорыдалась и вошла в комнату. Евгений Васильевич лежал с закрытыми глазами и с видимыми усилиями сдерживал болезненный кашель. Я не могла смотреть ему в лицо, но села рядом, взяла его холодную и влажную ладонь, и крепко её сжала.

– Вам нужно в больницу. Поедемте… пожалуйста… Я Вас очень прошу…

Я с трудом удерживалась от слёз. Евгений Васильевич открыл глаза и, морщась от боли, внятно сказал:

– Понимаешь сапожник без сапог это плохой сапожник. Грош мне цена, если я вам вещал о неограниченных возможностях человека, а сам не могу справиться с какой-то болячкой…

Коллега вернулся и сделал ему несколько инъекций и некоторое время наблюдал за происходящим. Он ещё несколько раз «взывал к совести» ЕВ, а потом махнул рукой:

– Ты сам то подумай, что я скажу Валерке (однокурсник ЕВ – патологоанатом областной больницы), когда привезу ему поутру твой скорбный прах?

Но Евгений Васильевич всякий раз безапелляционно заявлял:

– Вызовешь скорую – я от госпитализации откажусь… Ты забыл, что в вопросах кардиологии я разбираюсь чутка получше… И не переживай, если что, тебя здесь вообще не было! Так что твоя совесть чиста и … Иди умой руки – от здоровья помогает…

Коллега ЕВ некоторое время раздражённо ходил по квартире. Но после звонка его жены уехал домой, пообещав вернуться для «эксгумации тела из этого склепа для придурков».

До утра я не отходила от постели умирающего и… очень дорого мне человека. Он периодически впадал в забытьё, а когда приходил в себе во время приступов кашля, то начинал хрипло дышать и что-то невнятно бормотать. Я тогда думала, что он бредит и хотела вопреки его воле вызывать скорую. Но Евгений Васильевич так отказывался, что настаивать на своём я не осмеливалась.

Ближе к полночи я позвонила домой и сообщила маме, что «ночевать останусь у подруги по институту». Я впервые в жизни решилась нарушить строгий уклад моей семьи, но в моём голосе видимо отразилась безапелляционная решимость, что мама взялась «успокоить отца» и расспрашивать «как да что» не стала. Для меня это само по себе явилось чем-то сродни чуду «как» и то «что» вообще происходило со мной. Чувства!!! Целый поток чувств! Вроде как «непрошенных», неожиданных, изменяющих время и ощущение пространства. Я сидела в чужой квартире, среди мебели советских времён, среди заброшенности некогда жилых комнат и вот рядом угасала жизнь ЖИВОГО человека, который разбудил во мне неравнодушие и стал бесконечно дорог.

Ещё меня угнетало бессилие. А что я могла сделать?!! Как поддержать, чтобы не произошло страшное?! Держа в руках то сухую и горячую, то холодную и липкую от пота ладонь Евгения Васильевича, я переживала неотделённость от происходящего. Я как будто была полностью включена в неописуемый поток Живого. Это поток струился, начинал затухать и со слабым взбулькиванием вновь возникал в пространстве моих ощущений.

Я вспомнила как отец пытался завести свой старенький «Москвич». В поисках поздних грибов мы заехали в дебри нехоженого леса. До ночи отец провозился с мотором, но всё никак не хватало искры чтобы «ухватить ускользающий рокот мотора». Я ходила в круге слабого света фар и уже фантазировала как мы медленно замерзаем или погибаем от мучительного голода, как что-то в моторе вжикнуло и он знакомо затарахтел. И ещё капли дождя на стекле в свете фар встречных машин вблизи города. Дождь! Я услышала шум дождя за окнами и отдёрнула шторы. Одинокий фонарь под окном высвечивал капельки осеннего дождя. Они одиноко прилипали к стеклу и потихонечку сливались в ручейки, утекавшие куда-то вниз – навстречу к старой потрескавшейся раме.

Позади себя я услышала тяжёлый вздох с пугающим клёкотом в горле и медленно развернулась в ожидании увидеть страшное… Евгений Васильевич лежал с закрытыми глазами, сомкнутые ладони он держал на груди и силился делать глубокие вдох и выдох.

Мне сначала показалось, но затем с каждым вдохом-выдохом с лица Евгения Васильевича начала уходить мертвенная бледность и маска сильного страдания. Через несколько минут «умирающий» снова забылся. Только забытьё уже не было пугающим. Я ещё мучилась сомнениями, так как «очевидное и желанное» питались моими бурными фантазиями. Но к утру хрипы из лёгких прекратились, жар спал, а забытьё перетекло в обычный сон.

Было что-то около 9 утра, когда на пороге квартиры появился злой и взъерошенный коллега Евгения Васильевича. Он недобро зыркнул на меня и с язвительным сарказмом спросил:

– Ну? Катафалк вызывать?

– Не знаю… Я варю бульон. Евгений Васильевич попросил сварить куриный бульон и приготовить много чая. Я у него тут травы кое какие нашла.

Не разуваясь коллега прошёл в комнату, где лежал Евгений Васильевич, и вскоре вернулся. Он тяжело сел на старый табурет и растёр лицо.

– Я, конечно, всякого видал, но… от Женьки ожидать можно этого всякого. Тот ещё кудесник.

Тогда я не поняла шутил этот человек или скрывал свой страх, но мне было не до чьих-то переживаний. Он был жив! Он был со мной! И это было главным!

Когда я вернулась на кухню. Коллега сидел над бумагами рецептов и что-то нервно писал.

– Вот! Выкупишь в аптеке. Через час поставишь ударную дозу антибиотиков. Хватит на трое суток. Потом повторишь. А это, – он кивнул на рецепты, – будешь давать по написанному. Если что – позвонишь. Телефон я вот тут на обоях черкнул. Мало ли… Вдруг этот чудик опять решит помирать…

Меня вдруг охватил приступ рыданий и я чуть не села мимо табурета.

– Щас-то чего, милая моя?! – «коллега» пожевал губами и «сделал строгое лицо», – «Боржоми» ещё не поздно пить. Ладно, пойду, у меня планёрка. Живите тут, размножайтесь…

Уже на пороге он обернулся и на прощание подмигнул:

– Павлины говоришь? Хе-е…

В следующие два месяца я неотлучно была рядом с Евгением Васильевичем. На второй день после инфаркта он встал с постели и, шатаясь, сам дошёл до туалета. А ещё через день Евгений Васильевич с моей помощью вышел на улицу. Его выздоровление было не быстрым, но оно было! Сначала мы едва доходили до заборов промзоны, но каждый день маршрут прогулок увеличивался. На прогулках мы молчали. Это меня сильно мучило. Но в один из вечеров, когда мы стояли на мосту через Транссиб, я перекрикивая грохот проходящего поезда спросила:

– И что дальше?

Евгений Васильевич усмехнулся:

– Будем жить… Теперь будем жить…

И уже, когда мы возвращались в «берлогу» (так ЕВ прозвал своё временное жильё), он добавил:

– Потихоньку-помаленьку разберёмся кто есть ху и что за чем…

Разбираться «кто есть ху и что за чем» меня вынудил категорический запрет отца на то, чтобы я встречалась с Евгением Васильевичем. Как выяснилось, «доброжелатели» из числа его бывших партнёров побывали у нас дома и в красках рассказали о «неприглядной деятельности секты», что создал аферист и обманщик. А тут ещё моя старшая сестра организовала бурную деятельность, чтобы вытащить меня из «цепких лап заезжего ловца невинных душ».

Вся эта возня была мерзким, отвратительным фарсом. Даже тех, кого я уже считала друзьями и необыкновенными людьми, устроили какой-то шабаш бесчестной глупости и, как сказал Евгений Васильевич, «опасного мракобесия и банальной алчности».

Для меня это стало поворотным выбором между привычными представлениями о жизни и тем, что я начала считать СВОИМ.

– Тоська, (так меня ЕВ начал называть в период моих метаний и сомнений) ты получила все основные знания Практического Мировоззрения и сама можешь научиться отделять зёрна от плевел. Вспомни, на наших встречах я предупреждал, что получаемые Знания неизбежно потребуют от каждого из участников Проекта своего бескомпромиссного соответствия Им. И не вини родителей, что они заняли «не ту сторону». Со временем и они разберутся. Важно, что ты сама сейчас для себя решишь!

В то время у меня было больше вопросов, чем я получала ответов от Евгения Васильевича. Он всякий раз ответы отправлял меня искать самой. Но среди вопросов, был один особенный: «Как удалось победить непобедимое?». Нет, в больнице, дело понятное, там инфаркты и другие смертельно опасные заболевания уже лечатся. Но именно в те дни моих разборок и попыток расставлять моё понимания мира по своим полочкам, у отца определили злокачественную опухоль надкостницы и он буквально за несколько недель умер в страшных мучениях, так и не помирившись со мной.

– А его можно было спасти?

Евгений Васильевич долго мне не отвечал.

– Не знаю, Тоська. Не только природа рака, но и «банальная» простуда требует внимательного изучения. У каждого заболевшего свои причинно-следственные связи.

– Но как тебе удалось справиться с инфарктом? У тебя ведь инфаркт был?

– Был. Уже второй. После первого я его звоночка не расслышал.

– Второй!!?

– Ситуация повторилась. Всё те же «благие намерения» и не учитывание законов этого мира.

– Каких? Да расскажи же толком! Почему из тебя всё нужно тянуть клещами!?

Я сердилась не на шутку. Смерть отца я переживала очень тяжело. Да ещё мама впала в жуткую депрессию. Она озлобилась на всю медицину. На бездушие и безответственность врачей. Оставлять в таком состоянии я её не могла, но и как помочь ей преодолеть горе так же не знала.

– Не сердись… Если хочешь в чём-то разобраться, то задавай конкретные вопросы. Не перегружай себя лишней, ненужной информацией. Особенно сейчас, когда переживаешь горе и смятение чувств.

Евгений Васильевич помолчал и с каким-то глубинным вздохом продолжил:

– Вот ты рассказывала про мытарства твоей мамы, которая пыталась спасти своего мужа, твоего отца. Что диагностику провели изначально некачественно. Что обезболивающие не хотели выписывать, хотя и диагноз был официально поставлен. И что человек от боли сознание терял…

В первые годы своей врачебной практики я столкнулся именно с таким проявлением. Системным проявлением цеховой поруки и безответственности. Повсеместно! И в клинике, где я работал и, по рассказам моих однокурсников, в других больницах… По началу я попытался хотя бы на своём месте что-то исправить. Например – исходить в своей практике из принципа: лечить не болезнь, а человека. Но меня за «новшества» вызвали на ковёр. Пропесочили, поставили на вид. И, чтобы я не нёс отсебятины в рамках госучреждения, ещё и пригрозили увольнением, а то и лишением звания врача.

В общем уконтрапупили по полной. Заведующий отделением ко мне относился с симпатией, поэтому в доверительной беседе рассказал, что многие молодые врачи через это проходят. Он сам на первых порах пытался революцию устроить. Да его точно так же на место поставили. А на вопрос: «что же делать, ведь участвовать в происходящем – это прямое нарушение врачебной клятвы», – мой шеф посоветовал мне «не спешить» и, типа, «со временем сам разберёшься», «да и не всё так критично, посмотри, мол, в каком обществе живём – люди в основном потребители, давай им волшебные пилюли от болезней, а профилактикой по Семашко, голову им не морочьте» …

Для меня это было потрясением. Направо пойдёшь – совесть потеряешь, налево – диплом врача. Я был человеком непьющим, у меня уже тогда семья была, ответственность перед ними. Но тут выпил так, что на обходе вынужден был прятать опухшее лицо под маской. После обхода ко мне подошла психолог с кафедры и увела к себе в кабинет. Она анализировала случай «быстрого излечения» больного ДЦП, которого я курировал.