Поколение XXX, или Порнодиссея
На шухере стоял всё тот же переулочный паренёк. Мы пошли вглубь дома. Обстановка была самая что ни на есть подпольная: комнаты без отделки с одними только матрасами на полу, грязная забычкованная кухня. Меня привели в гостиную, или, скорее приёмную. Здесь, в этом просторном помещении, было какое-то собрание: за железным столом сидел полноватый мужчина в полосатой поло и заполнял какие-то бумаги, слушая стоявшую перед ним молодую пару. Остальные люди, человек двадцать, рассеялись по комнате: кто-то расхаживал взад-вперёд, кто-то стоял неподвижно, прислонившись к стене. Посередине был диван, явно прибранный со свалки, но на нём никто не сидел. В воздухе стояло мрачное волнение, и все стояли вместе с ним.
«Espera tu turno»[4] – сказал усатый парень и пошёл обратно на свой пост.
Мужчина в полосатой поло спрашивал у каждого одно и то же: имя, возраст, гражданство, намерение, с которым человек едет в Америку, и имеются ли у него там родственники. Большинство ехало на заработки, остальные – к своим возлюбленным. Истории их жизней, ветвясь моими домыслами и фантазиями, вскружили мне голову, так что я даже не заметил, как подошла моя очередь. Вернее, когда никого, кроме меня и этого подпольного Хирона, уже не осталось. Мне задавали всё те же вопросы, ответы на которые я продумал заранее. Но в самом конце меня ждал неприятный сюрприз – нелегальное пересечение границы стоит пять тысяч долларов. «¿Porqué es tan caro?[5]» – уже заикаясь, спросил я. Полноватый мексиканец пояснил, что большая часть этих денег идёт на взятку пограничникам, чтобы они были в меру деликатны при осмотре фуры, в которой поедут беженцы. «Perdona me, no tengo tanto dinero»[6] – промямлил я и попятился к выходу. Мужчина тяжело вздохнул. «Наверное, раздражён из-за потраченного на меня времени» – подумал я и ускорил шаг. Но уже в проёме между комнатами он меня окликнул. «Tenemos un variante gratis, pero solo para los que tienen fuerza»[7] – сказал он, особенно пометив интонацией слово «сила». Я поинтересовался, как определить, есть ли у меня эта самая сила. «Arriba, subiendo las escaleras»[8] – только и сказал мужчина в поло, и я пошёл к лестнице в прихожей, которую приметил, ещё только войдя в дом.
Раздвинув нитяную занавеску, я оказался в темноте, едва разбавляемой светом свечей. На полу, окружённый ими, сидел длинноволосый мужчина в шерстяной накидке. Его лицо, ещё не старческое, но с щербинками, напоминало гранитный булыжник. Он сидел с закрытыми глазами, не обратив никакого внимания на щёлканье бусин потревоженной мной занавески. И я уже подумал, что этот некто спит, но тут он спросил по-русски, не размыкая век:
– Зачем ты пришёл?
– Вы говорите… как вы узнали, что я… – путался я, ещё не найдясь с родным языком.
– Да, говорю – жил одно время в Магадане; а как узнал – вашу силу ни с какой не спутать. Так зачем ты пришёл?
– Извините, я… я очень хочу пересечь границу, но у меня нет денег. Мне сказали, что вы можете помочь.
– Ах Пако, сын собаки!.. – вздохнул некто, всё же открыв глаза, – видать, мало ему первого этажа… Ну что ж, зачем тебе в Америку?
– Это личное.
– Ты считаешь себя слишком важным, чтобы рассказывать о личном какому-то мужику в пончо? – одними губами усмехнулся он.
– Дела сердечные, – выдавил я из себя.
– Дела сердечные… У всех у вас там дела сердечные; вы как щенята скребетесь под железной стеной, за которой лежит заветная косточка: девушка, хорошая работа, высокие дома, быстрые машины. Люди силы уезжают из Америки, потому что она развращает, делает ленивым капризным ребёнком. Но ты – не человек силы. Ты оправдываешься, извиняешься, идёшь на поводу у своих прихотей и даже в этом не можешь быть твёрдым. Ты слабый человек, я не…
– Так, послушай: я, конечно, мог бы умолять тебя взять меня в ученики, бегать с тобой по пустыне, жрать кактусы и написать об этом одиннадцать книг, чтобы втюхивать их другим искателем силы на свою жопу, – но у меня, увы, нет на это времени. Я еду в Америку, чтобы встретиться там с порноактрисой, в которую безбожно втюрился, так что теперь не вижу жизни без неё. Будь так любезен, ответь: можешь ты мне помочь или нет?
Мою эту реплику привожу здесь очень приблизительно, так как просто не помню дословно, что я тогда сказал, находясь, видимо, в том состоянии, в каком иные мамочки способны приподнять машину за бампер, если под неё угодило их чадо. Зато помню лицо длинноволосого господина – он как будто проглотил кость и теперь очень внимательно отслеживал её путь по ощущениям в пищеводе. А потом он достал из разных карманов своего пончо два каких-то гриба и протянул на ладонях.
– В три часа ночи, – заговорил он, – подойдешь к стене, где-нибудь за городом, чтобы никого не было поблизости. Вот этот, – он покачал ладонью с тонким вытянутым грибом на продолговатой ножке, – съешь первым делом. Второй, – он наоборот был более пухлый и сплюснутый, – уже после того, как окажешься за стеной. Ни в коем случае не мешай их с алкоголем и, что бы ты не увидел, помни, что это просто… объективация.
– А что, в реальности я останусь перед стеной?
– В реальности за стену перенесёт тебя сила.
V. Wonderwall
В три часа ночи я стоял у стены. Вокруг была каменистая, залитая лунной синевой земля. Кое-где её покрывали чёрные колючие кусты, похожие на морских ежей.
Оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет, я достал из кармана гриб на длинной ножке и, скрепившись, сунул в рот. Он ничем не пах, но на вкус был каким-то мятно-горьким, как зубная заморозка, прыснутая мимо десны. Я мелко разжевал гриб и с некоторым усилием проглотил. Прошла минута, две, пять. Ничего не происходило. А должно было? Чего я вообще ожидал, стоя ночью в пустыне, поедая грибы и смотря на пограничную стену? Что она уменьшится под моим взглядом?.. Но она вдруг и вправду стала уменьшаться. Вернее, это я стал разбухать и расти, как монтажная пена. Не в силах больше смотреть на удаляющуюся землю под ногами я воздел голову к небу, к которому я стремительно возносился. Наконец рост прекратился, и я посмотрел вниз. Двойная стена с песочным зазором походила теперь на маленький бордюр, через который можно было без труда перешагнуть. Но я стоял неподвижно, боясь, что сорвусь в пропасть, шевельни я хоть пальцем. Однако, чуть двинув ногой вперёд и убедившись, что это гигантское тело принадлежит мне, я сделал шаг и оказался по ту сторону стены. Настало время есть второй гриб. Но я догадывался, какой он произведёт на меня эффект, поэтому решил ещё попользоваться своими габаритами и пошёл вперёд, туда, где мерцали огни большого города. Однако вскоре внутри я почувствовал какое-то давление. Если я и был хозяином гигантского тела, то ненадолго. Нутро моё словно бы сдувалось, и обрамляющий его плотский доспех стал ему не по размеру. Из последних сил я достал из кармана второй гриб (сейчас, наверное, бывший размером с дерево) и, кое-как ловя его зубами, съел. Когда и тело, наконец, начало уменьшаться, я всё ещё двигался вперёд, надеясь вырвать себе ещё пару сотен метров, так что движение это напоминало приземление самолёта. А потом образовавшаяся из-за промедления пустота схлопнулась, и я рухнул на землю.
VI. Highway to LA
Проснулся я от палящего, заползающего под веки солнца. Встал с раскалённой земли и огляделся. Среди бескрайнего оранжево-жёлтого простора зыбилась аспидного цвета дорога, а совсем рядом (кажется, его тень только и спасла меня от ожогов) стоял зелёный указатель с надписью «San Diego». Впереди виднелся город.
Я прошёл пару километров пешком, после чего свернул на объездную дорогу – таковой она была, судя по оживлённому движению грузовиков на ней, – и, продолжая медленно идти, вытянул руку с поднятым вверх большим пальцем, как здесь, кажется, ловят машину автостоперы. До Лос-Анджелеса отсюда было километров двести, а денег у меня почти не осталось, так что вся надежда была на милосердных попутчиков. Одна за другой проносились машины, обдавая меня пылью и выхлопами, но я, прикрыв рот футболкой, всё продолжал налавливать удачу, и в один момент на обочину съехала фура, судя по наклейке, вёзшая мороженные полуфабрикаты. Опустилось окно, я прокричал в него «Los Angeles!», после чего дверь открылась и я, шагнув на ступеньку, поднялся в салон.
На водителя я старался не смотреть, а вот он, за ненадобностью почти не трогая баранку, беспардонно меня разглядывал. А потом вдруг протянул мне руку и сказал:
– Витя.
Теперь я уже тоже обратился взглядом к своему благодетелю. Полноватый, возрастной, почти лысый, он чем-то походил на Будду с сувенирных статуэток – возможно, какой-то медвежьей мягкостью всех его черт, от которой даже синяя клетчатая рубашка на нём походила на тунику.
– Женя, – представился я в ответ. Мы пожали руки.
– И зачем в Лос-Анджелес едешь?
– А… да к подруге в гости. А как… вы поняли, что я…
– Да на роже написано, хе-хе… Это как в анекдоте, знаешь: сидят в купе русский и англичанин; русский не хочет себя выдавать, колбасу не достаёт, ложку из кружки вынул после того, как сахар размешал. А англичанин к нему всё равно по-русски обращается. Ну, русский спрашивает, как он узнал. А англичанин ему: «А вы глаз по привычке щурите, когда чай пьёте».
Я для приличия усмехнулся.
– Ну, а вы что здесь делаете? В смысле, в Америке…
– Как что, фурю. А ты не видишь? Раньше был фурьерист, потом футурист, а сейчас вот, – он легонько похлопал по рулю, – фурист.
– И как давно вы… фурист?
– Да лет восемь уже, с тех пор как из больницы ушёл. Я раньше реаниматологом был. Но сам себя называл миккирургом – звёзд откачивал. Актёров там, певцов, ведущих. Все на наркоте сидят… Ну, зато бабло хорошее зашибал.
– А чего ушли?
– Ой, тяжело очень, тяжело… – вздохнул Витя. – Когда кто-то умирал, я не спал, перечитывал книги, думал: «Может, это я что не так сделал? Может, попади он к другому специалисту, выжил бы?..»
– Я думаю, что… так или иначе, значит, человеку уже было пора. Люди просто так не умирают. На то должна быть неоспоримая причина, как бы приговор. А вы просто… ну, исполнитель. То есть, я не хочу сказать, что вы палач…
– Расслабься, я понимаю; я даже сам утешал себя именно этим: он должен был умереть, а плохой врач – просто обстоятельства смерти. Но… я до сих пор иногда вспоминаю беготню в реанимационной, прогоняю в голове свои действия и понимаю, что можно было ведь и по-другому… всё сделать. Знаешь, когда я был таким, как ты, я читал книжки, посылал взрослых; мне казалось, что я круче, умнее остальных и что есть какое-то мировое зло, от которого нам всем плохо. Но когда я стал попадать в ситуации, где тупо нет правильного решения, я понял, что нет абсолютно злых или абсолютно добрых людей, что все вокруг… просто выполняют свою работу. Среди моих коллег были те, кто воровал психотропные препараты и продавал их на чёрном рынке, те, кто отмывал бабло на вакцинах, кто шёл вверх по головам: один стал главврачом, другой устроился в департамент. Я не разделял их зла, не сочувствовал ему, но я его понимал. Они просто выполняли свою работу. Недостаточно хорошо, но выполняли.
– «Зло – от недостатка добра» – кажется, Аврелий Августин, – сказал я.
На это Витя только снова досадливо вздохнул (но на этот раз он, кажется, досадовал уже не на себя) и уставился на дорогу.
В остаток нашей поездки мы ещё поговорили, но больше по мелочи. Витя, как я и думал, вёз полуфабрикаты, рыбное филе в панировке – и как-то понял, что я нелегал. На мой вопрос как опять сослался на свои глубокие познания в области физиогномики. «Вижу, тут дела любовные, – говорил он. – Ещё когда проезжал мимо, увидел. Кто ж в здравом уме будет стоять на таком солнцепёке? Ну, что сказать… моё уважение. Смотри только, ментам не попадись».
Как мы въехали в Лос-Анджелес, я не заметил – притомился от жары и сидел в каком-то полусне, смотря в окно и ничего не видя. Уже на Витиной остановке (это были задворки какого-то большого торгового центра) я пришёл в себя, поблагодарил Витю и спрыгнул на землю. Вокруг было оживлённое движение: грузовые машины циркулировали по обнесённой железной сеткой стоянке; возле них толпились смуглые полураздетые люди и вытаскивали из их кузовов коробки. Уже на некотором расстоянии я заметил, что и к нашей машине стянулись рабочие. Среди них был Энтони. Смуглый, плечистый, с короткими чёрными волосами. Я было двинулся к нему, как к тому единственно знакомому, что было в этом неведомом, потустороннем мире, – но остановился. Едва ли он захотел бы, чтобы я видел его здесь, при таких обстоятельствах. Иначе почему он не сказал мне о своей работе? В ней не было ничего постыдного – я понимал это и, более того, теперь стыдился сам – своего мечтательного тунеядства, о котором мне напомнила эта картина трудовой жизни обитателей Эдема. Но я всё равно развернулся и поспешил выйти за сетчатый забор.
Зайдя в ближайший Макдональдс, я взял еду, поставил на зарядку уже почти севший телефон и открыл карты. Отсюда до дома с зелёным диваном в Беверли-Хиллс было двадцать километров – расстояние, которое я иной раз прохожу пешком на прогулке. И пока я поедал купленные на последнее без сдачи чизбургеры, меня всё гуще обволакивало смятение. И не только потому, что Макдональдс здесь, на его родине, оказался на редкость невкусным, а вокруг сидели или, скорее, приживали люди по большей части не совсем состоятельного вида. Прежде всего, я не верил свету, забрезжившему в конце этого многокилометрового, уставленного постами пограничников тоннеля. Возможно, я что-то перепутал, и дом этот совсем не здесь или совсем не сейчас. Что ж, а если и был всё-таки свет, он застал меня врасплох и слепил мои сонные, только открывшиеся глаза. Я был к нему не готов и стал подумывать о том, а не освоиться ли мне в городе, не обратиться ли мне за помощью к Энтони. Но сразу отринул эти мысли, как те, что шипят по утрам на будильник. Наличных денег у меня не оставалось, а где их снять, я понятия не имел. И сейчас я был твёрдо убеждён в том, что всё должно разрешиться именно сегодня.
Итак, дождавшись, когда телефон достаточно зарядится, я вышел из Макдональдса и двинулся по синей полоске в навигаторе. По сторонам от неё шумел автомобильный поток, росли высоченные небоскрёбы и одноэтажные домики; иногда её излишне неспешно пересекали какие-то излишне улыбчивые люди, – но от неё я старался не отступать даже глазами. И через два часа быстрой ходьбы на лужайке я увидел чёрный щит с золотистой надписью «Beverly Hills». Правда, какие-то вандалы изменили баллончиком одну букву, так что теперь надпись читалась как «Beverly Kills». Хотя, судя по тому, что вандализм этот никто не спешил стирать, это была просто пиар-кампания новой части «Оно». Дальше дорога, по сторонам которой ровной шеренгой росли пальмы, пошла в горку.
Немало ещё я прошёл спорткаров, миниатюрных парков с фонтанами и роскошных домов перед тем, как ступил на финишную прямую – Coldwater Canyon Drive. Забавное название, я бы даже сказал, насмешливое. Особенно для местного контингента, у которого холодная вода может отнять кусок хлеба. Здесь дорога, видимо, более старая, выжженная солнцем, побелела, а вдоль неё потянулись сосны.
Наконец, пройдя ещё немного, я оказался возле нужного дома. Кремово-белого, двухэтажного, с дугообразной подъездной дорожкой за выдвижными воротами и пышной зеленью, укрывающей его от дороги. Я понял, что пришёл по адресу хотя бы потому, что перед живой, с торчащими из неё пиками, изгородью была разбита клумба, а в ней – цветочная композиция: шесть зелёных «иксов» на красном фоне. От этих «иксов», от нескольких машин, как-то небрежно и словно бы наскоро припаркованных за воротами, от зелени, прятавшей дом, и от самого дома исходили пары глянцевой похоти. Сердце моё заколотилось. Я притаился за деревом, иногда притворно залипая в телефон, когда мимо шли прохожие, и стал ждать. На вделанном в каменную тумбу почтовом ящике был написан номер дома – 1139. От скуки я принялся расставлять математические символы между цифрами так, чтобы в результате получилась восьмёрка. Это у меня вышло без труда: 1+1–3+9=8. Тогда я задумался над сакральным смыслом этой арифметики. К одной маленькой удаче присовокупляется другая, но за ними следует перевешивающий их промах. Однако затем приваливает такое счастье, что ему даже и необходим отрицательный балласт – чисто для баланса. Эти вычисления были тверже любых доводов и предлогов, под которыми я мог познакомиться с Мелиссой.
Вечерело; закатное солнце стекало медью по жилистым стволам сосен. И кажется, по другим жилистым стволам тоже стекло всё, что нужно, потому что из дома начали выходить люди. Операторы с зачехлёнными камерами наперевес, серьёзные бородатые мужчины, как будто вышедшие с совещания, и наконец актёры. Они чмокнулись в щечку, она села в серебристый «смарт», он – в чёрный «камаро», и они выехали через разные ворота. Мелиссы среди них не было. Сердечный трепет перезрел и стал вязким ознобом. Но я всё ещё на что-то надеялся и ждал, пока подъездная дорожка перед домом не опустела. Бывают моменты, когда набираешься смелости (и наглости) и идёшь на жизнь приступом. И в этом всесилии она кажется податливее, чем когда либо, а преграду вероятности будто можно снести просто по инерции. Но тем больнее удар об каменную грудь реальности. И сейчас я, словно бы с ушибленной головой, в мрачном безмыслии побрёл куда-то дальше по улице. Она казалась бесконечной, а американская мечта за расписными кованными заборами – унылой. Я то и дело засматривался на проезжающие машины, всё надеясь, что ещё зардеет вдали, ласкаемая закатными лучами, красная «мазда». Но то были лишь чёрные джипы, пикапы с инструментами для чистки бассейна в кузове и невзрачные седаны. И я так устал и так увлёкся этим наблюдением, что совсем не заметил, как сошёл с тротуара на проезжую часть. Заметил мне это уже толчок в спину, от которого я, пролетев немного вперед, повалился на асфальт. Обездвиженный шоком (или ещё чем похуже), я уставился на номер сбившей меня красной «мазды», на котором, как на подвижной мишени, крутилось аж три восьмёрки, – и понял, ещё до того, как она, ошарашенная, с телефоном, прилипшим к руке, вылезла из машины, что это Мелисса.
VII. Мила
– Oh my Gosh! – воскликнула она, как только умела. – You okay?..[9]
– Okay… okay…[10] – отвечал я, подбирая к себе ноги и медленно поднимаясь с земли. Ничего не болело, но что-то мешало до конца разогнуться. Мелисса подскочила ко мне, обхватила меня за плечи и повела к машине.
– Sit… sit in the car, I live nearby[11], – мельтешила она. Я, разумеется, не стал спорить, плавно опустился на сидение, и мы покинули место ДТП.
Мелисса, как на экзамене в автошколе, бегала глазами по лобовому стеклу и вглядывалась в каждый сантиметр дороги. После пары минут езды мы завернули к подъездной дорожке белого одноэтажного домика, Мелисса нажала кнопку на каком-то пультике, лежавшем в подстаканнике, отворились ворота, и мы въехали во двор.
Из-за открывшейся двери тут же выскочила собака породы акита-ину («Хатико, восемь» – пронеслось у меня в голове); она прыгала, вилась у ног, но Мелисса только мимоходом потрепала её по голове, провела меня в гостиную и уложила на топкий, обволакивающий диван.
– I'll call the ambulance, I'm… I'm really sorry…[12] – уже поуспокоившись, с какой-то мрачной решимостью говорила Мелисса.
– No, wait, I'm… I'm not from here, – пыхтел я, едва справляясь с онемевшим языком. – Just… give me a few minutes, – я достал из кармана телефон. – Do you have Wi-fi?[13]
– Of course.[14] – Она взяла мой телефон и стала вводить пароль от вайфая. Однако перед тем, всего на мгновение, я заметил оторопь в её взгляде, уставленном на русскую клавиатуру. «Наверное, эхо холодной войны, до сих пор идущей в голливудских павильонах» – подумал я.
Подключившись к сети, я залез в переводчик и, забыв обо всём на свете, застрочил историю, изложенную мной выше. Деликатные подробности и лишние красивости я опустил, но получилось всё равно объёмно. Закончив, я передал телефон Мелиссе. Она чуть отошла, села на барный стул перед высокой столешницей и стала читать. Я привстал, насколько позволяла спина, и уставился на неё, стараясь уловить каждое движение на её лице. Но на нём надолго – даже, пожалуй, слишком надолго – застыла милая, детская сосредоточенность человека не слишком склонного, вернее даже, совсем не склонного к чтению. Однако закончив, она вдруг засмеялась. Сначала тихонько, как будто ещё пытаясь сдержаться и только крякая, а потом уже заливисто, с резкими свистящими вдохами. «Наверное, от облегчения» – подумал я. Наконец Мелисса упала со стула и задергалась на полу, шлёпая по нему ладонью, как бы сдаваясь захватившему всё её существо смеху. К ней подбежала взволнованная собака и самым неприличным образом воспользовалась недееспособностью хозяйки. Теперь засмеялся и я.
Когда же мы, наконец, уже выдыхали, как после тяжёлой сцены, Мелисса сказала почти без акцента, разве что со скруглённой «р»:
– Ну ты и freak[15].
– Ты… говоришь по-русски?
– Ну, есть немного… Мама русская была.
– А, ну, теперь всё ясно.
– Что тебе ясно?
Рассказывать о своих сексуально-этнических корреляциях я не собирался, поэтому промолчал.
– Ладно, ложись на живот, буду спину смотреть.
Она, спина, кстати говоря, уже начинала побаливать, поэтому я замешкался, боязливо взглянув на Мелиссу.
– Да не бойся, я училась… для роли.
Я перевернулся на живот, Мелисса задрала мне футболку и стала щупать спину. Искать больное место долго не пришлось – оно выделялось большой и всё продолжавшей расти опухлостью чуть выше копчика. А жаль – я хотел, чтобы эти поиски продолжались вечно. Только лежать на животе уже было не так удобно.
– Да-а, сильно я тебя… Но перелома вроде нет. Пойду за льдом, – она сходила к холодильнику и вернулась с пачкой замороженных креветок. – Извини, только это.
Я был готов хоть к мороженным тритонам, если бы их прикладывали её руки, но всё равно рефлекторно дёрнулся, когда ледяная пачка опустилась мне на спину. Однако затем наступило облегчение и… тихое, почти домашнее спокойствие. Касания Мелиссы и креветки на моей спине дали мне почувствовать всю накопившуюся за этот бесконечный день усталость, и я вдруг заметил таившийся за тревогами и суматохой сон. Мелисса, кажется, тоже заметила и поднялась с дивана.
– Ну, ты отдыхай, а я в магазин ещё мотнусь.
– Я, наверное, тебе машину покоцал, – сказал я, не зная зачем.
– Думаю, вы с ней в расчёте, – махнула Мелисса, открывая дверь.
– Мелисса, – окликнул я её, и она вопросительно на меня уставилась. – Ты веришь в судьбу?
– Это неважно. Главное, что она в меня верит. – «Это что-то из репертуара Дуэйна Джонсона?» – подумал я. – И да, зови меня Милой, Мелисса – мой… мой…
– Сценический псевдоним? – мягко подсказал я.
– Да, он самый. Ну, good night[16], – сказала она и закрыла дверь.
Я открыл глаза, ожидая увидеть вечернюю темноту. Но вместо неё в просторные окна – пока ещё совсем нежно и несмело – струился новый день. Но долго им любоваться я не смог – спину пронзила острая боль. От шоковой анестезии не осталось и следа; теперь я действительно чувствовал себя сбитым машиной. Кое-как приподнявшись, я огляделся. По стенам висели остеклённые картины в стиле поп-арт – совершенно заурядные и повешенные, кажется, ещё застройщиком. Напротив дивана висела большая плазма; под ней на подставке стояла четвертая «плойка», а рядом – стопка дисков к ней. Собака, лежавшая калачиком на коврике у двери, поймав на себе мой взгляд, оживилась.
Доковыляв до кухни, на столе я нашёл записку, написанную, очевидно, с большим трудом:
«Уехала на сёмки вирнусь вечером еда в халодильнике погуляй пажалуста с Бадди поводок на крючке при входе».
Кажется, я тут оставлен за главного. Я немного удивился такой доверчивости к ещё вчерашнему незнакомцу, но счёл её за национальную солидарность, выведенную за безопасные пределы чувством вины.
Прогулка с собакой, в моём нынешнем состоянии, представлялась делом затруднительным, по крайней мере, на голодный желудок, поэтому сперва-наперво я сообразил себе завтрак из того, что было в холодильнике: творог, мюсли, черничный сироп, орехи. А после я немного прошёлся по дому. Он был роскошен, но как будто бесхозен. Словно бы после съёмок Миле здесь очень понравилось, и она решила остаться. Только в её спальне, в растрёпанной кровати, в разбросанной всюду (и как будто нарочно) одежде чувствовалась обжитость. Я зашёл в ванную и, не удержавшись при виде джакузи, помылся. Вот теперь я был готов к великим свершениям. Свежий, распаренный, я вернулся в гостиную, оделся, взял Бадди на поводок и вышел с ним на улицу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.